— Благородная профессия.
— Я буду учить маленьких несмышленышей так, чтобы они выросли хорошими людьми. Ведь ты согласишься, что учителя во многом определяют наше будущее? Они — как миссионеры, от них зависит, спасутся или погибнут невинные души. Нас учат: «Люби своих родителей». Что это значит? Не хотят ли этим внушить, что чужие родители хуже? А ведь в действительности бывает и наоборот. Мы часто слышим: «Не водись с ними. Это тебе не друзья!» Не воспитывают ли в нас с малых лет гордыню и презрение к другим; другие же люди в свою очередь презирают нас. А скольких людей, погибших в битвах, с легким сердцем перечисляют на уроках истории? И всегда говорят: литовец — герой; вечная слава тому, кто погиб, защищая родину. Зато крестоносец, поляк или белорус для нас злее зверя. И чем больше этих несчастных убили наши предки, тем больше мы должны этому радоваться!
Аницетас удивленно смотрел на Виле. Ее глаза сверкали от волнения, ему казалось, что перед ним сидит совсем другая девушка.
— Нас учат одних любить, других ненавидеть,— продолжала она, не заметив смущения Аницетаса. — А я буду учить любви ко всем, потому что ничего нет благороднее, величественнее, могущественнее любви! Когда увижу, что ребенок ловит на подоконнике муху, я не скажу: «Убей!» Муха тоже хочет жить. И муха, и комар, и мошка — все хотят жить, имеют право жить, хотя и причиняют человеку много неприятностей. Я буду учить своих малюток той великой любви, которой учит Иисус Христос, когда, указывая на свое окровавленное сердце, говорит: «Будь моей любовью». Ты представить не можешь, Аницетас, какой рай будет на земле, когда любовь победит!
— Да, любовь победит, — согласился Аницетас. — Но победа придет не той дорогой, о какой ты мечтаешь. Христианским милосердием ничего тут не сделаешь. Христос уже двадцатое столетие указывает на свое окровавленное сердце, молит о любви, а люди чем дальше, тем злее ненавидят друг друга, проливают невинную кровь. Ты видела когда-нибудь пожар в лесу? Когда его надо погасить, на пути пожара, навстречу ему, зажигают лес. И вот две огненные стены идут друг на друга и, встретившись, уничтожают одна другую. Так и с ненавистью. Пока она владеет человечеством, любовь не победит. Сперва нужно уничтожить ненависть. А ненависть можно уничтожить только встречным огнем, такой же ненавистью.
Виле тряхнула головой.
— Кровью кровь не смыть, Аницетас.
— Ты читала мою книжку?
— Да. Она интересная. Ничего подобного я до сих пор не читала. Но я не согласна, не согласна...
— С чем?
— Конечно, кое-что я могла не понять. Политика для меня дело не знакомое. Но человек, написавший эту книжку, рассуждает как прокурор. Виноваты итальянцы, французы, виноваты немцы; все виноваты, хотят войны, только он один праведный и непогрешимый, словно папа римский. Он упоминает каких-то белых. Насколько я поняла, это двадцать несчастных, которые думали иначе, чем хотела власть...
— Это контрреволюционеры, — раздраженно пре-
рвал Аницетас. — Они были приговорены к смерти за то, что пытались свергнуть советскую власть и вернуть Россию эксплуататорам.
— Они были люди и погибли от руки таких же людей. Их убила ненависть, одна ненависть, Аницетас. Я не могу понять, почему надо ненавидеть всех, кто думает не так, как мы? Кто дал нам право навязывать свою волю другим? Ведь я была бы страшной эгоисткой, деспотом, если бы заставляла тебя придерживаться моих взглядов. Наконец, разве, думая по-моему, ты бы стал лучше? Хорош или плох человек,— это не зависит от его политических убеждений.
— Мне жаль, что книга тебе не понравилась.
— Ты должен был знать, Аницетас, что она мне не понравится. — Виле виновато улыбнулась.—Я не сортирую людей по партиям. Для меня нет ни таутинин-ков1, ни коммунистов. Есть только плохие и хорошие люди.
— Я не думал, что в призывах умного человека ты увидишь какой-то эгоизм, — с горечью ответил Аницетас. — Тебе не понравилась грубая правда. Но эта статья написана бывшим рабочим, который испытал несправедливость на своей шкуре, а не милосердным графом Толстым или нашей сладкоголосой современницей Свет-Марден.
— Я приветствую его призыв к миру, но не могу оправдать двуличия. Он возмущается, что в других государствах преследуют коммунистов, и вместе с тем оправдывает расстрел двадцати белых. Как можно тот же террор в одном месте осуждать, а в другом оправдывать? Выходит так: что делаем мы — то хорошо, правильно, а что делают другие — кровавое преступление. Какое страшное у них лицемерие, у этих политиков!
— В мире идет безжалостная борьба между честными людьми и преступниками. Честные думают, что преступников надо карать, а преступники с этим не согласны и, желая оправдаться, стараются свалить вину на своих судей.
— Может быть. Но и те и другие чувствуют себя судьями, а не виновными.
— И все-таки одни из них — преступники! — разгорячился Аницетас—Которые?
1 Таутининки — правящая фашистская партия в буржуазной Литве.
Может быть, я с моими товарищами, такими же бедными рабочими, которых богатые называют лодырями и бунтовщиками? Нищета всегда виновата перед богатством. Мы виноваты в том, что наши дедушки или прадедушки не были достаточно оборотисты, не накопили капитальца, который мы бы могли потом унаследовать; мы виноваты, что не сумели пробиться; мы виноваты, что вынуждены работать на других; а более всего в том, что не согласны со своей судьбой и не берем на себя вины. Да, не берем, потому что думаем так: истинные преступники — не те, которых грабят, а те, которые грабят. Они себя выгораживают, но мы не верим их уверткам. Как может быть, что я, работая в десять раз тяжелее такого господина Стимбуриса или господина Сикорскиса, не могу даже наесться досыта, а они катаются как сыр в масле? Откуда у них все эти блага?
— Я не оправдываю эксплуатацию. Но причем тут отдельные люди? Издавна так велось, что одни служат, а другие принимают их услуги... Ведь платят по свободному соглашению...
— Свободное соглашение! Ха...—Аницетас нервно рассмеялся. — Это соглашение зависит не от рабочего, а от хозяина. Конечно, я могу не согласиться, требовать, чтобы мне заплатили за работу столько, сколько она действительно стоит; например, десят литов. А хозяин вместо десяти швыряет пять или того меньше, и я принужден уступить. Для него неважно, что у рабочего дома больная мать, которой нужно купить лекарства, что его дети плохо питаются и вырастают больными, что голод и непосильный труд преждевременно загоняют его в могилу. Его ничто не интересует, кроме собственного кармана, в который стекаются литы, политые рабочей кровью. А грабить людей, когда те не в силах сопротивляться, приговорить миллионы рабов к смерти — есть ли преступление страшнее?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99