Он прыгает тяжело, как слон, и всё, нагибаясь, хлещет низко над землей кнутом, словно рожь косит. Ясное дело, хочет по икрам заехать. И по голове замахивается. Но Шарунас — проворный.
— Ладно, гаденыш. Вечером свое получишь! — пригрозил Юозас, выбившись из сил, и, показав кулак, ушел к лошадям. Те уже успели запутаться в постромках и теперь, сойдя с борозды, щиплют сорняки, волоча перевернутый плуг по невспаханному пару.
На икрах у Шарунаса колбасками вздулись следы кнута, подбородок дрожит, но в глазах ни слезинки.
— Главное, что не поймал, — улыбается он сквозь слезы. — А до вечера все забудется. Бедные лошади. Ты видел, как он их по головам? Старик бы увидел — не похвалил. Он тоже злющий, но скотину бить не дает. Все Вядягисы — жестокие, а этот Юозас, старший,—просто зверь. Его сам отец выродком называет. — Шарунас нахлобучил фуражку, которая упала за спину. Рубашонка задралась, обнажив спину, и Бе-нюс увидел на пояснице багровый рубец.
— Кто это тебе спину исполосовал? — спросил он, и горло у него сдавило словно горячими щипцами.— Этот... выродок?
— Ага, — неохотно признался Шарунас. — Позавчера лошадь кол выдернула, так он меня кнутом, зачем не крепко вколотил...
— А был уговор за лошадьми ходить?
— Пастуху все уговор...
— Покажи спину.
— Э, пустяки, что там, пустяки...— смутился Шарунас, и только когда брат повторил просьбу построже, задрал рубашонку.
Спина была вся в чирьях.
— Хороши пустяки...—закричал Бенюс—Ты что, не чувствуешь, из чирьев кровь идет?
— Вот бежал, так разбередил малость... Может, которые полопались...—Казалось, что Шарунас оправдывается.—Заживут. Хуже бывает, когда секут, штаны спустят...—он вдруг умолк — не то смутился, не то испугался, потом снова затараторил: — Пастуху всюду плохо. Вот в прошлом году хозяева не били, зато голодом морили. А тут хоть наемся до отвала. Если б не Юозас... Ты не знаешь, он прямо циркач — кого хочешь передразнит. У нас там рядом живет такая вдова Маре. И захочешь, не пройдешь, как она, а Юозас умеет. Он может так через всю деревню пройти. Издали всякий скажет — Маре, и все. Старик ругается — некрасиво над больными людьми смеяться. Тогда Юозас скорчит такую рожу, совсем как отец: губу надует, глазом дергает, хоть лопни со смеху. Левая рука у него вроде резиновая. Он ее как хочешь может согнуть. Только мне не нравится, когда он ее как-то вывернет, пальцы спрячет, и кажется, что ладони у него вовсе нет.
— Над твоим отцом все смеются, — мрачно заметил Бенюс.
— Мой папа хороший, — вспыхнул Шарунас. — Разве он виноват, что у него руки нет?
— Хороший! — Бенюс сплюнул. — Видит, как с тебя шкуру живьем сдирают, и ничего не говорит.
— Он не знает.
— Ну, тогда ты дурак дураком, — крикнул Бенюс— Молчишь! Чего молчишь? Я бы плюнул этому выродку в рожу и сбежал. Служить не у кого, что ли? Думаешь, все хозяева такие звери?
— Сбежать нельзя, жалованье пропадет, — тихо ответил Шарунас— Нам деньги ужас как нужны. А у Ва-дягисов пасти выгодно. Мама говорит, никто пастуху такое жалованье не даст.
Бенюс с удивлением посмотрел на брата. Деньги нужны... Он-то понимает, но откуда такие слова у малыша? Нет, не такой уж он дурак... И откуда у него терпение берется? «Чем примитивнее тварь, тем меньше чувствительность к боли», — вспомнил он слова учителя естествознания. И все-таки ему стало жалко, страшно жалко брата.
— Ты не знаешь: отец обещал и меня в гимназию пустить, когда кончу начальную школу, — шептал Шарунас, словно открывая какую-то тайну. — Мне много-много денег нужно. А если я жалованья не принесу, отец не сможет скопить на учение...— мальчик засопел и жалобно вздохнул. — Ох, до чего я хочу учиться, Бе-нюкас, до чего хочу...
«Тебя отдадут в гимназию? Откуда, если на меня и то едва денег хватает?» — хотел сказать Бенюс, но на лице брата было такое наивное доверие, что он не посмел обидеть ребенка.
— Я... не думал, что к тебе зайду,— только сказал он смущенно.—Я бы конфет купил. Не сердишься?
— Ой, мне конфеты ни к чему.
— В другой раз принесу. А теперь мне пора, Шарунас. Видишь, небо мутнеет, гремит кругом. Еще дождь застигнет.
— У меня мешок есть от дождя.
— Твой мешок весь в дырах. — Взгляд Бенюса остановился на потрескавшихся ногах брата. Он сам не заметил, как привлек мальчика к себе и поцеловал в щеку. Так, от души, он никогда еще не целовал брата.—Я непременно к тебе еще зайду.
Шарунас обвил руками его шею.
— Бенюкас, Бенюкас...—жарко зашептал он на ухо.— Не приноси конфет, не надо. Лучше не говори, что Юозас Вядягис бьет меня.
— А чего не говорить? Надо сказать. И скажу. Пускай отец знает, какой он праведник, — отрезал Бенюс.
— Не говори, не надо. Все равно лучше не будет...— почти со слезами умолял мальчик.— Им только больно будет... Маме, папе... Вздумают еще, ругаться придут. А тогда Юозас совсем уж озвереет. Не надо, Бенюкас. Папа говорит, вечно так не будет. Когда я вырасту, рассчитаюсь с Вядягисом. Не скажешь, хорошо? Я тебе парусник подарю и еще сделаю — пароход. Пожалуйста, Бенюкас.
— Ну и страдай, коли дурак, — смилостивился Бенюс.
Шарунас благодарно улыбнулся брату и побежал к стаду, догоняя длинную свою тень, которую опрокинули на клевер лучи заходящего солнца.
А у Бенюса до самого дома стояла перед глазами оборванная несчастная фигурка. «Вечно так не будет... Оно, конечно, надо как-то утешить ребенка... Хороший он мальчик. Вот начну давать уроки, не буду брать из дому, и Шарунас сможет учиться. Бедняга!.. Как его мучают эти Вядягисы! Хорошо мама сказала: бедному человеку всюду плохо. Значит, нельзя оставаться бедным. Надо любой ценой выбиваться наверх, и так выбиться, чтобы не на тебе такие Вядягисы ездили, а ты бы их в упряжку поставил...»
Солнце уже садилось, когда Бенюс вошел во двор. Усадьба была совсем не та, какой он оставил ее после пасхальных каникул. На углах белели новые брусья, прикрепленные к старым столбам и перетянутые между собой толстой проволокой. «Затянули, чтобы стены не разошлись», — подумал Бенюс и в ту же минуту увидел мать. Она шла от гумна с мешком сорной травы на плечах. Руки ее были в земле, лицо огрубело, загорело на солнце, юбка подоткнута так, что открывает колени. Бенюсу показалось, что и мать — не та. Она от души обрадовалась, увидев сына, но не сумела утаить своей озабоченности. Пока мать прибиралась, говорили о пустяках. Да, верно, Антанас срубил несколько деревьев на усадьбе, да разве это важно! Ведь они отремонтировали избу. На следующий год заново покроют крышу соломой и еще лет десять смогут не думать о жилье. А за это время, может, настанут лучшие дни (она с надеждой взглянула на сына) и хоть на старости они заживут полегче. Бенюс в свою очередь похвастался, что будет готовить в гимназию Валентинаса Сикорскиса, но эта новость не произвела на мать должного впечатления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Ладно, гаденыш. Вечером свое получишь! — пригрозил Юозас, выбившись из сил, и, показав кулак, ушел к лошадям. Те уже успели запутаться в постромках и теперь, сойдя с борозды, щиплют сорняки, волоча перевернутый плуг по невспаханному пару.
На икрах у Шарунаса колбасками вздулись следы кнута, подбородок дрожит, но в глазах ни слезинки.
— Главное, что не поймал, — улыбается он сквозь слезы. — А до вечера все забудется. Бедные лошади. Ты видел, как он их по головам? Старик бы увидел — не похвалил. Он тоже злющий, но скотину бить не дает. Все Вядягисы — жестокие, а этот Юозас, старший,—просто зверь. Его сам отец выродком называет. — Шарунас нахлобучил фуражку, которая упала за спину. Рубашонка задралась, обнажив спину, и Бе-нюс увидел на пояснице багровый рубец.
— Кто это тебе спину исполосовал? — спросил он, и горло у него сдавило словно горячими щипцами.— Этот... выродок?
— Ага, — неохотно признался Шарунас. — Позавчера лошадь кол выдернула, так он меня кнутом, зачем не крепко вколотил...
— А был уговор за лошадьми ходить?
— Пастуху все уговор...
— Покажи спину.
— Э, пустяки, что там, пустяки...— смутился Шарунас, и только когда брат повторил просьбу построже, задрал рубашонку.
Спина была вся в чирьях.
— Хороши пустяки...—закричал Бенюс—Ты что, не чувствуешь, из чирьев кровь идет?
— Вот бежал, так разбередил малость... Может, которые полопались...—Казалось, что Шарунас оправдывается.—Заживут. Хуже бывает, когда секут, штаны спустят...—он вдруг умолк — не то смутился, не то испугался, потом снова затараторил: — Пастуху всюду плохо. Вот в прошлом году хозяева не били, зато голодом морили. А тут хоть наемся до отвала. Если б не Юозас... Ты не знаешь, он прямо циркач — кого хочешь передразнит. У нас там рядом живет такая вдова Маре. И захочешь, не пройдешь, как она, а Юозас умеет. Он может так через всю деревню пройти. Издали всякий скажет — Маре, и все. Старик ругается — некрасиво над больными людьми смеяться. Тогда Юозас скорчит такую рожу, совсем как отец: губу надует, глазом дергает, хоть лопни со смеху. Левая рука у него вроде резиновая. Он ее как хочешь может согнуть. Только мне не нравится, когда он ее как-то вывернет, пальцы спрячет, и кажется, что ладони у него вовсе нет.
— Над твоим отцом все смеются, — мрачно заметил Бенюс.
— Мой папа хороший, — вспыхнул Шарунас. — Разве он виноват, что у него руки нет?
— Хороший! — Бенюс сплюнул. — Видит, как с тебя шкуру живьем сдирают, и ничего не говорит.
— Он не знает.
— Ну, тогда ты дурак дураком, — крикнул Бенюс— Молчишь! Чего молчишь? Я бы плюнул этому выродку в рожу и сбежал. Служить не у кого, что ли? Думаешь, все хозяева такие звери?
— Сбежать нельзя, жалованье пропадет, — тихо ответил Шарунас— Нам деньги ужас как нужны. А у Ва-дягисов пасти выгодно. Мама говорит, никто пастуху такое жалованье не даст.
Бенюс с удивлением посмотрел на брата. Деньги нужны... Он-то понимает, но откуда такие слова у малыша? Нет, не такой уж он дурак... И откуда у него терпение берется? «Чем примитивнее тварь, тем меньше чувствительность к боли», — вспомнил он слова учителя естествознания. И все-таки ему стало жалко, страшно жалко брата.
— Ты не знаешь: отец обещал и меня в гимназию пустить, когда кончу начальную школу, — шептал Шарунас, словно открывая какую-то тайну. — Мне много-много денег нужно. А если я жалованья не принесу, отец не сможет скопить на учение...— мальчик засопел и жалобно вздохнул. — Ох, до чего я хочу учиться, Бе-нюкас, до чего хочу...
«Тебя отдадут в гимназию? Откуда, если на меня и то едва денег хватает?» — хотел сказать Бенюс, но на лице брата было такое наивное доверие, что он не посмел обидеть ребенка.
— Я... не думал, что к тебе зайду,— только сказал он смущенно.—Я бы конфет купил. Не сердишься?
— Ой, мне конфеты ни к чему.
— В другой раз принесу. А теперь мне пора, Шарунас. Видишь, небо мутнеет, гремит кругом. Еще дождь застигнет.
— У меня мешок есть от дождя.
— Твой мешок весь в дырах. — Взгляд Бенюса остановился на потрескавшихся ногах брата. Он сам не заметил, как привлек мальчика к себе и поцеловал в щеку. Так, от души, он никогда еще не целовал брата.—Я непременно к тебе еще зайду.
Шарунас обвил руками его шею.
— Бенюкас, Бенюкас...—жарко зашептал он на ухо.— Не приноси конфет, не надо. Лучше не говори, что Юозас Вядягис бьет меня.
— А чего не говорить? Надо сказать. И скажу. Пускай отец знает, какой он праведник, — отрезал Бенюс.
— Не говори, не надо. Все равно лучше не будет...— почти со слезами умолял мальчик.— Им только больно будет... Маме, папе... Вздумают еще, ругаться придут. А тогда Юозас совсем уж озвереет. Не надо, Бенюкас. Папа говорит, вечно так не будет. Когда я вырасту, рассчитаюсь с Вядягисом. Не скажешь, хорошо? Я тебе парусник подарю и еще сделаю — пароход. Пожалуйста, Бенюкас.
— Ну и страдай, коли дурак, — смилостивился Бенюс.
Шарунас благодарно улыбнулся брату и побежал к стаду, догоняя длинную свою тень, которую опрокинули на клевер лучи заходящего солнца.
А у Бенюса до самого дома стояла перед глазами оборванная несчастная фигурка. «Вечно так не будет... Оно, конечно, надо как-то утешить ребенка... Хороший он мальчик. Вот начну давать уроки, не буду брать из дому, и Шарунас сможет учиться. Бедняга!.. Как его мучают эти Вядягисы! Хорошо мама сказала: бедному человеку всюду плохо. Значит, нельзя оставаться бедным. Надо любой ценой выбиваться наверх, и так выбиться, чтобы не на тебе такие Вядягисы ездили, а ты бы их в упряжку поставил...»
Солнце уже садилось, когда Бенюс вошел во двор. Усадьба была совсем не та, какой он оставил ее после пасхальных каникул. На углах белели новые брусья, прикрепленные к старым столбам и перетянутые между собой толстой проволокой. «Затянули, чтобы стены не разошлись», — подумал Бенюс и в ту же минуту увидел мать. Она шла от гумна с мешком сорной травы на плечах. Руки ее были в земле, лицо огрубело, загорело на солнце, юбка подоткнута так, что открывает колени. Бенюсу показалось, что и мать — не та. Она от души обрадовалась, увидев сына, но не сумела утаить своей озабоченности. Пока мать прибиралась, говорили о пустяках. Да, верно, Антанас срубил несколько деревьев на усадьбе, да разве это важно! Ведь они отремонтировали избу. На следующий год заново покроют крышу соломой и еще лет десять смогут не думать о жилье. А за это время, может, настанут лучшие дни (она с надеждой взглянула на сына) и хоть на старости они заживут полегче. Бенюс в свою очередь похвастался, что будет готовить в гимназию Валентинаса Сикорскиса, но эта новость не произвела на мать должного впечатления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99