На другой перемене Гряужинис постарался защитить честь своего класса. Он подкараулил Фрейтке, идущего от буфета с кружкой молока, и дал ему подножку.
Виле видела, как мальчик растянулся на полу, а потом, громко плача, обтирал платком куртку. Девушке было стыдно, словно она сама была виновата. Она хотела сказать классному наставнику, что знает, кто обидел Фрейтке, но не смогла, потому что и Людасу не желала плохого...
После звонка поток учеников столкнул ее в коридоре с Бенюсом. Виле поймала его руку и крепко пожала. Бенюс ответил ей таким же пожатием. Так, без слов, без красноречивых взглядов они помирились. Они оделись и впервые в этом учебном году пошли вместе домой.
— Ну? Как тебе? — спросил он, словно продолжая прерванный минуту назад разговор. — Видела газету?
— Ты прости меня, Бенюс, что я тогда погорячилась, — сказала Виле, виновато улыбаясь.
— Чепуха. — Бенюс махнул рукой. — Ты все прочла?
Виле кивнула.
— Она мне не нравится, эта газета, — добавила она с досадой.
Бенюс нахмурился.
— Дело вкуса, — ответил он, стараясь скрыть разочарование.— А если смотреть объективно — любопытно задумано. Ударяет в голову, как хорошее пиво. Всю гимназию подняла на ноги.
Виле молчала. Ей было больно, что Бенюс искренне восхищен «Юным патриотом».
— Это серьезная газета, Виле. Ты не права. Ты делаешь выводы, не углубившись в сущность.
— Я всегда считала и буду считать, что ученикам нехорошо издеваться над товарищами, а тем более над учителями.
— Кто достоин уважения, над тем не издеваются.
— Я, например, уважаю тех учителей, над которыми там смеются.
Бенюс ничего не ответил.
— Бог и церковь учат любить своего ближнего, а газета призывает ненавидеть, — продолжала Виле. — Ты видел Фрейтке? Заметил, как он хромает? На прошлой перемене Гряужинис повалил его в коридоре, и бедный мальчик вывихнул ногу. Почему Людас так поступил? Ведь Фрейтке не сделал ничего дурного?
— Ах, Виле! — нетерпеливо прервал Бенюс— Не защищай евреев. Когда Фрейтке вырастет, не хуже своего отца будет обманывать наших людей. Нет, Виле. С евреями надо было покончить давно, а то няньчились, нянчились, пока нация не обнищала.
— Раньше я от тебя такого не слышала, — печально сказала Виле.
— Напрасно мы заговорили о политике, — Бенюс миролюбиво улыбнулся.—Давай лучше поговорим о приятном. Послезавтра Людас празднует свой день рождения. Просил зайти. Ты не хочешь потанцевать?
— Нет. Я не была у Гряужинисов, но мне кажется, там должно быть очень неуютно.
— Что ты! Городской голова весьма демократичный человек. Вот и теперь: Людас надумал пригласить всех своих знакомых, и старик охотно согласился. Вообрази только, какой будет бал!
Виле молча покачала головой.
— Не стоит тебе сторониться такого общества,— добавил с легким упреком Бенюс. — Это фирма посолидней оборванцев Аницетаса.
— Я не замечала, чтобы друзья Аницетаса обижали слабых.
Бенюс помрачнел.
— Дать бы Аницетасу волю, он бы половину Литвы в землю загнал.
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду?
— Большевиков, на которых он молится. Виле вдруг вспомнила брошюрку.
— Кто тебе говорил? — она с испугом взглянула на Бенюса.
— Такими вещами не хвастаются, но их, как дерьмо, можно почуять за километр.
— Взгляды Аницетаса меня не интересуют. Пускай он будет кем хочет. Важно, что он справедливый.
Бенюс нервно рассмеялся. Некоторое время они
шли молча. Под ногами тоскливо шуршали листья, прихваченные ранними заморозками. Виде смотрела на обнажившиеся деревья, на тяжелые, непроглядные облака, затянувшие холодное осеннее небо, и у нее стало тоскливо на душе. Мимо пробежала стайка первоклассников. Они толкались, колотили друг друга портфелями — и Виде вспомнила недавнее детство, когда она еще не знала ни любви, ни забот и думала, что самое большое несчастье — это схватить двойку.
— Лет через семь-восемь и они будут такими же, как мы, — сказала она словно про себя.
— Надо надеяться, среди них не окажется аницета-сов, — долго сдерживаемое раздражение прорвалось, и Бенюс решился сказать Виде все, о чем думал в последние дни.— Ты уже не маленькая, Виде. Должна бы понять, с кем дружить, с кем воевать. Тебе ясно, что я хочу сказать? Мне не нравится, что ты водишься с Аницетасом. И господин Мингайла недоволен, хоть и молчит. Мало чести для скаутов, когда члены их организации милуются с врагами!
— Ты хочешь запретить мне дружить с Аницетасом ! — удивилась Виде.
— Я думал, ты сама поймешь...
— Но ведь это нечестно, Бенюс! Ты издеваешься над честным человеком и жмешь руку Гряужинису только потому, что он сын городского головы...
— Я тебе не навязываю Людаса. Не нравится — не дружи. Но и с Аницетасом ты не должна дружить.
— Я люблю всех честных людей. Так и прошу понимать мои отношения с Аницетасом...— Виде остановилась, погладила свесившиеся над забором георгины, почерневшие после ночных заморозков, и тихо добавила: — Бедняжки... Кто вас только не обижает...
Они никогда не вспоминали потом этого разговора. В глубине души оба надеялись, что убедили друг друга, хотя оснований для такой надежды было мало. Бенюс по-прежнему восхищался газетой, которая выходила раз в неделю, а Виде по-прежнему дружила с Аницетасом. Бенюс раздражался, но вмешиваться не смел. А Виде пропускала мимо ушей те рассуждения Бенюса, которые были ей чужды. Они боялись, что тщетные споры непоправимо искалечат их любовь, и молчанием защищались от неизбежно печального исхода. Разговоры становились неискренними и были похожи на не подметенную с вечера комнату, в которую наносили все больше и больше мусору. Бенюс в душе сокрушался, что любимая девушка не одобряет его идей, а Виле со страхом следила за событиями в гимназии, лелея тайную надежду, что вскоре найдут издателей «Юного патриота», и все войдет в колею. Конечно, она не хотела, чтобы их исключили из гимназии или вообще наказали. Она хотела одного — спасти Бенюса, который одурманен гибельными идеями и очертя голову летит в самый водоворот событий. За эти месяцы он сильно изменился. Исчезло былое послушание учителям. Когда его вызывали к доске, он больше не улыбался униженно-заискивающей улыбкой, а неуклюже вылезал из-за парты и нагло, самоуверенно и в то же время лениво тащился к доске. Иногда тишину урока нарушали его остроты, вызывавшие одобрительный гогот сторонников Сикорскиса. Но больше всего пугало Виле, что он всегда с хулиганами.
Однажды, после очередного выпада газеты против прогрессивных учеников, в восьмом классе произошло трагикомическое происшествие. Перед уроком Габренаса кто-то вымазал стул серной кислотой. Когда учитель встал, на стуле осталась важнейшая часть его брюк. Габренас был вынужден прервать урок и, прикрыв зад классным журналом, побежал в учительскую под громовой хохот учеников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Виле видела, как мальчик растянулся на полу, а потом, громко плача, обтирал платком куртку. Девушке было стыдно, словно она сама была виновата. Она хотела сказать классному наставнику, что знает, кто обидел Фрейтке, но не смогла, потому что и Людасу не желала плохого...
После звонка поток учеников столкнул ее в коридоре с Бенюсом. Виле поймала его руку и крепко пожала. Бенюс ответил ей таким же пожатием. Так, без слов, без красноречивых взглядов они помирились. Они оделись и впервые в этом учебном году пошли вместе домой.
— Ну? Как тебе? — спросил он, словно продолжая прерванный минуту назад разговор. — Видела газету?
— Ты прости меня, Бенюс, что я тогда погорячилась, — сказала Виле, виновато улыбаясь.
— Чепуха. — Бенюс махнул рукой. — Ты все прочла?
Виле кивнула.
— Она мне не нравится, эта газета, — добавила она с досадой.
Бенюс нахмурился.
— Дело вкуса, — ответил он, стараясь скрыть разочарование.— А если смотреть объективно — любопытно задумано. Ударяет в голову, как хорошее пиво. Всю гимназию подняла на ноги.
Виле молчала. Ей было больно, что Бенюс искренне восхищен «Юным патриотом».
— Это серьезная газета, Виле. Ты не права. Ты делаешь выводы, не углубившись в сущность.
— Я всегда считала и буду считать, что ученикам нехорошо издеваться над товарищами, а тем более над учителями.
— Кто достоин уважения, над тем не издеваются.
— Я, например, уважаю тех учителей, над которыми там смеются.
Бенюс ничего не ответил.
— Бог и церковь учат любить своего ближнего, а газета призывает ненавидеть, — продолжала Виле. — Ты видел Фрейтке? Заметил, как он хромает? На прошлой перемене Гряужинис повалил его в коридоре, и бедный мальчик вывихнул ногу. Почему Людас так поступил? Ведь Фрейтке не сделал ничего дурного?
— Ах, Виле! — нетерпеливо прервал Бенюс— Не защищай евреев. Когда Фрейтке вырастет, не хуже своего отца будет обманывать наших людей. Нет, Виле. С евреями надо было покончить давно, а то няньчились, нянчились, пока нация не обнищала.
— Раньше я от тебя такого не слышала, — печально сказала Виле.
— Напрасно мы заговорили о политике, — Бенюс миролюбиво улыбнулся.—Давай лучше поговорим о приятном. Послезавтра Людас празднует свой день рождения. Просил зайти. Ты не хочешь потанцевать?
— Нет. Я не была у Гряужинисов, но мне кажется, там должно быть очень неуютно.
— Что ты! Городской голова весьма демократичный человек. Вот и теперь: Людас надумал пригласить всех своих знакомых, и старик охотно согласился. Вообрази только, какой будет бал!
Виле молча покачала головой.
— Не стоит тебе сторониться такого общества,— добавил с легким упреком Бенюс. — Это фирма посолидней оборванцев Аницетаса.
— Я не замечала, чтобы друзья Аницетаса обижали слабых.
Бенюс помрачнел.
— Дать бы Аницетасу волю, он бы половину Литвы в землю загнал.
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду?
— Большевиков, на которых он молится. Виле вдруг вспомнила брошюрку.
— Кто тебе говорил? — она с испугом взглянула на Бенюса.
— Такими вещами не хвастаются, но их, как дерьмо, можно почуять за километр.
— Взгляды Аницетаса меня не интересуют. Пускай он будет кем хочет. Важно, что он справедливый.
Бенюс нервно рассмеялся. Некоторое время они
шли молча. Под ногами тоскливо шуршали листья, прихваченные ранними заморозками. Виде смотрела на обнажившиеся деревья, на тяжелые, непроглядные облака, затянувшие холодное осеннее небо, и у нее стало тоскливо на душе. Мимо пробежала стайка первоклассников. Они толкались, колотили друг друга портфелями — и Виде вспомнила недавнее детство, когда она еще не знала ни любви, ни забот и думала, что самое большое несчастье — это схватить двойку.
— Лет через семь-восемь и они будут такими же, как мы, — сказала она словно про себя.
— Надо надеяться, среди них не окажется аницета-сов, — долго сдерживаемое раздражение прорвалось, и Бенюс решился сказать Виде все, о чем думал в последние дни.— Ты уже не маленькая, Виде. Должна бы понять, с кем дружить, с кем воевать. Тебе ясно, что я хочу сказать? Мне не нравится, что ты водишься с Аницетасом. И господин Мингайла недоволен, хоть и молчит. Мало чести для скаутов, когда члены их организации милуются с врагами!
— Ты хочешь запретить мне дружить с Аницетасом ! — удивилась Виде.
— Я думал, ты сама поймешь...
— Но ведь это нечестно, Бенюс! Ты издеваешься над честным человеком и жмешь руку Гряужинису только потому, что он сын городского головы...
— Я тебе не навязываю Людаса. Не нравится — не дружи. Но и с Аницетасом ты не должна дружить.
— Я люблю всех честных людей. Так и прошу понимать мои отношения с Аницетасом...— Виде остановилась, погладила свесившиеся над забором георгины, почерневшие после ночных заморозков, и тихо добавила: — Бедняжки... Кто вас только не обижает...
Они никогда не вспоминали потом этого разговора. В глубине души оба надеялись, что убедили друг друга, хотя оснований для такой надежды было мало. Бенюс по-прежнему восхищался газетой, которая выходила раз в неделю, а Виде по-прежнему дружила с Аницетасом. Бенюс раздражался, но вмешиваться не смел. А Виде пропускала мимо ушей те рассуждения Бенюса, которые были ей чужды. Они боялись, что тщетные споры непоправимо искалечат их любовь, и молчанием защищались от неизбежно печального исхода. Разговоры становились неискренними и были похожи на не подметенную с вечера комнату, в которую наносили все больше и больше мусору. Бенюс в душе сокрушался, что любимая девушка не одобряет его идей, а Виле со страхом следила за событиями в гимназии, лелея тайную надежду, что вскоре найдут издателей «Юного патриота», и все войдет в колею. Конечно, она не хотела, чтобы их исключили из гимназии или вообще наказали. Она хотела одного — спасти Бенюса, который одурманен гибельными идеями и очертя голову летит в самый водоворот событий. За эти месяцы он сильно изменился. Исчезло былое послушание учителям. Когда его вызывали к доске, он больше не улыбался униженно-заискивающей улыбкой, а неуклюже вылезал из-за парты и нагло, самоуверенно и в то же время лениво тащился к доске. Иногда тишину урока нарушали его остроты, вызывавшие одобрительный гогот сторонников Сикорскиса. Но больше всего пугало Виле, что он всегда с хулиганами.
Однажды, после очередного выпада газеты против прогрессивных учеников, в восьмом классе произошло трагикомическое происшествие. Перед уроком Габренаса кто-то вымазал стул серной кислотой. Когда учитель встал, на стуле осталась важнейшая часть его брюк. Габренас был вынужден прервать урок и, прикрыв зад классным журналом, побежал в учительскую под громовой хохот учеников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99