Но Виле не рассмеялась, и смелость вернулась к нему. — Ты не боишься экзаменов? — сказал он, меняя разговор.
— Чего их бояться? Как бог даст, так и будет.
— Конечно. И я не боюсь.
— Ты хорошо учишься, а мне по латыни переэкзаменовка обеспечена.
— Сдашь. Вот увидишь. В следующем году оба будем в пятом классе.
— А ты на кого думаешь учиться?
— Сам не знаю,—Бенюс колебался. — Когда был маленьким, хотел стать... ксендзом, в начальной школе думал быть учителем, а теперь... хм... думаю... офицером...
— А я сама не знаю, кем хотела бы быть...
Они подошли к улице, где жила Виле. Он очень хотел пройтись с ней еще немножко, но не смел этого сказать.
— До свидания, — она протянула руку.
Он только теперь почувствовал, что держит в кулаке красную горошину. Он взял ее двумя пальцами и положил Виле на ладонь.
~ Смотри, как красиво на солнце.
— Будто капелька крови! — восхитилась она. — Из нее можно сделать камешек для колечка. Я украду ее у тебя, Бенюс.
— Бери, Виле. Я тебе отдаю, — ответил он сияя.
Когда Виле ушла, он вспомнил, что не отдал ей перо и забыл похвастаться, что ему доверили патруль. Столько готовился к этому разговору, а когда он наступил, они по сути дела ничего друг другу не сказали. Но ему было весело, безумно весело. Он радовался, что она не посмеялась над той дурацкой дракой и взяла у него горошину. «Кому не везет в игре, тому везет в любви», — вспомнил он слова Зельке. Бенюс вернулся в лавочку, вытряс последние медяки, и на прилавок снова выкатилась красная горошина. Он положил ее на ладонь, и руке стало тепло — будто брызнула капля свежей крови.
Виле хорошо помнит тот день, когда принесла из книжного магазина толстую тетрадь в сером картонном переплете. Страницы блестели, были гладки, как мрамор, а края до того острые, что она палец порезала.
Виле раскрыла первую страницу и крупными буквами вывела: ДНЕВНИК. Надо было найти посвящение, которое бы соответствовало со дер жаниюг тетради. Но Виле еще не знала, что запишет в эту тетрадь. Жизнь казалась ей солнечным летним утром. И она верила, что этим клетчатым страницам суждено увековечить самые светлые минуты ее жизни, ее, гимназистки второго класса.
Она долго не могла подобрать слова, которые каждый раз, когда раскрываешь дневник, напоминали бы ей о чем-то значительном, прекрасном. Надпись на первой странице была для нее как молитва. Она прочитала все афоризмы из «альбомов» подруг, порылась в памяти, но не нашла ничего подходящего. Только спустя добрый месяц она неожиданно вспомнила Ку-дирку, чьи стихи учила наизусть в начальной школе. Виле любила этого поэта, знала наизусть «Лабора», еще несколько стихотворений, но больше всего нравилось ей «Не тот велик».
Вот это настоящие слова!
И она с уважением написала на второй странице, которую оставила для посвящения:
Велики лишь те, кто, себя не жалея,
Всю жизнь только ближним своим посвятил
И дело великое людям оставил...
Это было два с лишним года назад. За это время тетрадь чуть состарилась и потолстела, потому что между исписанными страницами Виле вкладывала цветы и листья. От частого чтения углы страниц поистрепались, распухли, а чистые листы потускнели, потеряли прежний блеск и запах. И чему тут удивляться? Ведь это не просто тетрадь по математике, а дневник, ближайший и вернейший друг Виле, поверенный сокровеннейших ее мыслей. Когда ей было грустно, она вынимала из фанерного самодельного чемодана своего милого друга, листала мелко исписанные страницы, с которых глядело прошлое, и от спокойного, то радостного, то по-детски обиженного тона дневника Виле становилось легче: «Сегодня несчастный день: я получила двойку», «Когда я возвращалась из гимназии, мальчики толкнули меня в лужу. За что? Ведь я не сделала им ничего плохого! Я чувствую себя очень и очень несчастной...», «На уроке учительница выбранила меня за то, что я разговариваю. А я хотела только повторить вопрос учительницы моей подруге, потому что она не услышала. Мне обидно. Погода
хорошая, солнце, а у меня на душе — слякоть...», «Этим утром по дороге в гимназию я встретила нище-» го и отдала ему последние двадцать центов. Ты бы видел, Дневник, как просияли его глаза! А как он благодарил! Ты не можешь себе представить, как приятно сделать доброе дело! Сегодня в большую перемену я не ела булочки с молоком и завтра тоже останусь без завтрака. Зато бедный поест досыта...»
Когда Виле бывало очень весело, она тоже вспоминала дневник. Но перед тем, как начать писать, она всегда листала страницы, пахнущие мятой, и перечитывала некоторые места. Этим она словно проверяла серьезность своих ощущений. Иногда прежние записи вызывали у нее улыбку. Ей начинало казаться, что некоторое время спустя и это событие покажется ничтожным, даже смешным. Тогда она откладывала дневник.
Но сегодня случилось такое, что обязательно нужно записать. На столе в вечернем солнце алеет горошинка. А на душе так хорошо... Виле вытащила из-под кровати чемодан. В нем лежат спортивный костюм, туфельки, несколько кукол, а на самом дне — дневник.
Виле раскрыла тетрадь.
13 апреля 1933 года. Пятница. Вчера папа с сестрами уехали в какой-то Линвартис в Скуоджяй-ской волости. Я не поехала, потому что все (мама, папа и тетушка Матилда) решили, что я должна за-кончить учебный год на старом месте. Была бы моя воля, никогда бы не переезжала в этот Скуоджяй. Мне здесь больше нравится, чем во всех других местах, где мы были до сих пор. Хозяин хороший, усадьба в красивом месте, около шоссе. Правда, до Шяуляя, куда я хожу в гимназию, будет около пятнадцати километров, но на велосипеде — сущий пустяк, могла бы ездить каждый день. Только тетушка не разрешает. У нее домик в городе, детей нет, и они с мужем очень меня любят. Вот почему я не езжу каждый день в деревню, а живу в домике тети Матилды неподалеку от гимназии. Бедная тетушка! Она так опечалилась, узнав, что мы переезжаем! Я бы охотно осталась у нее, но что будет делать мама? Ведь и она меня любит... Скажи, разве не странно, Дневник, что, делая хорошее одному, ты обязательно должна сделать плохое другому? А я хочу добра всем. Что делать? Конечно, все обошлось бы хорошо, если бы родителям не надо было ехать в какой-то Линвартис. Но они должны ехать. Давеча я слышала, отец говорил матери: «Жизнь у нас на колесах. Как у цыган. Огляделся, где лучше, и кати дальше». А мать ответила: «Не для себя разъезжаем. Девочке надо образование дать». Милые родители! Я знаю, вам бы гораздо легче было «разъезжать», если б я не училась, а помогала бы вам по хозяйсту. Вам бы не надо было таскаться всюду, искать хозяйство получше. Это я виновата! Я! Но я хочу учиться и не могу отказаться от гимназии. Не могу, не могу, не могу! Я плохая, тысячу раз плохая!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Чего их бояться? Как бог даст, так и будет.
— Конечно. И я не боюсь.
— Ты хорошо учишься, а мне по латыни переэкзаменовка обеспечена.
— Сдашь. Вот увидишь. В следующем году оба будем в пятом классе.
— А ты на кого думаешь учиться?
— Сам не знаю,—Бенюс колебался. — Когда был маленьким, хотел стать... ксендзом, в начальной школе думал быть учителем, а теперь... хм... думаю... офицером...
— А я сама не знаю, кем хотела бы быть...
Они подошли к улице, где жила Виле. Он очень хотел пройтись с ней еще немножко, но не смел этого сказать.
— До свидания, — она протянула руку.
Он только теперь почувствовал, что держит в кулаке красную горошину. Он взял ее двумя пальцами и положил Виле на ладонь.
~ Смотри, как красиво на солнце.
— Будто капелька крови! — восхитилась она. — Из нее можно сделать камешек для колечка. Я украду ее у тебя, Бенюс.
— Бери, Виле. Я тебе отдаю, — ответил он сияя.
Когда Виле ушла, он вспомнил, что не отдал ей перо и забыл похвастаться, что ему доверили патруль. Столько готовился к этому разговору, а когда он наступил, они по сути дела ничего друг другу не сказали. Но ему было весело, безумно весело. Он радовался, что она не посмеялась над той дурацкой дракой и взяла у него горошину. «Кому не везет в игре, тому везет в любви», — вспомнил он слова Зельке. Бенюс вернулся в лавочку, вытряс последние медяки, и на прилавок снова выкатилась красная горошина. Он положил ее на ладонь, и руке стало тепло — будто брызнула капля свежей крови.
Виле хорошо помнит тот день, когда принесла из книжного магазина толстую тетрадь в сером картонном переплете. Страницы блестели, были гладки, как мрамор, а края до того острые, что она палец порезала.
Виле раскрыла первую страницу и крупными буквами вывела: ДНЕВНИК. Надо было найти посвящение, которое бы соответствовало со дер жаниюг тетради. Но Виле еще не знала, что запишет в эту тетрадь. Жизнь казалась ей солнечным летним утром. И она верила, что этим клетчатым страницам суждено увековечить самые светлые минуты ее жизни, ее, гимназистки второго класса.
Она долго не могла подобрать слова, которые каждый раз, когда раскрываешь дневник, напоминали бы ей о чем-то значительном, прекрасном. Надпись на первой странице была для нее как молитва. Она прочитала все афоризмы из «альбомов» подруг, порылась в памяти, но не нашла ничего подходящего. Только спустя добрый месяц она неожиданно вспомнила Ку-дирку, чьи стихи учила наизусть в начальной школе. Виле любила этого поэта, знала наизусть «Лабора», еще несколько стихотворений, но больше всего нравилось ей «Не тот велик».
Вот это настоящие слова!
И она с уважением написала на второй странице, которую оставила для посвящения:
Велики лишь те, кто, себя не жалея,
Всю жизнь только ближним своим посвятил
И дело великое людям оставил...
Это было два с лишним года назад. За это время тетрадь чуть состарилась и потолстела, потому что между исписанными страницами Виле вкладывала цветы и листья. От частого чтения углы страниц поистрепались, распухли, а чистые листы потускнели, потеряли прежний блеск и запах. И чему тут удивляться? Ведь это не просто тетрадь по математике, а дневник, ближайший и вернейший друг Виле, поверенный сокровеннейших ее мыслей. Когда ей было грустно, она вынимала из фанерного самодельного чемодана своего милого друга, листала мелко исписанные страницы, с которых глядело прошлое, и от спокойного, то радостного, то по-детски обиженного тона дневника Виле становилось легче: «Сегодня несчастный день: я получила двойку», «Когда я возвращалась из гимназии, мальчики толкнули меня в лужу. За что? Ведь я не сделала им ничего плохого! Я чувствую себя очень и очень несчастной...», «На уроке учительница выбранила меня за то, что я разговариваю. А я хотела только повторить вопрос учительницы моей подруге, потому что она не услышала. Мне обидно. Погода
хорошая, солнце, а у меня на душе — слякоть...», «Этим утром по дороге в гимназию я встретила нище-» го и отдала ему последние двадцать центов. Ты бы видел, Дневник, как просияли его глаза! А как он благодарил! Ты не можешь себе представить, как приятно сделать доброе дело! Сегодня в большую перемену я не ела булочки с молоком и завтра тоже останусь без завтрака. Зато бедный поест досыта...»
Когда Виле бывало очень весело, она тоже вспоминала дневник. Но перед тем, как начать писать, она всегда листала страницы, пахнущие мятой, и перечитывала некоторые места. Этим она словно проверяла серьезность своих ощущений. Иногда прежние записи вызывали у нее улыбку. Ей начинало казаться, что некоторое время спустя и это событие покажется ничтожным, даже смешным. Тогда она откладывала дневник.
Но сегодня случилось такое, что обязательно нужно записать. На столе в вечернем солнце алеет горошинка. А на душе так хорошо... Виле вытащила из-под кровати чемодан. В нем лежат спортивный костюм, туфельки, несколько кукол, а на самом дне — дневник.
Виле раскрыла тетрадь.
13 апреля 1933 года. Пятница. Вчера папа с сестрами уехали в какой-то Линвартис в Скуоджяй-ской волости. Я не поехала, потому что все (мама, папа и тетушка Матилда) решили, что я должна за-кончить учебный год на старом месте. Была бы моя воля, никогда бы не переезжала в этот Скуоджяй. Мне здесь больше нравится, чем во всех других местах, где мы были до сих пор. Хозяин хороший, усадьба в красивом месте, около шоссе. Правда, до Шяуляя, куда я хожу в гимназию, будет около пятнадцати километров, но на велосипеде — сущий пустяк, могла бы ездить каждый день. Только тетушка не разрешает. У нее домик в городе, детей нет, и они с мужем очень меня любят. Вот почему я не езжу каждый день в деревню, а живу в домике тети Матилды неподалеку от гимназии. Бедная тетушка! Она так опечалилась, узнав, что мы переезжаем! Я бы охотно осталась у нее, но что будет делать мама? Ведь и она меня любит... Скажи, разве не странно, Дневник, что, делая хорошее одному, ты обязательно должна сделать плохое другому? А я хочу добра всем. Что делать? Конечно, все обошлось бы хорошо, если бы родителям не надо было ехать в какой-то Линвартис. Но они должны ехать. Давеча я слышала, отец говорил матери: «Жизнь у нас на колесах. Как у цыган. Огляделся, где лучше, и кати дальше». А мать ответила: «Не для себя разъезжаем. Девочке надо образование дать». Милые родители! Я знаю, вам бы гораздо легче было «разъезжать», если б я не училась, а помогала бы вам по хозяйсту. Вам бы не надо было таскаться всюду, искать хозяйство получше. Это я виновата! Я! Но я хочу учиться и не могу отказаться от гимназии. Не могу, не могу, не могу! Я плохая, тысячу раз плохая!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99