— А в действительности все арийские нации имеют право бороться за независимость. Кто победит в этой борьбе, тот и будет петь Италия с Германией уже начали борьбу. Их примеру должны последовать и мы.
— Что мы значим рядом с такими великанами? Растопчут, — усомнился кто-то из сидящих на кровати.
Сикорскис злым взглядом поставил на место выскочку.
— Кто не верит в свои силы, тот всегда проиграет. История уже доказала, что гибнут не маленькие, а неспособные нации. И в природе то же самое. Разве вы не видели, как маленький петушок прогоняет большого, сильного петуха, а рослого мужчину побеждает в драке куда более слабый физически? Мир похож на гигантскую клетку, полную зверей. Большие, сильные глотают тех, кто поменьше, послабее. Случается и наоборот. Мангуста убивает змею, которая сильнее ее, а змея, улучив случай, может убить своим ядом большого хищника. Разве война Японии с Китаем, который больше ее в шесть раз, не похожа на поединок мыши с котом?
Все очарованы красноречием Альбертаса. Они раскуривают погасшие папиросы и одобрительно кивают. От вина лица раскраснелись, глаза блестят. Только Гряужинис пьет вино, как воду.
Он выпивает рюмку до дна, наливает снова и протягивает через стол Сикорскису.
— Гряужинис предлагает выпить за мангусту и змею. Тяпнем, старик. Что? Не хочешь? Не нравится, что я не поднял тоста? Ладно, Гряужинис поднимает. Ему ничего не стоит выпить с добрыми друзьями лишнюю рюмку. За змею и мангусту! Оп-ля!
В это время раздался стук в дверь. Все машинально спрятали под стол папиросы и переглянулись.
— Не бойтесь,—успокоил Бенюс, хотя и сам смутился. — Хозяева никого не пустят. Мы договорились.
— Этот контрабандист со своей шепелявой бабой — настоящие сокровища, — осклабился Альбертас. — За несколько центов собственную мать продадут. — Он знаком приказал всем молчать, а сам тихо приоткрыл дверь в сени и, приложив ухо к щели, прислушался.
— Кто там штучится? — спросила Луокене сонным голосом.
— Инспектор. Почему ваши ученики шумят? Впустите. Я должен проверить.
— Я ваш не жнаю, гошподин, — почтительно прошамкала Луокене. — Прошу днем жайти, ночью мы никого не пушкаем.
— Напрасно вы стараетесь прикрыть проделки наших учеников,—раздался голос. — Откройте, сударыня, иначе вас ждут серьезные неприятности.
— Ну, уж, жнаете, прошба не угрожать. Ешли хочешь девочек, прошу в четвертый дом шлева — к Жа-рембе, а ученикам мешать не пожволю.
Сказав это, старуха проверила засов и вернулась к себе.
— Ну и баба! — восхитился Альбертас, закрывая дверь.—Надо за нее держаться. Позови ее, Бенюс.
Вскоре в дверях показалась усатая толстуха с исси-ня-красным лицом, разбухшая от домашнего пива. Крошечные хитрые глазки алчно блестели под низким лбом, на котором, словно прорезывающиеся дьявольские рожки, темнели две черные волосатые родинки.
— Баричи, может, водочки жахотели? — спросила она голосом ведьмы.
— Не надо.—Сикорскис махнул рукой.— Я слышал, как вы послали к черту учителя тригонометрии Габренаса, и хочу сказать, что поступили вы отлично.—Альбертас порылся в кармане и вынул полли-та. — Возьмите. Ведь разговор в сенях вас немного утомил?
Старуха выскользнула из комнаты, пятясь, словно утка, которую тянут за хвост. Униженно кланяясь, облизывая толстые губы, она шепелявила:
— Шпокойной ночи, баричи. Шладких шнов... Шпа-шибо, шпашибо...
— Я думал перенести печатание газеты в другое место,—сказал Сикорскис, когда хозяйка исчезла за дверью. — Но вижу, что дома, лучше этого, пока нет. Мимо таких церберов никакой учитель не проскользнет.
— Ты не ошибаешься, это был Колун? — спросил Бенюс.
— И Обмылок. — Сикорскис многозначительно оглядел испуганных друзей.
— Ему, верно, одного кирпича мало,— буркнул Варненас.
— Честное слово! — героически выпятил грудь сын городского головы.— Гряужинис сожалеет, что не выбрал кирпич поувесистей и не попал на несколько сантиметров выше. Но он может исправить ошибку и, даю голову на отсечение...
— Да, Аницетаса надо утихомирить, — согласился Сикорскис. — Хорошо бы его из гимназии вытурить...
— Да уж все было на мази,—откликнулся Варненас, — и Людас хорошо выполнил свое задание, только все дело испортила Римгайлайте. Глупая девка. А может, она влюблена в Аницетаса? Просто не знаю, как объяснить ее поведение. Подумайте, сама скаут, добрая христианка, а моет еврейскую лавку за какого-то безбожника! Помогает врагу нации готовить уроки! Тьфу!
— Конечно, с Аницетасом могло все иначе кончиться, если бы не вмешалась Виле, — согласился Альбертас. — Пока Стяпулис болен, Гальперин нанимает на его место другого мойщика. Жить не на что, успеваемость начинает хромать. В триместре двойка, в другом — вторая. Переэкзаменовка. А у кого переэкзаменовка, того нетрудно оставить на второй год. И катись себе, умник, из гимназии.
— Она любит Аницетаса, — убежденно сказал Варненас.
— Чепуха! — Бенюс взглянул на него с бешенством. — Характер у нее такой, она всем помогает.
— Милосердная, видите ли...
— Как Зарембины девки...— прыснул кто-то в углу.
— А деньги берет?..
— Честное слово, Гряужинис... Все от души рассмеялись.
Бенюс вскочил с кровати, где сидел рядом с Лючвартисом.
— Кто сказал про деньги? — спросил он в бешенстве. — А ну, повтори!
Сикорскис подошел к Бенюсу.
— Альбертас многозначительно подтолкнул Жутаутаса. — А что плохого, если и сказали? Разве мы настолько погрязли в политике, что и посмеяться не можем? Садись! И не защищай Виле. Смотри лучше, чтобы она тебя в свою веру не обратила...
— Дурак...
— Жутаутас...— Сикорскис побелел, но овладел собой, взял со стола рюмку и налил. — Выпьем, Бенюс. Юным патриотам не стоит ссориться. А вы придержите языки. Трумпис, Варненас! Извинитесь перед товарищем.
— Каюсь...— буркнул Варненас, бия себя в грудь.— Все рассмеялись. В это время Трумпис встал и очень серьезно протянул руку Бенюсу. Бенюс смягчился.
— Ладно... Хорошо...—сказал он, одной рукой взял у Альбертаса рюмку, а другой пожал руку Трумпису. — Все вы знаете: Виле моя девушка. Я не позволю на нее клеветать. И Аницетаса она не любит.
— Хочешь не хочешь, а придется продернуть Рим-гайлайте в газете, — сказал Альбертас.
Бенюс помрачнел.
— Дело нации превыше всего. Сперва родина, а только потом — жизнь и любовь, — продолжал Альбертас. — Ты виноват перед товарищами, Бенюс, хоть и косвенно. Но вину всегда можно искупить.
— Я не чувствую за собой вины. Так можно договориться до того, что и курице надо рубить голову — зачем она не плавает вместе с утятами, — отрезал Бенюс.
— Не так жестоко. Какая уж там голова, если ум куриный, — Сикорскис колюче улыбнулся. — Но дело Аницетаса придется отложить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Что мы значим рядом с такими великанами? Растопчут, — усомнился кто-то из сидящих на кровати.
Сикорскис злым взглядом поставил на место выскочку.
— Кто не верит в свои силы, тот всегда проиграет. История уже доказала, что гибнут не маленькие, а неспособные нации. И в природе то же самое. Разве вы не видели, как маленький петушок прогоняет большого, сильного петуха, а рослого мужчину побеждает в драке куда более слабый физически? Мир похож на гигантскую клетку, полную зверей. Большие, сильные глотают тех, кто поменьше, послабее. Случается и наоборот. Мангуста убивает змею, которая сильнее ее, а змея, улучив случай, может убить своим ядом большого хищника. Разве война Японии с Китаем, который больше ее в шесть раз, не похожа на поединок мыши с котом?
Все очарованы красноречием Альбертаса. Они раскуривают погасшие папиросы и одобрительно кивают. От вина лица раскраснелись, глаза блестят. Только Гряужинис пьет вино, как воду.
Он выпивает рюмку до дна, наливает снова и протягивает через стол Сикорскису.
— Гряужинис предлагает выпить за мангусту и змею. Тяпнем, старик. Что? Не хочешь? Не нравится, что я не поднял тоста? Ладно, Гряужинис поднимает. Ему ничего не стоит выпить с добрыми друзьями лишнюю рюмку. За змею и мангусту! Оп-ля!
В это время раздался стук в дверь. Все машинально спрятали под стол папиросы и переглянулись.
— Не бойтесь,—успокоил Бенюс, хотя и сам смутился. — Хозяева никого не пустят. Мы договорились.
— Этот контрабандист со своей шепелявой бабой — настоящие сокровища, — осклабился Альбертас. — За несколько центов собственную мать продадут. — Он знаком приказал всем молчать, а сам тихо приоткрыл дверь в сени и, приложив ухо к щели, прислушался.
— Кто там штучится? — спросила Луокене сонным голосом.
— Инспектор. Почему ваши ученики шумят? Впустите. Я должен проверить.
— Я ваш не жнаю, гошподин, — почтительно прошамкала Луокене. — Прошу днем жайти, ночью мы никого не пушкаем.
— Напрасно вы стараетесь прикрыть проделки наших учеников,—раздался голос. — Откройте, сударыня, иначе вас ждут серьезные неприятности.
— Ну, уж, жнаете, прошба не угрожать. Ешли хочешь девочек, прошу в четвертый дом шлева — к Жа-рембе, а ученикам мешать не пожволю.
Сказав это, старуха проверила засов и вернулась к себе.
— Ну и баба! — восхитился Альбертас, закрывая дверь.—Надо за нее держаться. Позови ее, Бенюс.
Вскоре в дверях показалась усатая толстуха с исси-ня-красным лицом, разбухшая от домашнего пива. Крошечные хитрые глазки алчно блестели под низким лбом, на котором, словно прорезывающиеся дьявольские рожки, темнели две черные волосатые родинки.
— Баричи, может, водочки жахотели? — спросила она голосом ведьмы.
— Не надо.—Сикорскис махнул рукой.— Я слышал, как вы послали к черту учителя тригонометрии Габренаса, и хочу сказать, что поступили вы отлично.—Альбертас порылся в кармане и вынул полли-та. — Возьмите. Ведь разговор в сенях вас немного утомил?
Старуха выскользнула из комнаты, пятясь, словно утка, которую тянут за хвост. Униженно кланяясь, облизывая толстые губы, она шепелявила:
— Шпокойной ночи, баричи. Шладких шнов... Шпа-шибо, шпашибо...
— Я думал перенести печатание газеты в другое место,—сказал Сикорскис, когда хозяйка исчезла за дверью. — Но вижу, что дома, лучше этого, пока нет. Мимо таких церберов никакой учитель не проскользнет.
— Ты не ошибаешься, это был Колун? — спросил Бенюс.
— И Обмылок. — Сикорскис многозначительно оглядел испуганных друзей.
— Ему, верно, одного кирпича мало,— буркнул Варненас.
— Честное слово! — героически выпятил грудь сын городского головы.— Гряужинис сожалеет, что не выбрал кирпич поувесистей и не попал на несколько сантиметров выше. Но он может исправить ошибку и, даю голову на отсечение...
— Да, Аницетаса надо утихомирить, — согласился Сикорскис. — Хорошо бы его из гимназии вытурить...
— Да уж все было на мази,—откликнулся Варненас, — и Людас хорошо выполнил свое задание, только все дело испортила Римгайлайте. Глупая девка. А может, она влюблена в Аницетаса? Просто не знаю, как объяснить ее поведение. Подумайте, сама скаут, добрая христианка, а моет еврейскую лавку за какого-то безбожника! Помогает врагу нации готовить уроки! Тьфу!
— Конечно, с Аницетасом могло все иначе кончиться, если бы не вмешалась Виле, — согласился Альбертас. — Пока Стяпулис болен, Гальперин нанимает на его место другого мойщика. Жить не на что, успеваемость начинает хромать. В триместре двойка, в другом — вторая. Переэкзаменовка. А у кого переэкзаменовка, того нетрудно оставить на второй год. И катись себе, умник, из гимназии.
— Она любит Аницетаса, — убежденно сказал Варненас.
— Чепуха! — Бенюс взглянул на него с бешенством. — Характер у нее такой, она всем помогает.
— Милосердная, видите ли...
— Как Зарембины девки...— прыснул кто-то в углу.
— А деньги берет?..
— Честное слово, Гряужинис... Все от души рассмеялись.
Бенюс вскочил с кровати, где сидел рядом с Лючвартисом.
— Кто сказал про деньги? — спросил он в бешенстве. — А ну, повтори!
Сикорскис подошел к Бенюсу.
— Альбертас многозначительно подтолкнул Жутаутаса. — А что плохого, если и сказали? Разве мы настолько погрязли в политике, что и посмеяться не можем? Садись! И не защищай Виле. Смотри лучше, чтобы она тебя в свою веру не обратила...
— Дурак...
— Жутаутас...— Сикорскис побелел, но овладел собой, взял со стола рюмку и налил. — Выпьем, Бенюс. Юным патриотам не стоит ссориться. А вы придержите языки. Трумпис, Варненас! Извинитесь перед товарищем.
— Каюсь...— буркнул Варненас, бия себя в грудь.— Все рассмеялись. В это время Трумпис встал и очень серьезно протянул руку Бенюсу. Бенюс смягчился.
— Ладно... Хорошо...—сказал он, одной рукой взял у Альбертаса рюмку, а другой пожал руку Трумпису. — Все вы знаете: Виле моя девушка. Я не позволю на нее клеветать. И Аницетаса она не любит.
— Хочешь не хочешь, а придется продернуть Рим-гайлайте в газете, — сказал Альбертас.
Бенюс помрачнел.
— Дело нации превыше всего. Сперва родина, а только потом — жизнь и любовь, — продолжал Альбертас. — Ты виноват перед товарищами, Бенюс, хоть и косвенно. Но вину всегда можно искупить.
— Я не чувствую за собой вины. Так можно договориться до того, что и курице надо рубить голову — зачем она не плавает вместе с утятами, — отрезал Бенюс.
— Не так жестоко. Какая уж там голова, если ум куриный, — Сикорскис колюче улыбнулся. — Но дело Аницетаса придется отложить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99