Комната Аницетаса была меньше, от кухни ее отделяла теплая стена печи, но и сюда проникал пар. Влага местами разъела клей, и обои отвалились, обнажив потрескавшуюся штукатурку. На стене висели увеличенная фотография, с которой глядел мужчина с коротко подстриженными усиками, и вырезанная из журнала репродукция — высокий юноша в форме гимназиста царской России. Небольшой столик, застланный газетами, старый табурет и провалившийся диванчик — вот и вся мебель. Над диванчиком, на том месте, где у Бенюса висел крестик, Аницетас пришпилил расписание уроков. Рядом с расписанием был приклеен листок с распорядком дня, который очень удивил Бенюса.
— И ты встаешь каждый день в шесть часов? — спросил он Аницетаса, когда тот вернулся с посудой и половиной буханки хлеба.
— С начала учебного года.—Аницетас расставил тарелки и стал резать хлеб.— Мне иначе нельзя, если не хочу гимназию бросать.
— А что ты делаешь так рано? — спросил Бенюс с недоверием.
— Маме помогаю. Наношу на весь день дров, наколю, сниму с чердака белье. Мама гладит, а я складываю. Это работа легкая. За ней можно заниматься. До завтрака я повторяю все трудные уроки или громко читаю, а вечером разношу чистое белье и приношу маме деньги.
Бенюс снова уставился в распорядок дня.
— И ложишься, как тут написано, — в одиннадцать часов?
— Конечно. Для чего же распорядок, если его не соблюдать? — Аницетас убежал и тут же вернулся с миской. В комнате запахло щами.
— Почему у вас нет образов?
— Были. А мама сняла и бросила на чердак.— Аницетас оскалился, как волчонок, выставив белые крупные зубы.— Нам были стекла нужны — ветер окно вышиб. Мы вынули эти стекла из рам, а образа так и валяются на чердаке.
У Бенюса дрожь прошла по спине. Он не мог понять такого кощунства.
— Это мой отец, — сказал Аницетас, увидев, что Бенюс смотрит на фотографию.—Его убил Стимбурис.
— Что ты! — ахнул Бенюс. — Я слышал, его раздавило машиной.
— Конечно машиной, но Йокубас и другие рабочие говорят, что в этом виноват Стимбурис. После смерти отца Стимбурис перестроил лесопилку. Теперь между стеной и машинами хоть на лошадях скачи, а тогда человек с трудом проходил. Если б он раньше расширил проход, беды бы не было.
Бенюсу неприятно было говорить о смерти. Он уже жалел, что зашел к Аницетасу.
— Этого парня я где-то видел, — сказал он, показывая на вторую картинку.
— Янонис. Его стихи мы учили в начальной школе.
— А, правда!
— Он очень сочувствовал бедным. — На щеках Аницетаса проступили красные пятна, глаза заблестели.— А господ он ненавидел. За это его и любил отец.
— Я знаю его стихотворение «Зима», — похвастался Бенюс.
— Хорошие стихи. А эти ты знаешь? — Аницетас
откинулся на спинку стула и прочитал:
Барам — честь да почитанье! Барский сын — как сыр в сметане. Эх, житье! Чего ни спросит —
Все слуга ему подносит. Потерявший деньгам счет, Он шумит, пирует, пьет.
— Красиво. Это про Людаса Рряужиниса, — рассмеялся Бенюс.
— И про таких, как Сикорскис со Стимбурисом. А это вот про нас:
А для сына бедняка Жизнь с пеленок нелегка: Скот пасет у богатея, Без нужды не ступит шагу. Горемыку да беднягу Всяк обидит, не жалея1.
— Эти стихи мы не учили,—заметил Бенюс. Он был недоволен, что у Аницетаса так гладко получается.
— У меня старая книжка стихов Янониса. Папа ее часто читал. Эти стихи из той книжки. Мы могли бы почитать, но я дал Мышке. Я скажу Мышке, чтобы, когда прочтет, отдал тебе.
— Не надо.
— Почему? — удивился Аницетас.
— Мне не нравятся печальные стихи.
— Все равно я дам тебе эту книжку.
Бенюс ничего не ответил. Он неохотно хлебал щи и размышлял, как бы поскорее вырваться из гостей. Щи были с картошкой, постные. Дома такие щи готовили только в пост, и то редко. Бенюс их не любил, и теперь каждый кусок становился ему поперек горла. Здесь его мутило от всего, начиная с нищеты, комнаты, воняющей грязным бельем, и кончая фотографией отца Стяпулиса, с которой смотрели печальные умные глаза. Аницетас поел первым и побежал на кухню помочь матери вылить грязную воду. Когда он вернулся, Бенюс уже осилил свою тарелку и собирался уходить.
1 Перевод А. Кочеткова.
— Тебе не понравилось у нас? — опечалился Аницетас.
— Понравилось, только... уже темно...
— Ты в другой раз приходи.
— Хорошо, хорошо...— Бенюс поспешно пожал руку Аницетасу и выскользнул во двор. В эту минуту он искренне жалел товарища. Но в глубине души возникло и другое чувство — какое-то смутное недовольство. Бенюсу не нравилось, что Аницетас может встать в шесть часов, и что он вообще способен соблюдать распорядок дня, хотя охотно бы его не соблюдал. Бенюс наверняка не смог бы так, а Аницетас может. Да, он не такой, как другие мальчики. Нищий-то он нищий, а вот чем-то превосходит других. И это неуловимое превосходство раздражало и стесняло Бе-нюса.
Покинув домик Стяпулисов, мальчик еще долго ощущал отвратительный запах кипятящегося белья, и в его воображении вставала женская фигура, утонувшая в облаках пара. Мать Аницетаса... Бенюс не видел ее лица. Она казалась ему ненастоящей. Ненастоящими были и фотография человека с усиками, ненастоящим был поэт-гимназист с большими глазами чахоточного, ненастоящими были образа, выброшенные на чердак. Настоящие были только постные щи. Бенюс отрыгнул. Щи были соленые, от них тошнило, и мальчик жадно глотал снег. Он не хотел думать про Аницетаса. Аницетас остался там, в клубах пара. Там было жутко, воняло мылом и грязью. А тут, в городе, уютно светились окна домов, ходили люди, весело цокала по мостовой лошадь почтового извозчика. Стайка черных, как вороны, богомолок шмыгнула в ворота церковного двора. Вслед за ними, подобрав длинные широкие юбки, спешили еще штук пять, сзади тащился хромой старик, которого догоняли гимназистки. Молящихся призывал в костел торжественный звон колоколов, было время вечерни.
Напротив костела, недалеко от лавки Зельке, соблазнительно сверкали витрины молочного кафе. Кафе было излюбленным местом гимназистов побогаче, хотя ученики старших классов предпочитали ресторан Гирша, где в отдельном кабинете им тайком продавали алкогольные напитки. А в молочном кафе подавали только лимонад, кофе и молочное шампанское. Зато здесь можно было поесть мороженого, пирожных
и других вкусных вещей. Бенюс не раз глотал слюнки у витрины; и теперь, не выдержав, он остановился и заглянул в окно.
Кафе было почти пусто. За одним столиком сидели две незнакомые дамочки и какой-то высохший старик с полосатой плешью. По соседству с ними пил кофе учитель английского Маргис-Ковыляга, а поодаль, в углу, сидела за столиком Ада Сикорските с сыном богатого владельца лесопилки Пятрасом Стимбури-сом. Пятрас был года на три старше Бенюса и учился в четвертом классе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99