Иди, Бенюкас, иди, только долго не задерживайся.
— Можете начинать. Я не вернусь.
— Почему? — Фелюс искренне удивился.
— Просто так. Я не хочу слушать такие...
— Мама запретила? Паинька, сынок. Надо слушать маму. Сотвори молитву и иди баиньки.
— Никто не запретил. Я сам не хочу.—Бенюс вспылил.—Не хочу я дружить с людьми, которые смеются над верой.
— Спокойной ночи, спокойной ночи, божья скотинка.—Фелюс помахал молотком.—Спокойных сновидений, агнец божий. Искупай, искупай грехи мира!
Бенюс ушел. Через минуту вернулся Лючвартис. Глаза у Ромаса лихорадочно блестели. Его воображение сильно распалил рассказ Фелюса.
— Где остальные? — спросил Бенюс.— Еще Фелю-сом не объелись?
— Нет еще.
— А ты чего приперся?
— Вспомнил, что географию не приготовил. А ты почему ушел?
— Я больше не буду ходить к Фелюсу.
— У него интересно. Весело.
— Нет. Он богохульничает, смеется над тем, что мы ходим в костел. Католику не к лицу слушать безбожные речи. — Бенюс все больше свирепел.
— Это правда. Фелюс иногда такое ляпнет...— Ро-мас рассмеялся. — Жаль, что ты ушел. Вот бы нахохотался!
Бенюс презрительно махнул рукой.
— Тебя не поймешь. Прислуживаешь в костеле, записался в религиозный кружок, каждый месяц ходишь к причастию, а греха не боишься.
— Боюсь. Только я слабый, безвольный, и грех меня побеждает. Зато я часто хожу к исповеди, молю бога, чтобы он меня простил, и бог меня прощает. Бог хороший. Он слабым людям прощает.
— Так каждый оправдается.
— Нет. — Лючвартис виновато улыбнулся. — Я, правда, слабый. Я не хочу ходить к Фелюсу, но не могу совладать с собой, потому что мне нравятся его рассказы.
— И поэтому ты каждое утро заходишь в костел?
— Нет, я просто боюсь капеллана. Он приказал всем членам кружка вставать раньше, чтобы успеть к заутрене.
— А почему ты вообще в этот кружок записался?
— Я не записывался. Капеллан записал.
— И в служки капеллан взял?
— Нет, мать хотела. Я еще с начальной школы служка.
— Тебе нравится в кружке?
— Нет, из всех кружков мне больше всего нравятся скауты.
— И мне нравятся. Они как солдаты. У них форма красивая, звания всякие... Альбертас Сикорскис уже записался.
— Моей маме не нравятся скауты. А отцу не нравится, что я в религиозном кружке. Когда отец возьмет верх, я тоже вступлю в скауты.
— Ты красиво рисуешь. — Бенюсу захотелось чем-то отблагодарить товарища за откровенность.
— Мне совсем не нравится рисовать. Я бы хотел писать стихи. А отец говорит: все чепуха, и рисунки, и стихи. Он хочет, чтобы я стал агрономом.—Л юч-вартис потянул к себе черновик, лежавший на столе, взял карандаш. На полях тетради один за другим вы-стоились скауты в форме с финками у пояса, ксендзы, служки, а с другой стороны листа на это пестрое шествие глядело суровое женское лицо и усатый дядя с подозрительно прищуренными глазами. Мысли Ро-маса были далеко-далеко.
Финка! Это не просто нож с изогнутым лезвием и сверкающей рукояткой, который носят на ремне для красоты. Это удивительный инструмент, отточенный, как бритва, и узкий, как кинжал. Одним взмахом такого ножа можно насмерть перепугать врага и приобрести друга, двумя-тремя ударами можно перерубить толстенную палку или, нажав посильнее, разрезать целую буханку зачерствевшего хлеба. А как этот нож летит в мишень! Если ты набил руку, как Людас Гряу-жинис — с десяти шагов попадешь в листок тетради, пришпиленный к стене. А Бенюс набьет руку. Не с десяти, но с пятнадцати-двадцати шагов он будет метать свою финку и попадет не в листок тетради, а в игральную карту. Вот как он научится владеть волшебным ножом. А тогда... Эх, тогда! Никто не будет дивиться штукам Гряужиниса. Все только он — Жутаутас, Бенюс! Соберутся на перемене вокруг Бенюса, а финка, сверкая серебром, мелькнет в воздухе и з-з-вик! В середину карты. Да, только — где финка? В лавочке Зельке таких финок сколько хочешь. Бенюс уже одну заприметил. Рукоятка голубая, прозрачная, со сверкающими серебряными звездочками, лезвие длиной
в пядь. Конечно, с Людасовой финкой не сравнишь — эта попроще, но в гимназии есть финки и еще хуже. Бенюс каждый день забегает к Зельке поглядеть, лежит ли его избранница. Кто ее возьмет! Все-таки семь литов. Бенюс шепнул хозяину, что достанет эти семь литов. Зельке одобрительно улыбнулся в седую бороду и ждет. «Ну?» — нетерпеливо спрашивают каждый раз его хитрые глазки. Бенюс краснеет и с отчаянием трясет головой. Семь литов... У него уже накоплено почти два лита, но откуда взять остальные пять? Тогда он похвастался перед Аницетасом, что мать даст деньги на финку, а потом сам усомнился. Мать по любой погоде и бездорожью приходила в местечко каждое воскресенье. И всегда с полной корзинкой. Кроме обычных продуктов, она всегда приносила любимому сыночку какое-нибудь лакомство: кровяную колбасу, если у соседа кололи свинью, сладкий сыр или стаканчик меда, а прощаясь, всегда оставляла двадцать-тридцать центов на мелочи. Двадцать-тридцать центов... Это не семь и не пять литов. Таких денег Бенюс в жизни в руках не держал. И чем дальше, тем сильнее не давали ему покоя сомнения: захочет ли мать понять, что ему нужен финский нож? Вряд ли... Она ведь придает больше значения деньгам, чем вещи, без которой, по ее мнению, можно обойтись. Но Бенюс не может обойтись без финки. Этот проклятый нож окончательно овладел его воображением, он должен во что бы то ни стало приобрести его.
Последняя неделя казалась ему очень длинной. Он думал, что воскресенье никогда не наступит. Мать на этот раз и обрадовала и растревожила его.
— Может быть, мама, хочешь посмотреть дневник? — предложил мальчик, когда, опорожнив корзинку, она вернулась из кухни. Агне прошла по грязи девять километров и хотя, войдя в местечко, она и почистилась, как могла, ветхие, размокшие ботинки выглядели ужасно, а одежда была вся в пятнах грязи. На прядях волос, выбившихся из-под белого шерстяного платка, комками засохла глина.
— Конечно, покажи. — Она оглядела чистую комнату, понюхала воздух и улыбнулась.—А у нас грязища — выше колен.
— Волосы вытри. — Бенюс ткнул пальцем в комок глины.—Погоди, я зеркало принесу.
— Не надо.—Она вытащила из кармана осколок
зеркала и стряхнула глину с волос. — Слава богу, что ты вчера не пошел домой. И не ходи, пока не подмерзло.
Бенюс открыл дневник.
— В триместре у меня только одна тройка. По геометрии. Счет мне плохо дается.— Он протянул табель, вклеенный в конце дневника, и показал пальцем.— Больше четверки. Пятерки у меня тоже есть. Видишь, какие стоят — что жеребцы — ржут, шеи повыгибали.
— Ты хорошо учишься.— Агне смотрела в табель сосредоточенно, стараясь скрыть, что она плохо разбирается в этих столбцах, испещренных цифрами и напечатанными поперек названиями предметов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Можете начинать. Я не вернусь.
— Почему? — Фелюс искренне удивился.
— Просто так. Я не хочу слушать такие...
— Мама запретила? Паинька, сынок. Надо слушать маму. Сотвори молитву и иди баиньки.
— Никто не запретил. Я сам не хочу.—Бенюс вспылил.—Не хочу я дружить с людьми, которые смеются над верой.
— Спокойной ночи, спокойной ночи, божья скотинка.—Фелюс помахал молотком.—Спокойных сновидений, агнец божий. Искупай, искупай грехи мира!
Бенюс ушел. Через минуту вернулся Лючвартис. Глаза у Ромаса лихорадочно блестели. Его воображение сильно распалил рассказ Фелюса.
— Где остальные? — спросил Бенюс.— Еще Фелю-сом не объелись?
— Нет еще.
— А ты чего приперся?
— Вспомнил, что географию не приготовил. А ты почему ушел?
— Я больше не буду ходить к Фелюсу.
— У него интересно. Весело.
— Нет. Он богохульничает, смеется над тем, что мы ходим в костел. Католику не к лицу слушать безбожные речи. — Бенюс все больше свирепел.
— Это правда. Фелюс иногда такое ляпнет...— Ро-мас рассмеялся. — Жаль, что ты ушел. Вот бы нахохотался!
Бенюс презрительно махнул рукой.
— Тебя не поймешь. Прислуживаешь в костеле, записался в религиозный кружок, каждый месяц ходишь к причастию, а греха не боишься.
— Боюсь. Только я слабый, безвольный, и грех меня побеждает. Зато я часто хожу к исповеди, молю бога, чтобы он меня простил, и бог меня прощает. Бог хороший. Он слабым людям прощает.
— Так каждый оправдается.
— Нет. — Лючвартис виновато улыбнулся. — Я, правда, слабый. Я не хочу ходить к Фелюсу, но не могу совладать с собой, потому что мне нравятся его рассказы.
— И поэтому ты каждое утро заходишь в костел?
— Нет, я просто боюсь капеллана. Он приказал всем членам кружка вставать раньше, чтобы успеть к заутрене.
— А почему ты вообще в этот кружок записался?
— Я не записывался. Капеллан записал.
— И в служки капеллан взял?
— Нет, мать хотела. Я еще с начальной школы служка.
— Тебе нравится в кружке?
— Нет, из всех кружков мне больше всего нравятся скауты.
— И мне нравятся. Они как солдаты. У них форма красивая, звания всякие... Альбертас Сикорскис уже записался.
— Моей маме не нравятся скауты. А отцу не нравится, что я в религиозном кружке. Когда отец возьмет верх, я тоже вступлю в скауты.
— Ты красиво рисуешь. — Бенюсу захотелось чем-то отблагодарить товарища за откровенность.
— Мне совсем не нравится рисовать. Я бы хотел писать стихи. А отец говорит: все чепуха, и рисунки, и стихи. Он хочет, чтобы я стал агрономом.—Л юч-вартис потянул к себе черновик, лежавший на столе, взял карандаш. На полях тетради один за другим вы-стоились скауты в форме с финками у пояса, ксендзы, служки, а с другой стороны листа на это пестрое шествие глядело суровое женское лицо и усатый дядя с подозрительно прищуренными глазами. Мысли Ро-маса были далеко-далеко.
Финка! Это не просто нож с изогнутым лезвием и сверкающей рукояткой, который носят на ремне для красоты. Это удивительный инструмент, отточенный, как бритва, и узкий, как кинжал. Одним взмахом такого ножа можно насмерть перепугать врага и приобрести друга, двумя-тремя ударами можно перерубить толстенную палку или, нажав посильнее, разрезать целую буханку зачерствевшего хлеба. А как этот нож летит в мишень! Если ты набил руку, как Людас Гряу-жинис — с десяти шагов попадешь в листок тетради, пришпиленный к стене. А Бенюс набьет руку. Не с десяти, но с пятнадцати-двадцати шагов он будет метать свою финку и попадет не в листок тетради, а в игральную карту. Вот как он научится владеть волшебным ножом. А тогда... Эх, тогда! Никто не будет дивиться штукам Гряужиниса. Все только он — Жутаутас, Бенюс! Соберутся на перемене вокруг Бенюса, а финка, сверкая серебром, мелькнет в воздухе и з-з-вик! В середину карты. Да, только — где финка? В лавочке Зельке таких финок сколько хочешь. Бенюс уже одну заприметил. Рукоятка голубая, прозрачная, со сверкающими серебряными звездочками, лезвие длиной
в пядь. Конечно, с Людасовой финкой не сравнишь — эта попроще, но в гимназии есть финки и еще хуже. Бенюс каждый день забегает к Зельке поглядеть, лежит ли его избранница. Кто ее возьмет! Все-таки семь литов. Бенюс шепнул хозяину, что достанет эти семь литов. Зельке одобрительно улыбнулся в седую бороду и ждет. «Ну?» — нетерпеливо спрашивают каждый раз его хитрые глазки. Бенюс краснеет и с отчаянием трясет головой. Семь литов... У него уже накоплено почти два лита, но откуда взять остальные пять? Тогда он похвастался перед Аницетасом, что мать даст деньги на финку, а потом сам усомнился. Мать по любой погоде и бездорожью приходила в местечко каждое воскресенье. И всегда с полной корзинкой. Кроме обычных продуктов, она всегда приносила любимому сыночку какое-нибудь лакомство: кровяную колбасу, если у соседа кололи свинью, сладкий сыр или стаканчик меда, а прощаясь, всегда оставляла двадцать-тридцать центов на мелочи. Двадцать-тридцать центов... Это не семь и не пять литов. Таких денег Бенюс в жизни в руках не держал. И чем дальше, тем сильнее не давали ему покоя сомнения: захочет ли мать понять, что ему нужен финский нож? Вряд ли... Она ведь придает больше значения деньгам, чем вещи, без которой, по ее мнению, можно обойтись. Но Бенюс не может обойтись без финки. Этот проклятый нож окончательно овладел его воображением, он должен во что бы то ни стало приобрести его.
Последняя неделя казалась ему очень длинной. Он думал, что воскресенье никогда не наступит. Мать на этот раз и обрадовала и растревожила его.
— Может быть, мама, хочешь посмотреть дневник? — предложил мальчик, когда, опорожнив корзинку, она вернулась из кухни. Агне прошла по грязи девять километров и хотя, войдя в местечко, она и почистилась, как могла, ветхие, размокшие ботинки выглядели ужасно, а одежда была вся в пятнах грязи. На прядях волос, выбившихся из-под белого шерстяного платка, комками засохла глина.
— Конечно, покажи. — Она оглядела чистую комнату, понюхала воздух и улыбнулась.—А у нас грязища — выше колен.
— Волосы вытри. — Бенюс ткнул пальцем в комок глины.—Погоди, я зеркало принесу.
— Не надо.—Она вытащила из кармана осколок
зеркала и стряхнула глину с волос. — Слава богу, что ты вчера не пошел домой. И не ходи, пока не подмерзло.
Бенюс открыл дневник.
— В триместре у меня только одна тройка. По геометрии. Счет мне плохо дается.— Он протянул табель, вклеенный в конце дневника, и показал пальцем.— Больше четверки. Пятерки у меня тоже есть. Видишь, какие стоят — что жеребцы — ржут, шеи повыгибали.
— Ты хорошо учишься.— Агне смотрела в табель сосредоточенно, стараясь скрыть, что она плохо разбирается в этих столбцах, испещренных цифрами и напечатанными поперек названиями предметов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99