Убегая, Шарунас еще успел увидеть, как по большаку приближаются трое мужиков. Это были старик Жасинас, его приятель Симутис и рослый полицейский, который вел их понятыми.
А в это время остальные двое полицейских хозяйничали в избе. Плюгавый агент ходил за ними по пятам, давая указания, а эти рослые широкоплечие люди в форме, словно испуганные ученики, только и говорили : «Слушаюсь, господин чиновник!», «Будет исполнено, господин чиновник!», «Проверим, господин чиновник!» И летели на середину избы юбки из сундука, поношенные брюки Антанаса, белье, платки, тряпки, которым название даже трудно найти,— несколько раз перелицованные, латаные-перелатаные, сношенные до последней нитки и все-таки оставленные на «черный день». Выпотрошив сундук, полицейские принялись за кровать, а когда от тюфяка остался только пустой мешок и куча соломенной трухи на полу, они протиснулись за печку.
— Ничего не найдено, господин чиновник!
— Еще раз осмотрите дупло дуба и принесите мне часовенку.
— Слушаюсь, господин чиновник!
Все произошло так неожиданно, что Агне казалось — это сон. Разбросанная на полу, вывалянная в соломе одежда, открытый сундук, распахнутые двери—в сени и во двор, тяжелые быстрые шаги на чердаке, грохот, треск — все было похоже на страшный сон. Ей было холодно, но не пришло в голову встать и надеть тулуп. Она почувствовала какое-то облегчение, когда в дверях показался старший из полицейских с простым мужицким лицом и доложил:
— Ничего особенного, господин чиновник.
— Ладно. Для наведения порядка в Рикантай хватит и того, что мы обнаружили.—Агент вынул из портфеля кипу бумаг, сел напротив Агне и стал писать протокол. Писал он долго, изредка задавая вопросы, казалось бы, не имеющие никакой связи с обыском. Он любопытствовал, согласно ли они живут, не было ли у них больше детей, где работает Шарунас, с какими соседями они ладят лучше всего. Спрашивал лас-
ково, сочувственно улыбаясь, словно его заботило одно: как утешить бедную женщину.
— Вчера вечером у вас были гости, — переменил тему агент. — Может, скажете, по какому случаю?
— Так просто, пришли, соседи...
— А этот рябой старик тоже сосед? Чего молчите? Вы его знаете или видели впервые?
— Не знаю,— ответила Агне, стуча зубами. Ее бил озноб.
— Ладно. А кто из знакомых приходил?
— Соседи...— «Чего он так страшно на меня смотрит? Чего ему надо? Разве ему одного Антанаса мало?» — У нас часто по вечерам соседи собираются... Покурят, в карты поиграют...
— Против власти поговорят, — прищурился агент, — большевистские газеты почитают...
— Не говорят речей. Играют...
— Ладно. А кто вчера был? Гаудила был?
— Он часто приходит.
— Пятрайтис был?
— Ну и что, что был...
— Грикенис был? «Сообщили, все сообщили».
Агент перечислил еще несколько фамилий и бросил на Агне торжествующий взгляд.
— Вот видите, нам все известно, так что того бородатого большевика, который вчера тут был, вам нет смысла скрывать.
— Я его нигде не спрятала.
— Знаю, что под юбкой не держите, — ответил агент, вставая. — Но мы вашего мужа пощекочем и найдем след, не беспокойтесь. Прошу, мадам,—и протянул Агне протокол на подпись.
— Я не умею читать.
Тогда он, позвав понятых, громко прочел протокол и снова положил перед Агне.
— А если что забыли, на допросе вспомните. До свидания, мадам.
Он вышел. Сани укатили дальше. «К Гаудиле... Заберут... Гаудилу, Пятрайтиса, Грикениса, всех заберут... Может, и Лапениса найдут? Пойдет завтра на бойню работать, опознают... А может, он не работает на бойне, может, только соврал? Соврал, наверняка соврал. Ему-то что? Пришел откуда-то, людей смутил и дальше покатил — спокойствие нарушать...»
В открытую дверь несмело протиснулся Шарунас. Агне посмотрела на него пустыми глазами. И он смотрел на нее. Нежно, с упреком.
— Они вернутся? — спросил он тихо.— Не надо было меня хватать, мама. — В его голосе была обида, злость и жалость. Кулачки крепко сжаты, подбородок дрожит. Это не ее сын, таким она никогда его не видела...
Вдруг растаял лед, сковывавший Агне. Она схватилась за голову онемевшими от холода руками, из груди вырвался жалобный крик:
— Покарал, бог покарал!
— Нет, мама. Кто-то выдал отца.
— Он так захотел, всевышний...— всхлипывала Агне, упав грудью на стол.— За наши грехи, сынушка... За наши грехи...
— Получил, чего хотел...—сказал Симутис.
— Я-то чую, кто ему устроил, хе-хе...—Мстительная усмешка исказила лицо Жасинаса.
— А я и не знал, что вчера у Ронкисов собирались.
— Собирались — дудки. Большое дело — собирались. Все натворила газета. Теперь не выкрутится Рон-кис. — Жасинас остановился, словно что-то вспомнив. Красные глаза его злорадно сверкали. — Может, вернемся?
— Куда?
— К Ронкене. Поможем мужа отпеть.
— Взбесился ты, что ли? Мало слез насмотрелся? — передернуло Симутиса.
— Кому слезы, а мне, можно сказать, жемчужины, хе-хе...—Жасинас отхаркнулся и сплюнул в канаву.
— Злой ты человек, Пилипас. — Симутис съежился, втянул в плечи голову, поросшую лохматой шерстью.
— С сарацинами я злой. Око за око, зуб за зуб. Пошли, а?
— Нет.
— Дудки.—Жасинас отмахнулся и вернулся во двор Ронкисов. Дверь избушки была открыта настежь. С минуту Жасинас стоял в сенях, прислушиваясь к плачу в избе. Потом отхаркнулся, сплюнул и встал на пороге.—Утешаетесь? — спросил он ядовито.— Оплакивайте, оплакивайте. Не скоро вернется.
— Чего вам надо? — сурово спросила Агне.
— Кому надо было, те уже уехали. Я так себе. Пришел кое-чего объяснить. Чтобы невинных людей не подозревали, хе, хе.
— Бог и без нас виновника найдет, — сказала Агне, утирая слезы.—Найдет и покарает.
— Может, думаешь, Жасинас, хе-хе...
— Ничего я не думаю.
— А надо думать. Голову для того бог и дал, чтобы думала. Только вы-то с муженьком не думали. Потому так и вышло. Знаешь, что Бенюс у меня ночевал?
— Закрой дверь, Жасинас.
— Гонишь? Погоди, сам уйду. Дай кончить. Хочу, чтобы невинных людей не подозревала. Не ищи доносчика за морями-океанами; он тут же, хе-хе... Может, сама его своим молоком выпоила, выласкала, выпестовала... Человек со зла может черт знает что натворить. Помнишь, как в том году от топора Поцюсы полегли? Настоящий сын поднял руку на родителей. А отчим — дудки...
Агне вскочила, хотела броситься на Жасинаса, но ноги подкосились.
— Вы! —крикнула она.—Не смейте так... Не смейте!
— Хочу, чтоб невиновных не подозревала, Ронкене. — Жасинас отхаркнулся и сплюнул на пол. — Больше я ничего не хочу.
— Боже мой...— прошептала Агне и повалилась на пол.
Жасинас еще раз сплюнул и вышел, не взглянув на обезумевшего от страха Шарунаса.
Витаутас Мингайла принадлежал к тому немногочисленному отряду идеалистов, которые, искренне веря в бескорыстную свою любовь к родине, считали, что призваны вернуть нации ее былое величие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
А в это время остальные двое полицейских хозяйничали в избе. Плюгавый агент ходил за ними по пятам, давая указания, а эти рослые широкоплечие люди в форме, словно испуганные ученики, только и говорили : «Слушаюсь, господин чиновник!», «Будет исполнено, господин чиновник!», «Проверим, господин чиновник!» И летели на середину избы юбки из сундука, поношенные брюки Антанаса, белье, платки, тряпки, которым название даже трудно найти,— несколько раз перелицованные, латаные-перелатаные, сношенные до последней нитки и все-таки оставленные на «черный день». Выпотрошив сундук, полицейские принялись за кровать, а когда от тюфяка остался только пустой мешок и куча соломенной трухи на полу, они протиснулись за печку.
— Ничего не найдено, господин чиновник!
— Еще раз осмотрите дупло дуба и принесите мне часовенку.
— Слушаюсь, господин чиновник!
Все произошло так неожиданно, что Агне казалось — это сон. Разбросанная на полу, вывалянная в соломе одежда, открытый сундук, распахнутые двери—в сени и во двор, тяжелые быстрые шаги на чердаке, грохот, треск — все было похоже на страшный сон. Ей было холодно, но не пришло в голову встать и надеть тулуп. Она почувствовала какое-то облегчение, когда в дверях показался старший из полицейских с простым мужицким лицом и доложил:
— Ничего особенного, господин чиновник.
— Ладно. Для наведения порядка в Рикантай хватит и того, что мы обнаружили.—Агент вынул из портфеля кипу бумаг, сел напротив Агне и стал писать протокол. Писал он долго, изредка задавая вопросы, казалось бы, не имеющие никакой связи с обыском. Он любопытствовал, согласно ли они живут, не было ли у них больше детей, где работает Шарунас, с какими соседями они ладят лучше всего. Спрашивал лас-
ково, сочувственно улыбаясь, словно его заботило одно: как утешить бедную женщину.
— Вчера вечером у вас были гости, — переменил тему агент. — Может, скажете, по какому случаю?
— Так просто, пришли, соседи...
— А этот рябой старик тоже сосед? Чего молчите? Вы его знаете или видели впервые?
— Не знаю,— ответила Агне, стуча зубами. Ее бил озноб.
— Ладно. А кто из знакомых приходил?
— Соседи...— «Чего он так страшно на меня смотрит? Чего ему надо? Разве ему одного Антанаса мало?» — У нас часто по вечерам соседи собираются... Покурят, в карты поиграют...
— Против власти поговорят, — прищурился агент, — большевистские газеты почитают...
— Не говорят речей. Играют...
— Ладно. А кто вчера был? Гаудила был?
— Он часто приходит.
— Пятрайтис был?
— Ну и что, что был...
— Грикенис был? «Сообщили, все сообщили».
Агент перечислил еще несколько фамилий и бросил на Агне торжествующий взгляд.
— Вот видите, нам все известно, так что того бородатого большевика, который вчера тут был, вам нет смысла скрывать.
— Я его нигде не спрятала.
— Знаю, что под юбкой не держите, — ответил агент, вставая. — Но мы вашего мужа пощекочем и найдем след, не беспокойтесь. Прошу, мадам,—и протянул Агне протокол на подпись.
— Я не умею читать.
Тогда он, позвав понятых, громко прочел протокол и снова положил перед Агне.
— А если что забыли, на допросе вспомните. До свидания, мадам.
Он вышел. Сани укатили дальше. «К Гаудиле... Заберут... Гаудилу, Пятрайтиса, Грикениса, всех заберут... Может, и Лапениса найдут? Пойдет завтра на бойню работать, опознают... А может, он не работает на бойне, может, только соврал? Соврал, наверняка соврал. Ему-то что? Пришел откуда-то, людей смутил и дальше покатил — спокойствие нарушать...»
В открытую дверь несмело протиснулся Шарунас. Агне посмотрела на него пустыми глазами. И он смотрел на нее. Нежно, с упреком.
— Они вернутся? — спросил он тихо.— Не надо было меня хватать, мама. — В его голосе была обида, злость и жалость. Кулачки крепко сжаты, подбородок дрожит. Это не ее сын, таким она никогда его не видела...
Вдруг растаял лед, сковывавший Агне. Она схватилась за голову онемевшими от холода руками, из груди вырвался жалобный крик:
— Покарал, бог покарал!
— Нет, мама. Кто-то выдал отца.
— Он так захотел, всевышний...— всхлипывала Агне, упав грудью на стол.— За наши грехи, сынушка... За наши грехи...
— Получил, чего хотел...—сказал Симутис.
— Я-то чую, кто ему устроил, хе-хе...—Мстительная усмешка исказила лицо Жасинаса.
— А я и не знал, что вчера у Ронкисов собирались.
— Собирались — дудки. Большое дело — собирались. Все натворила газета. Теперь не выкрутится Рон-кис. — Жасинас остановился, словно что-то вспомнив. Красные глаза его злорадно сверкали. — Может, вернемся?
— Куда?
— К Ронкене. Поможем мужа отпеть.
— Взбесился ты, что ли? Мало слез насмотрелся? — передернуло Симутиса.
— Кому слезы, а мне, можно сказать, жемчужины, хе-хе...—Жасинас отхаркнулся и сплюнул в канаву.
— Злой ты человек, Пилипас. — Симутис съежился, втянул в плечи голову, поросшую лохматой шерстью.
— С сарацинами я злой. Око за око, зуб за зуб. Пошли, а?
— Нет.
— Дудки.—Жасинас отмахнулся и вернулся во двор Ронкисов. Дверь избушки была открыта настежь. С минуту Жасинас стоял в сенях, прислушиваясь к плачу в избе. Потом отхаркнулся, сплюнул и встал на пороге.—Утешаетесь? — спросил он ядовито.— Оплакивайте, оплакивайте. Не скоро вернется.
— Чего вам надо? — сурово спросила Агне.
— Кому надо было, те уже уехали. Я так себе. Пришел кое-чего объяснить. Чтобы невинных людей не подозревали, хе, хе.
— Бог и без нас виновника найдет, — сказала Агне, утирая слезы.—Найдет и покарает.
— Может, думаешь, Жасинас, хе-хе...
— Ничего я не думаю.
— А надо думать. Голову для того бог и дал, чтобы думала. Только вы-то с муженьком не думали. Потому так и вышло. Знаешь, что Бенюс у меня ночевал?
— Закрой дверь, Жасинас.
— Гонишь? Погоди, сам уйду. Дай кончить. Хочу, чтобы невинных людей не подозревала. Не ищи доносчика за морями-океанами; он тут же, хе-хе... Может, сама его своим молоком выпоила, выласкала, выпестовала... Человек со зла может черт знает что натворить. Помнишь, как в том году от топора Поцюсы полегли? Настоящий сын поднял руку на родителей. А отчим — дудки...
Агне вскочила, хотела броситься на Жасинаса, но ноги подкосились.
— Вы! —крикнула она.—Не смейте так... Не смейте!
— Хочу, чтоб невиновных не подозревала, Ронкене. — Жасинас отхаркнулся и сплюнул на пол. — Больше я ничего не хочу.
— Боже мой...— прошептала Агне и повалилась на пол.
Жасинас еще раз сплюнул и вышел, не взглянув на обезумевшего от страха Шарунаса.
Витаутас Мингайла принадлежал к тому немногочисленному отряду идеалистов, которые, искренне веря в бескорыстную свою любовь к родине, считали, что призваны вернуть нации ее былое величие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99