Это был высокий, тонкий, прямой, как стебель, мальчик с красивым лицом, но бледный, с синевой под глазами. В гимназии ходили слухи, что Пятрас уже «ходит к барышням», хотя правды не знал никто. Зато всем было известно, что Пятрас собирает непристойные открытки и вырезает из журнала снимки с декольтированными или вообще голыми женщинами.
Теперь он сидел с Адой, оба что-то ели ложечками и запивали из больших высоких бокалов.
Бенюс зажал рукой рот. Губы были сухие, а рот полон слюны. Проклятые постные щи... Дали бы сейчас целое ведро молочного шампанского — выпил. Ведь Пятрас с Адой пьют именно молочное шампанское. Он машинально сунул руку в карман, но вспомнил, что кошелек в сундучке. Там уже лежит накопленных полтора лита. Когда наберется шесть с половиной, Бенюс снова будет носить кошелек. Пока-то он не нужен. Все ж неплохо бы иметь его при себе теперь... Зашел бы, напился; потом как-нибудь вернул бы эти пятнадцать центов — столько стоит бутылка молочного шампанского...
Бенюс вздохнул и вдруг у соседней витрины увидел Лючвартиса. Ромас тоже глотал слюну.
— Ты...—радостно заговорил Бенюс. Но тут же вспомнил, как не по-товарищески вел себя Ромас, и смолк. Он нахмурился, давая понять, что оскорбление не забыто, и прошел мимо.
— Бенюс! — позвал Лючвартис. Бенюс шел мимо, отвернувшись.
— Бенюс...—Ромас догнал товарища и схватил за руку.—Я знаю... Ты сердишься... Хотел сегодня на перемене сказать... Эти карикатуры я не сам — Гряу-жинис заставил.
Бенюс остановился. Он мучительно переживал вче-
рашнюю измену друга, но в эту минуту был готов тысячу раз простить Ромаса. Он был глубоко взволнован его признанием. Ведь до сих пор никто не просил прощения у Бенюса. Оскорбляли, высмеивали, но прощения не просил никто...
— Я не сержусь. — Бенюс пожал руку товарищу. — Не надо было слушать Гряужиниса.
— Я побоялся... Он же такой, сам знаешь...
— Альбертас не побоялся. Видал, как пнул?
— Альбертас — мужчина, а я что — комар.
— Мы с ним вместе в начальную школу ходили. Тогда он был страшный задавака. А теперь*, мне кажется, мы могли бы подружиться.
— Я больше тебя не буду рисовать.— Ромас минуту колебался. — Я начал писать стихи, хотел тебе показать.
— Пойдем ко мне. — Бенюс взял в другую руку портфель с книгами. В его груди зрело решение: так подружиться с Ромасом, чтобы их дружба никогда больше не сломалась. Он спросил: — Видел? Пятрас с Адой что-то жрут. Торт, наверное. И запивают молочным шампанским. А ты не хочешь пить?
— У меня есть лит, но надо заплатить хозяйке за электричество.
— Я твоего лита не прошу. — Бенюсу захотелось показать себя. — Деньги есть — во! — он провел рукой по шее.— Только надо домой сходить. Проводишь?
— Провожу, — охотно согласился Лючвартис.
— Пускай Сикорските со Стимбурисом не думают, что торты пекут для них одних...
...Когда добрых полчаса спустя они вернулись с деньгами, Ада и Пятрас все еще сидели в кафе. На столе стояли две пустых бутылки. Третья была выпита до половины. На стеклянной тарелочке желтели два больших апельсина. Бенюс с Лючвартисом выпили по бутылке молочного шампанского и проглотили по куску торта. Подошел хозяин — толстый человек в белом халате с лунообразным лицом и принес еще две бутылки. Бенюс был как во сне: такие вкусные вещи он ел впервые в жизни.
— Они апельсины жрут, — сказал он, косясь на столик Стимбуриса.
— Пятрас свою барышню угощает.—Ромас смущенно улыбнулся. Он хотел чем-то отблагодарить за угощение. Лит потратить боялся, поэтому решил уго-
стить товарища новостями,— Ты слышал, что рабочие с мельницы застали их на мешках?
— Кого их? — не понял Бенюс.
— Пятраса с Адой.— Ромас трусливо огляделся.— На втором этаже мешки были свалены с зерном. Они, значит, залезли за кучу мешков к стене и...
— Целовались? — у Бенюса перехватило дыхание, ему стало дьявольски интересно.
— Целовались и... нехорошо делали...
— Кто тебе говорил?
— Фелюс. Ему рабочие рассказывали.
— Фелюс врет.
— И я бы не поверил, если б собственными глазами не видел.
— Что? Ты сам видел?! — Бенюс посмотрел на Ро-маса, как будто увидел его впервые. — Аду с Пятра-сом? Где?
— Еще перед тем случаем на мельнице. Помнишь тот урок, когда Горилла послал меня в кабинет физики за картой и я опоздал?
— А что?
— Я застал их в кабинете за перегородкой. Пятрас сидел на стуле, а Ада — у него на коленях.
— Целовались?
— Стимбурис испугался меня, чуть в ухо не заехал. И я испугался...
— Я бы не испугался. Сидят, ну и пускай сидят. Чего тут бояться?
— Они сидели не просто.— Лючвартис снова огляделся, нагнулся над столиком и зашептал: — Пятрас держал ее за талию... и я испугался...
Бенюс взглянул украдкой на парочку. Лица Стим-буриса не было видно: он сидел спиной. Ада чистила апельсин и клала один на другой золотистые, пахнущие солнцем кораблики. Пятрас что-то говорил. Она улыбалась и молча ела дольку за долькой. Аде было только шестнадцать лет, но она казалась значительно старше. Может быть, потому, что, невзирая на гимназические правила, носила модную гривку и красила брови. Брови были тоненькие, выщипанные, черные, ноготки покрыты лаком, от платья резко пахло одеколоном. Ада сидела, положив ногу на ногу. Платье задралось, и виднелась розовая коленка, обтянутая шелковым чулком. От этого зрелища Бенюса охватило странное, до сих пор неизведанное чувство.
— У меня еще есть деньги. Мы возьмем апельсин и съедим вдвоем, — сказал он Лючвартису. — Я сам почищу.
Ромас одобрительно закивал. Его веснушчатое лицо сверкало, словно небо, усеянное звездами.
Зимы как не бывало. О ней напоминают только полоски ссевшегося снега в тени, ночные заморозки, обломок льдины, проплывающий по реке. Яркое полуденное солнце прыгает по крышам, а крыши сверкают, вспыхивают, заливаются румянцем. Жалкие лачуги местечка, прикорнув под залатанными шапками из соломы или дранки, греются на солнцепеке, словно равнодушные ко всему старики.
Бенюс идет по тротуару. В руке у него портфель с книгами, в кармане два пузырька с лаком — краска для яиц и деревянная писанка — пасхальный подарок Парунасу. Вот и все, что он мог купить на деньги, скопленные до пасхальных каникул. По правде говоря, после пира в молочном кафе он и не копил. Когда подморозило, финки вышли из моды, и все увлеклись коньками. Бенюс тоже обзавелся — Гряужинис дал. Коньки были старые, тупые и страшно дорогие, хоть достались ему даром: за них Бенюс должен был делать Людасу все домашние работы. А это нелегко. Болит, ох, как болит душа, когда приходится работать за мальчишку, который еще издевается над тобой, да и колотит в придачу. Никому не нужные коньки, как и финка, лежали теперь в сундучке, и Бенюс жалел, что совершил такую неудачную сделку с Людасом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Теперь он сидел с Адой, оба что-то ели ложечками и запивали из больших высоких бокалов.
Бенюс зажал рукой рот. Губы были сухие, а рот полон слюны. Проклятые постные щи... Дали бы сейчас целое ведро молочного шампанского — выпил. Ведь Пятрас с Адой пьют именно молочное шампанское. Он машинально сунул руку в карман, но вспомнил, что кошелек в сундучке. Там уже лежит накопленных полтора лита. Когда наберется шесть с половиной, Бенюс снова будет носить кошелек. Пока-то он не нужен. Все ж неплохо бы иметь его при себе теперь... Зашел бы, напился; потом как-нибудь вернул бы эти пятнадцать центов — столько стоит бутылка молочного шампанского...
Бенюс вздохнул и вдруг у соседней витрины увидел Лючвартиса. Ромас тоже глотал слюну.
— Ты...—радостно заговорил Бенюс. Но тут же вспомнил, как не по-товарищески вел себя Ромас, и смолк. Он нахмурился, давая понять, что оскорбление не забыто, и прошел мимо.
— Бенюс! — позвал Лючвартис. Бенюс шел мимо, отвернувшись.
— Бенюс...—Ромас догнал товарища и схватил за руку.—Я знаю... Ты сердишься... Хотел сегодня на перемене сказать... Эти карикатуры я не сам — Гряу-жинис заставил.
Бенюс остановился. Он мучительно переживал вче-
рашнюю измену друга, но в эту минуту был готов тысячу раз простить Ромаса. Он был глубоко взволнован его признанием. Ведь до сих пор никто не просил прощения у Бенюса. Оскорбляли, высмеивали, но прощения не просил никто...
— Я не сержусь. — Бенюс пожал руку товарищу. — Не надо было слушать Гряужиниса.
— Я побоялся... Он же такой, сам знаешь...
— Альбертас не побоялся. Видал, как пнул?
— Альбертас — мужчина, а я что — комар.
— Мы с ним вместе в начальную школу ходили. Тогда он был страшный задавака. А теперь*, мне кажется, мы могли бы подружиться.
— Я больше тебя не буду рисовать.— Ромас минуту колебался. — Я начал писать стихи, хотел тебе показать.
— Пойдем ко мне. — Бенюс взял в другую руку портфель с книгами. В его груди зрело решение: так подружиться с Ромасом, чтобы их дружба никогда больше не сломалась. Он спросил: — Видел? Пятрас с Адой что-то жрут. Торт, наверное. И запивают молочным шампанским. А ты не хочешь пить?
— У меня есть лит, но надо заплатить хозяйке за электричество.
— Я твоего лита не прошу. — Бенюсу захотелось показать себя. — Деньги есть — во! — он провел рукой по шее.— Только надо домой сходить. Проводишь?
— Провожу, — охотно согласился Лючвартис.
— Пускай Сикорските со Стимбурисом не думают, что торты пекут для них одних...
...Когда добрых полчаса спустя они вернулись с деньгами, Ада и Пятрас все еще сидели в кафе. На столе стояли две пустых бутылки. Третья была выпита до половины. На стеклянной тарелочке желтели два больших апельсина. Бенюс с Лючвартисом выпили по бутылке молочного шампанского и проглотили по куску торта. Подошел хозяин — толстый человек в белом халате с лунообразным лицом и принес еще две бутылки. Бенюс был как во сне: такие вкусные вещи он ел впервые в жизни.
— Они апельсины жрут, — сказал он, косясь на столик Стимбуриса.
— Пятрас свою барышню угощает.—Ромас смущенно улыбнулся. Он хотел чем-то отблагодарить за угощение. Лит потратить боялся, поэтому решил уго-
стить товарища новостями,— Ты слышал, что рабочие с мельницы застали их на мешках?
— Кого их? — не понял Бенюс.
— Пятраса с Адой.— Ромас трусливо огляделся.— На втором этаже мешки были свалены с зерном. Они, значит, залезли за кучу мешков к стене и...
— Целовались? — у Бенюса перехватило дыхание, ему стало дьявольски интересно.
— Целовались и... нехорошо делали...
— Кто тебе говорил?
— Фелюс. Ему рабочие рассказывали.
— Фелюс врет.
— И я бы не поверил, если б собственными глазами не видел.
— Что? Ты сам видел?! — Бенюс посмотрел на Ро-маса, как будто увидел его впервые. — Аду с Пятра-сом? Где?
— Еще перед тем случаем на мельнице. Помнишь тот урок, когда Горилла послал меня в кабинет физики за картой и я опоздал?
— А что?
— Я застал их в кабинете за перегородкой. Пятрас сидел на стуле, а Ада — у него на коленях.
— Целовались?
— Стимбурис испугался меня, чуть в ухо не заехал. И я испугался...
— Я бы не испугался. Сидят, ну и пускай сидят. Чего тут бояться?
— Они сидели не просто.— Лючвартис снова огляделся, нагнулся над столиком и зашептал: — Пятрас держал ее за талию... и я испугался...
Бенюс взглянул украдкой на парочку. Лица Стим-буриса не было видно: он сидел спиной. Ада чистила апельсин и клала один на другой золотистые, пахнущие солнцем кораблики. Пятрас что-то говорил. Она улыбалась и молча ела дольку за долькой. Аде было только шестнадцать лет, но она казалась значительно старше. Может быть, потому, что, невзирая на гимназические правила, носила модную гривку и красила брови. Брови были тоненькие, выщипанные, черные, ноготки покрыты лаком, от платья резко пахло одеколоном. Ада сидела, положив ногу на ногу. Платье задралось, и виднелась розовая коленка, обтянутая шелковым чулком. От этого зрелища Бенюса охватило странное, до сих пор неизведанное чувство.
— У меня еще есть деньги. Мы возьмем апельсин и съедим вдвоем, — сказал он Лючвартису. — Я сам почищу.
Ромас одобрительно закивал. Его веснушчатое лицо сверкало, словно небо, усеянное звездами.
Зимы как не бывало. О ней напоминают только полоски ссевшегося снега в тени, ночные заморозки, обломок льдины, проплывающий по реке. Яркое полуденное солнце прыгает по крышам, а крыши сверкают, вспыхивают, заливаются румянцем. Жалкие лачуги местечка, прикорнув под залатанными шапками из соломы или дранки, греются на солнцепеке, словно равнодушные ко всему старики.
Бенюс идет по тротуару. В руке у него портфель с книгами, в кармане два пузырька с лаком — краска для яиц и деревянная писанка — пасхальный подарок Парунасу. Вот и все, что он мог купить на деньги, скопленные до пасхальных каникул. По правде говоря, после пира в молочном кафе он и не копил. Когда подморозило, финки вышли из моды, и все увлеклись коньками. Бенюс тоже обзавелся — Гряужинис дал. Коньки были старые, тупые и страшно дорогие, хоть достались ему даром: за них Бенюс должен был делать Людасу все домашние работы. А это нелегко. Болит, ох, как болит душа, когда приходится работать за мальчишку, который еще издевается над тобой, да и колотит в придачу. Никому не нужные коньки, как и финка, лежали теперь в сундучке, и Бенюс жалел, что совершил такую неудачную сделку с Людасом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99