Но преступники ходят на свободе, а потерпевших преследуют, и ты еще жалеешь нескольких заговорщиков, которые хотели уничтожить завоеванное рабочими в России!
— Мне жаль пролитой крови, кто бы ее ни пролил, — огорченно ответила Виле.
— Революция в России потребовала миллионов жизней. Это огромная жертва. Но и эта жертва — ничто по сравнению с теми муками, которые приходится переносить людям всего мира в рабстве у капитала. Виле с ужасом взглянула на Аницетаса.
— Для того чтобы освободиться, никакие жертвы не страшны, — продолжал Аницетас. — Лучше сразу вырезать опухоль, чем испытывать постоянную боль.
— Ты... страшный, Аницетас...—прошептала Виле побелевшими губами.—Миллионы!.. И ты говоришь о них, как будто они не люди, а песчинки...
— Мы не понимаем друг друга, Виле,
— Да. Нам не стоит говорить на такие темы.
— Я ошибся... Если б я знал, что ты такой наивный ребенок...
— Ты устал, Аницетас, — прервала Виле, словно не заметив упрека в голосе товарища.—Дай, теперь я погребу.
Аницетас покачал головой.
— Тебе надо отдохнуть, Аницетас. На этом складе можно окончательно надорваться. Поискал бы работу полегче... Вот и я работаю на каникулах.— Виле протянула огрубевшую ладонь. — За день так устаю, что сплю как убитая. Но по сравнению с твоей работой — это только игра. Послушай, Аницетас, скоро уборка. Хозяева ищут сезонных рабочих. Могу порекомендовать тебя в Линвартис. Заработаешь не меньше, а работа будет легче и здоровей.
— Спасибо, Виле. Я не могу уйти от Гальперина.
— Если б ты не был такой... тебе бы было легче... Помнишь, шестнадцатого февраля наша дружина устраивала вечер с представлением. Мы получили больше пятисот литов чистого дохода, и все эти деньги пошли на помощь бедным ученикам. Я не оправдываю своих товарищей. С тобой они поступили некрасиво, несправедливо, но...
— Пожалуйста, не волнуйся, Виле. Они правильно меня оценили, — с досадой оборвал ее Аницетас. — Я бы все равно не принял милостыню из чужих рук, мне нечем за нее платить.
— Благотворительность не требует платы.
— Не говори. Этими несколькими литами Мингайла хочет восстановить неимущих учеников друг против друга, расколоть их, перетянуть часть на свою сторону, сгладить недовольство. Как я могу взять аванс под чувства, которыми никогда не смогу им отплатить?
— Тебя снедает гордыня, Аницетас, губит гордость... Я понимаю, что ты так поступаешь по убеждению, но подумай, легче ли от этого тебе самому и твоим друзьям?
Губы Аницетаса мучительно дрогнули.
— Может, вернемся на берег? Я очень устал.
— Вот, я говорила, что тебе надо отдохнуть!
Аницетас молча налег на весла, и лодка, легко покачиваясь, повернула обратно. Зеленоватая вода сбегала струйками с мерно поднимающихся весел; западный ветер нес с пастбища кисловатый запах скота, брызгал в лицо холодными каплями. Домой, домой... Минута счастья кончилась... Снова вонючая лачуга, измученные глаза матери, нескончаемое каторжное вышагивание от телеги до «трамплина» и обратно.
Мысленно он навсегда простился с красивым озером и тенистыми прибрежными рощами, сказал «прощай» той желтой песчаной тропинке, по которой прибежал сюда, и нежно шуршащему тростнику, и белым водяным лилиям, и этой черноглазой девушке с длинными косами, без которой все тут превратилось бы в пустыню. Конец, всему конец... Ему больше нельзя с ней встречаться... Ведь он приехал сюда не за возлюбленной — он искал человека, который бы принес пользу общему делу. Она не станет таким человеком.
— Повернем к берегу. Отдадим папе лодку,— услышал он голос Виле. Он взглянул на девушку, увидел ее вдруг засверкавшие глаза — и понял, что все рассуждения напрасны — его воля бессильна перед любовью.
— Что ты говоришь? — переспросил он, не в силах оторвать глаз от ее радостно просиявшего лица и не понимая, откуда в ней эта неожиданная перемена.
— Нам не стоит плыть до мостика, — пояснила она, отведя глаза.
Он поглядел через плечо, и его бледное лицо вспыхнуло: на берегу, в нескольких шагах от Римгайлы, сидел Бенюс Жутаутас...
Аницетас налег на весла. Несколько сильных ударов, и нос лодки вонзился в мокрый песок.
— Бенюс... Здравствуй!..
— Здравствуй, Виле...
— Папа, выругай его, что так долго не приезжал. Аницетас спрыгнул на берег и никем не замеченный исчез в кустах.
Виле взяла Бенюса за руку, и они побежали вдоль берега.
— Виле...
— Что?
— Ты очень хорошая девочка...
— И ты...
— Что ты говоришь? И я девочка? Нет, когда я с тобой, я не хочу быть девочкой.
Смех.
Виле толкнула его плечом. Они дрались, как молодые козлята.
— Хватит, Бенюс. Очень уж жарко.
— Искупаемся.
— Ей-богу!
Через минуту оба, мокрые, усталые, валялись под орешником и, прищурившись, глядели на пуховые облачка, проплывающие в небе.
«Зачем приезжал Аницетас?»
Но вслух он сказал совсем другое:
— Кто построил этот шалаш?
Виле перевернулась на бок. Ленивым взглядом она окинула площадку, опоясанную густым кустарником, и остановилась на кривой березе, под которой стоял высохший шалаш.
— Шарунас поставил. Для меня...
— Вы с ним дружите?
— Он для меня как брат. Такого искреннего мальчика я никогда не видела.
Бенюс зажмурился. Пахло зреющей рожью, травой. На одно мгновение ему почудилось, что он лежит на лугу Жасинаса, рядом с Адой, и сладкая дрожь прошла по спине. Он тоже перевернулся на бок. Теперь они лежали лицом к лицу. Жаркое полуденное солнце струилось по обнаженным плечам девушки, по стройным, словно выточенным из меди бедрам, золотило тугую грудь, обтянутую желтым сатином.
Бенюс вздохнул и положил руку на влажные косы, свернувшиеся в траве.
Она подняла тяжелые ресницы и снова зажмурилась.
— Виле...—тихо позвал Бенюс.— Ты любишь меня?
Тогда Банюс обнял ее за плечи, крепко прижал к себе горячее полуобнаженное тело и впился в губы.
Она не сопротивлялась.
«Как Ада...» — огненным холодом заструилась мысль. Он уткнулся во влажные волосы, пахнущие беленым холстом, и почувствовал, что земля закружилась под ним.
— Виле...
— Что?..
— Ведь мы уже не дети, Виле?..
— Да, Бенюс.
— Ты все равно будешь моей женой... Раньше или позже...
Бенюс встал на колени, поднял ее с земли и уткнулся горящим лицом ей в грудь.
— Бенюс, что ты делаешь?
— Я тебя люблю... люблю... Вдруг она поняла, чего он хочет.
— Бенюс, пусти! — крикнула она испуганно.— Куда ты меня несешь? Слышишь? Отпусти...
Но Бенюс уже не владел собой. Он стиснул горячее вырывающееся тело, вошел в шалаш, положил девушку на мягкий мох, которым Шарунас выложил обиталище для своей лучшей подруги, и упал на колени.
— Виле... Виле... Не бойся. Тут нас никто не увидит...
— Бенюс! — Она приподнялась и сидя начала выбираться из шалаша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Мне жаль пролитой крови, кто бы ее ни пролил, — огорченно ответила Виле.
— Революция в России потребовала миллионов жизней. Это огромная жертва. Но и эта жертва — ничто по сравнению с теми муками, которые приходится переносить людям всего мира в рабстве у капитала. Виле с ужасом взглянула на Аницетаса.
— Для того чтобы освободиться, никакие жертвы не страшны, — продолжал Аницетас. — Лучше сразу вырезать опухоль, чем испытывать постоянную боль.
— Ты... страшный, Аницетас...—прошептала Виле побелевшими губами.—Миллионы!.. И ты говоришь о них, как будто они не люди, а песчинки...
— Мы не понимаем друг друга, Виле,
— Да. Нам не стоит говорить на такие темы.
— Я ошибся... Если б я знал, что ты такой наивный ребенок...
— Ты устал, Аницетас, — прервала Виле, словно не заметив упрека в голосе товарища.—Дай, теперь я погребу.
Аницетас покачал головой.
— Тебе надо отдохнуть, Аницетас. На этом складе можно окончательно надорваться. Поискал бы работу полегче... Вот и я работаю на каникулах.— Виле протянула огрубевшую ладонь. — За день так устаю, что сплю как убитая. Но по сравнению с твоей работой — это только игра. Послушай, Аницетас, скоро уборка. Хозяева ищут сезонных рабочих. Могу порекомендовать тебя в Линвартис. Заработаешь не меньше, а работа будет легче и здоровей.
— Спасибо, Виле. Я не могу уйти от Гальперина.
— Если б ты не был такой... тебе бы было легче... Помнишь, шестнадцатого февраля наша дружина устраивала вечер с представлением. Мы получили больше пятисот литов чистого дохода, и все эти деньги пошли на помощь бедным ученикам. Я не оправдываю своих товарищей. С тобой они поступили некрасиво, несправедливо, но...
— Пожалуйста, не волнуйся, Виле. Они правильно меня оценили, — с досадой оборвал ее Аницетас. — Я бы все равно не принял милостыню из чужих рук, мне нечем за нее платить.
— Благотворительность не требует платы.
— Не говори. Этими несколькими литами Мингайла хочет восстановить неимущих учеников друг против друга, расколоть их, перетянуть часть на свою сторону, сгладить недовольство. Как я могу взять аванс под чувства, которыми никогда не смогу им отплатить?
— Тебя снедает гордыня, Аницетас, губит гордость... Я понимаю, что ты так поступаешь по убеждению, но подумай, легче ли от этого тебе самому и твоим друзьям?
Губы Аницетаса мучительно дрогнули.
— Может, вернемся на берег? Я очень устал.
— Вот, я говорила, что тебе надо отдохнуть!
Аницетас молча налег на весла, и лодка, легко покачиваясь, повернула обратно. Зеленоватая вода сбегала струйками с мерно поднимающихся весел; западный ветер нес с пастбища кисловатый запах скота, брызгал в лицо холодными каплями. Домой, домой... Минута счастья кончилась... Снова вонючая лачуга, измученные глаза матери, нескончаемое каторжное вышагивание от телеги до «трамплина» и обратно.
Мысленно он навсегда простился с красивым озером и тенистыми прибрежными рощами, сказал «прощай» той желтой песчаной тропинке, по которой прибежал сюда, и нежно шуршащему тростнику, и белым водяным лилиям, и этой черноглазой девушке с длинными косами, без которой все тут превратилось бы в пустыню. Конец, всему конец... Ему больше нельзя с ней встречаться... Ведь он приехал сюда не за возлюбленной — он искал человека, который бы принес пользу общему делу. Она не станет таким человеком.
— Повернем к берегу. Отдадим папе лодку,— услышал он голос Виле. Он взглянул на девушку, увидел ее вдруг засверкавшие глаза — и понял, что все рассуждения напрасны — его воля бессильна перед любовью.
— Что ты говоришь? — переспросил он, не в силах оторвать глаз от ее радостно просиявшего лица и не понимая, откуда в ней эта неожиданная перемена.
— Нам не стоит плыть до мостика, — пояснила она, отведя глаза.
Он поглядел через плечо, и его бледное лицо вспыхнуло: на берегу, в нескольких шагах от Римгайлы, сидел Бенюс Жутаутас...
Аницетас налег на весла. Несколько сильных ударов, и нос лодки вонзился в мокрый песок.
— Бенюс... Здравствуй!..
— Здравствуй, Виле...
— Папа, выругай его, что так долго не приезжал. Аницетас спрыгнул на берег и никем не замеченный исчез в кустах.
Виле взяла Бенюса за руку, и они побежали вдоль берега.
— Виле...
— Что?
— Ты очень хорошая девочка...
— И ты...
— Что ты говоришь? И я девочка? Нет, когда я с тобой, я не хочу быть девочкой.
Смех.
Виле толкнула его плечом. Они дрались, как молодые козлята.
— Хватит, Бенюс. Очень уж жарко.
— Искупаемся.
— Ей-богу!
Через минуту оба, мокрые, усталые, валялись под орешником и, прищурившись, глядели на пуховые облачка, проплывающие в небе.
«Зачем приезжал Аницетас?»
Но вслух он сказал совсем другое:
— Кто построил этот шалаш?
Виле перевернулась на бок. Ленивым взглядом она окинула площадку, опоясанную густым кустарником, и остановилась на кривой березе, под которой стоял высохший шалаш.
— Шарунас поставил. Для меня...
— Вы с ним дружите?
— Он для меня как брат. Такого искреннего мальчика я никогда не видела.
Бенюс зажмурился. Пахло зреющей рожью, травой. На одно мгновение ему почудилось, что он лежит на лугу Жасинаса, рядом с Адой, и сладкая дрожь прошла по спине. Он тоже перевернулся на бок. Теперь они лежали лицом к лицу. Жаркое полуденное солнце струилось по обнаженным плечам девушки, по стройным, словно выточенным из меди бедрам, золотило тугую грудь, обтянутую желтым сатином.
Бенюс вздохнул и положил руку на влажные косы, свернувшиеся в траве.
Она подняла тяжелые ресницы и снова зажмурилась.
— Виле...—тихо позвал Бенюс.— Ты любишь меня?
Тогда Банюс обнял ее за плечи, крепко прижал к себе горячее полуобнаженное тело и впился в губы.
Она не сопротивлялась.
«Как Ада...» — огненным холодом заструилась мысль. Он уткнулся во влажные волосы, пахнущие беленым холстом, и почувствовал, что земля закружилась под ним.
— Виле...
— Что?..
— Ведь мы уже не дети, Виле?..
— Да, Бенюс.
— Ты все равно будешь моей женой... Раньше или позже...
Бенюс встал на колени, поднял ее с земли и уткнулся горящим лицом ей в грудь.
— Бенюс, что ты делаешь?
— Я тебя люблю... люблю... Вдруг она поняла, чего он хочет.
— Бенюс, пусти! — крикнула она испуганно.— Куда ты меня несешь? Слышишь? Отпусти...
Но Бенюс уже не владел собой. Он стиснул горячее вырывающееся тело, вошел в шалаш, положил девушку на мягкий мох, которым Шарунас выложил обиталище для своей лучшей подруги, и упал на колени.
— Виле... Виле... Не бойся. Тут нас никто не увидит...
— Бенюс! — Она приподнялась и сидя начала выбираться из шалаша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99