Но и от этого
не полегчало. Когда, отсидев положенное, он вышел во двор, что-то подсказывало ему — впереди ждут большие неприятности.
У ворот Бенюса поджидала Виле.
— Я слышала, тебе не удалась письменная, — сказала она сочувственно.
— Зато вам с Аницетасом удалась, — отрезал Бенюс, даже не посмотрев на девушку.
— Что ты? Я не понимаю...
— И не поймешь. Зато я знаю, кому должен быть благодарен за двойку.
— И зачем ты спутался с этой газетой, Бенюс. — В ее глазах была горячая мольба. — Уходи от них, пока не поздно. Они тебя погубят...
— Ну и пускай! — со злорадством выкрикнул Бенюс. — Вы постарались устроить мне пакость перед письменной. Я получу кол. Колун выведет три с минусом. Меня не освободят от платы за учебу. Я должен буду бросить гимназию. Вы победили! Можешь это сказать своему Аницетасу. Торжествуйте!
— Бенюс...
— Торжествуйте, торжествуйте! Ваша взяла!
И, не оглянувшись на Виле, он поспешил по обледенелому тротуару.
На следующий день принесли письменные по тригонометрии.
— Жутаутас, вам известно, за что вы получили единицу? — спросил Габренас, не поднимая глаз от журнала.
Бенюс, по примеру Сикорскиса, передернул плечами.
— В триместре у вас выходит только тройка,— добавил учитель и записал отметку. — Вы идете назад, юноша. А назад идти нельзя, особенно в последний год. Подумайте как следует, юноша, и с умом используйте последние два триместра.
— Благодарю, господин Колун, — не выдержал Бенюс.
Учитель поморщился и, под веселое фырканье учеников, черкнул рядом с тройкой минус, который забыл дописать...
Несколько дней спустя Виле записала в своем дневнике:
12 декабря 1937 года, суббота. Со среды, кажется, целый год прошел. Гнев Бенюса преследует меня даже во сне.
«Радуйтесь! Торжествуйте!» — эти слова каленым железом жгут мое сердце. Разве я этого хотела? Разве я виновата, что у Бенюса нашли эту гнусную газетенку, что плохие товарищи отвлекли его от учебы, а Габренас вывел ему в триместре тройку с минусом? Я его предупреждала, но он не послушался. Он просто не поверил моим словам, и все. Почему? Разве друзья ему дороже меня? Я помню, в ту зиму (тогда мы учились в пятом классе) он похвастался, что убил кошку. Кошка была коварная воровка, она всюду гадила. Мать попросила, чтобы он утопил негодное животное. Но такая смерть показалась Бенюсу слишком простой... В том учебном году половина пятиклассников заразилась болезнью Гряужиниса: наделали копий, луков и, изображая индейцев, стреляли в цель. От острых стрел и железных наконечников страдали многие живые твари, а больше всего попадало птичкам. Но хуже всех придумал Бенюс. Он привязал кошку к дереву и стрелял в эту живую мишень, пока не исчерпал весь запас стрел. Кошка скончалась, но сколько бедное животное должно было выстрадать! Я попросила его больше так не поступать, и он обещал. Нет, он поступил еще благороднее: он сломал лук, сжег свои стрелы и после этого всегда соглашался со мной, когда я осуждала жестокие проказы мальчиков. Так было три года назад. Тогда он ценил мое мнение, а теперь для него свято только слово его плохих друзей.
...Сейчас проводила Аницетаса. Он принес хрестоматию, которую вчера брал. Кажется, он знает, что мы с Бенюсом «на военном положении», и сочувствует мне.
Прощаясь, Аницетас сказал, что сегодня Бенюс ушел в деревню. Слава богу! Я радуюсь вместе с его бедной матерью, которая, тоскуя, ждет своего сына. Может, даст бог, он помирится с отчимом. Ронкис, говорят, хороший человек. Он найдет деньги на учебу. Прости меня, невидимый господь, я не верю, чтобы молитва помогла, но молюсь, горячо молюсь: сделай так, чтобы все повернулось к лучшему.
У матери сердце разрывалось от боли: она видела, что сын день ото дня становится все более чужим ей, дому... Раньше в хорошую погоду он все-таки иногда приходил по субботам. Правда, и тогда Агне чувствовала, что Бенюса гонит домой не тоска, а дело, но старалась об этом не думать. Ей было приятно, что она все-таки нужна сыну, и вместо лита-двух, из-за которых он собирался в дорогу, Агне всегда наскребала на десяток центов больше. Бенюс, тронутый добротой матери, целовал ей руку, и короткая благодарность сына с лихвой вознаграждала Агне.
А после памятной ссоры с отчимом Бенюс словно забыл дорогу домой. Правда, как и раньше, он приезжал на каникулы, но с его появлением небо не прояснялось, а еще больше затягивалось тучами. Куда исчезли прежние беседы за едой? Где вечные вопросы Антанаса, которыми он обычно засыпал пасынка? Где его насмешливые поучения, иногда странные, своеобразные, но все-таки доказывающие, что он озабочен судьбой ребенка? Ничего не осталось.
Когда Бенюс уезжал после каникул, напряжение в доме спадало. Антанас становился мягче, веселей. В субботние вечера изба снова заполнялась мужиками, которые в дни приезда сына не приходили. Снова до полуночи бурлили жаркие споры, а от табачного дыма, запаха пота и овчины воздух до того тяжелел, что приходилось открывать дверь.
Пользуясь тем, что никто не обращает на нее внимания, Агне собирала сыну корзинку с продуктами, а утром, улучив минутку, когда муж уходил кормить корову, вынимала из сундука лит-другой на книги. Это было похоже на воровство, потому что она не говорила Антанасу, что берет деньги, а он в свою очередь тоже притворялся, что ничего не знает, хотя прекрасно все понимал. Между ними велась своеобразная игра. Однажды Агне выдавила сыр, занесла на чердак посушить, но когда несколько дней спустя собралась его взять, чтобы отнести Бенюсу, нашла только пустую досочку. Вскоре та же судьба постигла и последний кружок колбасы, который она оставила Бенюкасу.
Она накинулась было на Шарунаса, но Антанас успокоил жену, сказав, что ни сыр, ни колбаса никуда не могли исчезнуть и, несомненно, найдутся. И правда, когда трепали лен, Антанас откуда-то вытащил сыр, за это время превратившийся в камень. Он отламывал куски, угощал жену, сына и хитро улыбался, приговаривая :
— Я вроде Иисуса Христа — крошками толпу голодных накормлю.
А еще немного спустя, когда Шарунас обмолвился, что соскучился по колбасе, а Агне только слюнки проглотила — этого лакомства она не пробовала со дня всех святых, — Антанас похвастался, что получил от Сикорскене в подарок кружок колбасы.
— Знает барыня, что и рабочий человек любит полакомиться, — сказал он, значительно посмотрев на покрасневшую Агне. Потом полез на чердак, принес три куска колбасы, роздал всем, а себе взял самый маленький.
Вот и недавно, в воскресенье, открыв старый сундук, Агне нашла в нем ровно столько денег, сколько надо Шарунасу на ботинки, которые они собирались ему купить. В местечко она ушла печальная, и хотя сын встретил ее теплей, чем обычно, его озабоченное лицо еще больше огорчило мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
не полегчало. Когда, отсидев положенное, он вышел во двор, что-то подсказывало ему — впереди ждут большие неприятности.
У ворот Бенюса поджидала Виле.
— Я слышала, тебе не удалась письменная, — сказала она сочувственно.
— Зато вам с Аницетасом удалась, — отрезал Бенюс, даже не посмотрев на девушку.
— Что ты? Я не понимаю...
— И не поймешь. Зато я знаю, кому должен быть благодарен за двойку.
— И зачем ты спутался с этой газетой, Бенюс. — В ее глазах была горячая мольба. — Уходи от них, пока не поздно. Они тебя погубят...
— Ну и пускай! — со злорадством выкрикнул Бенюс. — Вы постарались устроить мне пакость перед письменной. Я получу кол. Колун выведет три с минусом. Меня не освободят от платы за учебу. Я должен буду бросить гимназию. Вы победили! Можешь это сказать своему Аницетасу. Торжествуйте!
— Бенюс...
— Торжествуйте, торжествуйте! Ваша взяла!
И, не оглянувшись на Виле, он поспешил по обледенелому тротуару.
На следующий день принесли письменные по тригонометрии.
— Жутаутас, вам известно, за что вы получили единицу? — спросил Габренас, не поднимая глаз от журнала.
Бенюс, по примеру Сикорскиса, передернул плечами.
— В триместре у вас выходит только тройка,— добавил учитель и записал отметку. — Вы идете назад, юноша. А назад идти нельзя, особенно в последний год. Подумайте как следует, юноша, и с умом используйте последние два триместра.
— Благодарю, господин Колун, — не выдержал Бенюс.
Учитель поморщился и, под веселое фырканье учеников, черкнул рядом с тройкой минус, который забыл дописать...
Несколько дней спустя Виле записала в своем дневнике:
12 декабря 1937 года, суббота. Со среды, кажется, целый год прошел. Гнев Бенюса преследует меня даже во сне.
«Радуйтесь! Торжествуйте!» — эти слова каленым железом жгут мое сердце. Разве я этого хотела? Разве я виновата, что у Бенюса нашли эту гнусную газетенку, что плохие товарищи отвлекли его от учебы, а Габренас вывел ему в триместре тройку с минусом? Я его предупреждала, но он не послушался. Он просто не поверил моим словам, и все. Почему? Разве друзья ему дороже меня? Я помню, в ту зиму (тогда мы учились в пятом классе) он похвастался, что убил кошку. Кошка была коварная воровка, она всюду гадила. Мать попросила, чтобы он утопил негодное животное. Но такая смерть показалась Бенюсу слишком простой... В том учебном году половина пятиклассников заразилась болезнью Гряужиниса: наделали копий, луков и, изображая индейцев, стреляли в цель. От острых стрел и железных наконечников страдали многие живые твари, а больше всего попадало птичкам. Но хуже всех придумал Бенюс. Он привязал кошку к дереву и стрелял в эту живую мишень, пока не исчерпал весь запас стрел. Кошка скончалась, но сколько бедное животное должно было выстрадать! Я попросила его больше так не поступать, и он обещал. Нет, он поступил еще благороднее: он сломал лук, сжег свои стрелы и после этого всегда соглашался со мной, когда я осуждала жестокие проказы мальчиков. Так было три года назад. Тогда он ценил мое мнение, а теперь для него свято только слово его плохих друзей.
...Сейчас проводила Аницетаса. Он принес хрестоматию, которую вчера брал. Кажется, он знает, что мы с Бенюсом «на военном положении», и сочувствует мне.
Прощаясь, Аницетас сказал, что сегодня Бенюс ушел в деревню. Слава богу! Я радуюсь вместе с его бедной матерью, которая, тоскуя, ждет своего сына. Может, даст бог, он помирится с отчимом. Ронкис, говорят, хороший человек. Он найдет деньги на учебу. Прости меня, невидимый господь, я не верю, чтобы молитва помогла, но молюсь, горячо молюсь: сделай так, чтобы все повернулось к лучшему.
У матери сердце разрывалось от боли: она видела, что сын день ото дня становится все более чужим ей, дому... Раньше в хорошую погоду он все-таки иногда приходил по субботам. Правда, и тогда Агне чувствовала, что Бенюса гонит домой не тоска, а дело, но старалась об этом не думать. Ей было приятно, что она все-таки нужна сыну, и вместо лита-двух, из-за которых он собирался в дорогу, Агне всегда наскребала на десяток центов больше. Бенюс, тронутый добротой матери, целовал ей руку, и короткая благодарность сына с лихвой вознаграждала Агне.
А после памятной ссоры с отчимом Бенюс словно забыл дорогу домой. Правда, как и раньше, он приезжал на каникулы, но с его появлением небо не прояснялось, а еще больше затягивалось тучами. Куда исчезли прежние беседы за едой? Где вечные вопросы Антанаса, которыми он обычно засыпал пасынка? Где его насмешливые поучения, иногда странные, своеобразные, но все-таки доказывающие, что он озабочен судьбой ребенка? Ничего не осталось.
Когда Бенюс уезжал после каникул, напряжение в доме спадало. Антанас становился мягче, веселей. В субботние вечера изба снова заполнялась мужиками, которые в дни приезда сына не приходили. Снова до полуночи бурлили жаркие споры, а от табачного дыма, запаха пота и овчины воздух до того тяжелел, что приходилось открывать дверь.
Пользуясь тем, что никто не обращает на нее внимания, Агне собирала сыну корзинку с продуктами, а утром, улучив минутку, когда муж уходил кормить корову, вынимала из сундука лит-другой на книги. Это было похоже на воровство, потому что она не говорила Антанасу, что берет деньги, а он в свою очередь тоже притворялся, что ничего не знает, хотя прекрасно все понимал. Между ними велась своеобразная игра. Однажды Агне выдавила сыр, занесла на чердак посушить, но когда несколько дней спустя собралась его взять, чтобы отнести Бенюсу, нашла только пустую досочку. Вскоре та же судьба постигла и последний кружок колбасы, который она оставила Бенюкасу.
Она накинулась было на Шарунаса, но Антанас успокоил жену, сказав, что ни сыр, ни колбаса никуда не могли исчезнуть и, несомненно, найдутся. И правда, когда трепали лен, Антанас откуда-то вытащил сыр, за это время превратившийся в камень. Он отламывал куски, угощал жену, сына и хитро улыбался, приговаривая :
— Я вроде Иисуса Христа — крошками толпу голодных накормлю.
А еще немного спустя, когда Шарунас обмолвился, что соскучился по колбасе, а Агне только слюнки проглотила — этого лакомства она не пробовала со дня всех святых, — Антанас похвастался, что получил от Сикорскене в подарок кружок колбасы.
— Знает барыня, что и рабочий человек любит полакомиться, — сказал он, значительно посмотрев на покрасневшую Агне. Потом полез на чердак, принес три куска колбасы, роздал всем, а себе взял самый маленький.
Вот и недавно, в воскресенье, открыв старый сундук, Агне нашла в нем ровно столько денег, сколько надо Шарунасу на ботинки, которые они собирались ему купить. В местечко она ушла печальная, и хотя сын встретил ее теплей, чем обычно, его озабоченное лицо еще больше огорчило мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99