«Ну, как?» — все спрашивал ее взгляд, и оба они чувствовали, как между
ними ширится пропасть, которую никто из них не решается перешагнуть.
В сумерках вернулся с работы отчим. Бенюс встал, Антанас холодно протянул руку и тут же отдернул, будто боялся, чтобы пасынок не поцеловал ее.
— На каникулы, значит...— сказал он таким тоном, словно говорил: «Ага, вернулся все-таки к этому проклятому отчиму...»
— Да вот, кончил...—буркнул Бенюс и взглядом добавил: «Ну, и что ты мне сделаешь?»
Они уселись — один на одном, другой на другом конце стола, — и пока Агне собирала ужин, Бенюс молча глядел в окно. Он ждал, когда отчим выговорит вопрос, который таился в беспокойном взгляде матери, но Антанас вел себя так, будто пасынка вообще не было в избе. Он говорил жене, что господин Си-корскис отдал им на покос канавы, и на зиму они смогут наготовить вдоволь сена, что надо бы купить пару поросят, потому что летом их дешевле прокормить, спрашивал у Агне, кончила ли она полоть огород и сможет ли завтра прореживать свеклу у мельника Сальминиса.
— Ты же купил Бенюкасу часы,—осторожно напомнила Агне, когда все сели есть.
Экономя керосин, не зажигали лампу. Но и в сумерках Бенюс увидел, что лицо у отчима передернулось, словно кто-то схватил его за горло.
— Ему причитается...—быстро добавила мать.— Он лучше всех кончил четыре класса...
— Я раньше купил, пока он еще в барычи не записался, — сухо ответил Антанас. — Подай. В сундуке.
— Не надо! — отозвался Бенюс, чувствуя, что кровь бросилась в лицо.
— Бенюкас...
— Говорил же я, что эти часы для него слишком плохи, — опять словно обухом ударил отчим.
— Антанас...—испуганно прошептала Агне.
— Перестань, — мягко остановил ее муж. — Вздохами делу не поможешь. Я молчал, когда ты его баловала, лучшие куски подкладывала, отдавала последние центы, хоть у нас черного хлеба не хватало. Что ж, ребенок... Вырастет, хоть добрым словом своих кормильцев помянет. А он чем отблагодарил? Ты для него не мать, ты — лошадь, которая продукты возит, а я... — голос у Антанаса сорвался.—Он не постес-
нялся мне на глазах у всех в лицо плюнуть... мальчишка...
— Я сказал то, что думал о вас! — крикнул Бенюс, перестав вдруг сдерживаться. — Вы никогда меня не любили, и я вас не люблю, не могу любить.
— Бенюкас, сынушка...—застонала Агне.
— Вы все попрекаете, что мама меня учиться пускает,— продолжал Бенюс. В это мгновение он вспомнил своих новых друзей — Виле, учителя Мингайлу. Они встали за него стеной, позади которой остался бессильный, раздавленный, жалкий Ронкис. У Бенюса закружилась голова, когда он увидел, как оглуШил Ронкиса его отпор. — Да, меня мама пускает учиться, потому что я ее сын. И если я кого обидел, то ее обидел, свою мать, а не вас.
— Сынушка, сынушка...—Агне схватилась за голову и упала грудью на стол.—И зачем я заговорила, господи, зачем заговорила...
Антанас нагнулся над миской, ложка прыгала у него в руке, и он никак не мог зачерпнуть супу.
— Не думал я, что мальчишка так далеко зайдет,— наконец сказал он прерывающимся голосом. — Другой за весь век тому не научится, чему он за три года. Оклеветать друзей, стакнуться с барскими сынками, вместо спасибо сунуть человеку кукиш под нос... Далеко пойдет! Только боюсь, кабы вся его наука даром не пропала. Чего доброго, поднимет жизнь палец и скажет: «Эй ты там, не той дорогой идешь! Вернись назад!» И придется вернуться. Все сызнова начать. Почиститься, смыть с совести всю эту грязь...
— В большей грязи нельзя жить, чем вы живете.— отрезал Бенюс, сам удивляясь своей смелости.—Благодаря маме я выбрался на поверхность. Не нравится вам, что я хочу стать человеком, завидно, хотели бы меня, как Шарунаса, кровопийцам продать...
Вдруг от удара кулаком по столу подскочила посуда и в избе загремел голос Антанаса:
— Замолчи! — он задохнулся и сразу, будто застыдившись, опустил голову и, тяжело дыша, с трудом выговорил — словно тяжелые камни ворочал: — Мало того, что ума у него нет, так бог ему и души пожалел. Был бы он моим сыном, я бы его за дверь вышвырнул, как бешеного пса.
Агне тихо плакала, отвернувшись в угол. Бенюс встал и выбежал за дверь.
— Сыночек, куда ты! —заголосила мать.— Бенюкас, Антанас... Помиритесь...
— Не бойся, мама, из дому не ухожу, — сказал Бенюс матери, когда та выбежала за ним во двор. — Это не только его дом. А ты ведь не выгонишь меня, мама?
— Нет, нет, — всхлипывала Агне, прильнув к груди сына.—Только... нехорошо так, сыночек... Ты уступи, ты должен ему уступить... Помиритесь...
Бенюс вспомнил ноги Шарунаса, исхлестанные кнутом. Слезы застилали ему глаза. Плакал он не только от жалости. Ему было больно, что мать его не понимает. Но, в глубине души, он был доволен, что осмелился сказать правду и ничего страшного не случилось.
В то лето на выборах самоуправления Сикорскису удалось заполучить пост волостного старшины. Он давно втайне мечтал об этом и обещал себе, в случае удачи, обязательно купить автомобиль. Господин Сикорскис никогда не нарушал слова, сдержать которое бывало приятно или полезно, и вскоре перед его особняком остановился черный американский «форд». Грязные, оборванные батрацкие дети, выпятив вздутые от картошки животы, глазели на сверкающий на солнце автомобиль, вокруг которого высокомерно расхаживала полуголая Аделаида, которая пришла с реки в одном купальнике и в черных очках на заклеенном листиком носу. Господин Станисловас, стоя поодаль, тремя пальцами теребил бородку а-ля Сметона, и с чувством превосходства следил за женой, которая гладила теплый «фордик» так нежно, словно перед ней была лучшая в мире породистая корова. А в это время Валентинас хозяйничал в автомобиле, изображая шофера. Вдруг неожиданный гудок огласил двор. Испуганные дети с воплем шарахнулись в сторону, а госпожа Фелиция от неожиданности так метнулась от автомобиля, что ноги не выдержали семипудовой тяжести, и она свалилась на землю. Пока все пришли в себя, виновник веселого события уже улепетывал через двор.
— Свинья! Свинья! — топала ногами барышня
Аделаида. Неожиданный сигнал так напугал ее, что даже очки слетели.—Я тебе покажу, свинья!
— Ха-ха-ха! — расхохотался господин Сикорскис. — Вот что бывает, когда цивилизация врывается в захолустье и застает людей неподготовленными. Один ребенок все поместье разогнал по кустам. Что ты скажешь на это, Бенюс?
— Я не испугался, — ответил Бенюс, взволнованный тем, что господин Сикорскис поинтересовался его мнением. — А вообще, это не страх, а рефлекс.
— Да, да, — прервал Сикорскис, внимательно глядя на Бенюса, который нагнулся за очками Ады.—И я думаю, чем меньше этих проклятых рефлексов, тем лучше. Подойди сюда.
Бенюс подал Аделаиде очки и послушно приблизился к господину Станисловасу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
ними ширится пропасть, которую никто из них не решается перешагнуть.
В сумерках вернулся с работы отчим. Бенюс встал, Антанас холодно протянул руку и тут же отдернул, будто боялся, чтобы пасынок не поцеловал ее.
— На каникулы, значит...— сказал он таким тоном, словно говорил: «Ага, вернулся все-таки к этому проклятому отчиму...»
— Да вот, кончил...—буркнул Бенюс и взглядом добавил: «Ну, и что ты мне сделаешь?»
Они уселись — один на одном, другой на другом конце стола, — и пока Агне собирала ужин, Бенюс молча глядел в окно. Он ждал, когда отчим выговорит вопрос, который таился в беспокойном взгляде матери, но Антанас вел себя так, будто пасынка вообще не было в избе. Он говорил жене, что господин Си-корскис отдал им на покос канавы, и на зиму они смогут наготовить вдоволь сена, что надо бы купить пару поросят, потому что летом их дешевле прокормить, спрашивал у Агне, кончила ли она полоть огород и сможет ли завтра прореживать свеклу у мельника Сальминиса.
— Ты же купил Бенюкасу часы,—осторожно напомнила Агне, когда все сели есть.
Экономя керосин, не зажигали лампу. Но и в сумерках Бенюс увидел, что лицо у отчима передернулось, словно кто-то схватил его за горло.
— Ему причитается...—быстро добавила мать.— Он лучше всех кончил четыре класса...
— Я раньше купил, пока он еще в барычи не записался, — сухо ответил Антанас. — Подай. В сундуке.
— Не надо! — отозвался Бенюс, чувствуя, что кровь бросилась в лицо.
— Бенюкас...
— Говорил же я, что эти часы для него слишком плохи, — опять словно обухом ударил отчим.
— Антанас...—испуганно прошептала Агне.
— Перестань, — мягко остановил ее муж. — Вздохами делу не поможешь. Я молчал, когда ты его баловала, лучшие куски подкладывала, отдавала последние центы, хоть у нас черного хлеба не хватало. Что ж, ребенок... Вырастет, хоть добрым словом своих кормильцев помянет. А он чем отблагодарил? Ты для него не мать, ты — лошадь, которая продукты возит, а я... — голос у Антанаса сорвался.—Он не постес-
нялся мне на глазах у всех в лицо плюнуть... мальчишка...
— Я сказал то, что думал о вас! — крикнул Бенюс, перестав вдруг сдерживаться. — Вы никогда меня не любили, и я вас не люблю, не могу любить.
— Бенюкас, сынушка...—застонала Агне.
— Вы все попрекаете, что мама меня учиться пускает,— продолжал Бенюс. В это мгновение он вспомнил своих новых друзей — Виле, учителя Мингайлу. Они встали за него стеной, позади которой остался бессильный, раздавленный, жалкий Ронкис. У Бенюса закружилась голова, когда он увидел, как оглуШил Ронкиса его отпор. — Да, меня мама пускает учиться, потому что я ее сын. И если я кого обидел, то ее обидел, свою мать, а не вас.
— Сынушка, сынушка...—Агне схватилась за голову и упала грудью на стол.—И зачем я заговорила, господи, зачем заговорила...
Антанас нагнулся над миской, ложка прыгала у него в руке, и он никак не мог зачерпнуть супу.
— Не думал я, что мальчишка так далеко зайдет,— наконец сказал он прерывающимся голосом. — Другой за весь век тому не научится, чему он за три года. Оклеветать друзей, стакнуться с барскими сынками, вместо спасибо сунуть человеку кукиш под нос... Далеко пойдет! Только боюсь, кабы вся его наука даром не пропала. Чего доброго, поднимет жизнь палец и скажет: «Эй ты там, не той дорогой идешь! Вернись назад!» И придется вернуться. Все сызнова начать. Почиститься, смыть с совести всю эту грязь...
— В большей грязи нельзя жить, чем вы живете.— отрезал Бенюс, сам удивляясь своей смелости.—Благодаря маме я выбрался на поверхность. Не нравится вам, что я хочу стать человеком, завидно, хотели бы меня, как Шарунаса, кровопийцам продать...
Вдруг от удара кулаком по столу подскочила посуда и в избе загремел голос Антанаса:
— Замолчи! — он задохнулся и сразу, будто застыдившись, опустил голову и, тяжело дыша, с трудом выговорил — словно тяжелые камни ворочал: — Мало того, что ума у него нет, так бог ему и души пожалел. Был бы он моим сыном, я бы его за дверь вышвырнул, как бешеного пса.
Агне тихо плакала, отвернувшись в угол. Бенюс встал и выбежал за дверь.
— Сыночек, куда ты! —заголосила мать.— Бенюкас, Антанас... Помиритесь...
— Не бойся, мама, из дому не ухожу, — сказал Бенюс матери, когда та выбежала за ним во двор. — Это не только его дом. А ты ведь не выгонишь меня, мама?
— Нет, нет, — всхлипывала Агне, прильнув к груди сына.—Только... нехорошо так, сыночек... Ты уступи, ты должен ему уступить... Помиритесь...
Бенюс вспомнил ноги Шарунаса, исхлестанные кнутом. Слезы застилали ему глаза. Плакал он не только от жалости. Ему было больно, что мать его не понимает. Но, в глубине души, он был доволен, что осмелился сказать правду и ничего страшного не случилось.
В то лето на выборах самоуправления Сикорскису удалось заполучить пост волостного старшины. Он давно втайне мечтал об этом и обещал себе, в случае удачи, обязательно купить автомобиль. Господин Сикорскис никогда не нарушал слова, сдержать которое бывало приятно или полезно, и вскоре перед его особняком остановился черный американский «форд». Грязные, оборванные батрацкие дети, выпятив вздутые от картошки животы, глазели на сверкающий на солнце автомобиль, вокруг которого высокомерно расхаживала полуголая Аделаида, которая пришла с реки в одном купальнике и в черных очках на заклеенном листиком носу. Господин Станисловас, стоя поодаль, тремя пальцами теребил бородку а-ля Сметона, и с чувством превосходства следил за женой, которая гладила теплый «фордик» так нежно, словно перед ней была лучшая в мире породистая корова. А в это время Валентинас хозяйничал в автомобиле, изображая шофера. Вдруг неожиданный гудок огласил двор. Испуганные дети с воплем шарахнулись в сторону, а госпожа Фелиция от неожиданности так метнулась от автомобиля, что ноги не выдержали семипудовой тяжести, и она свалилась на землю. Пока все пришли в себя, виновник веселого события уже улепетывал через двор.
— Свинья! Свинья! — топала ногами барышня
Аделаида. Неожиданный сигнал так напугал ее, что даже очки слетели.—Я тебе покажу, свинья!
— Ха-ха-ха! — расхохотался господин Сикорскис. — Вот что бывает, когда цивилизация врывается в захолустье и застает людей неподготовленными. Один ребенок все поместье разогнал по кустам. Что ты скажешь на это, Бенюс?
— Я не испугался, — ответил Бенюс, взволнованный тем, что господин Сикорскис поинтересовался его мнением. — А вообще, это не страх, а рефлекс.
— Да, да, — прервал Сикорскис, внимательно глядя на Бенюса, который нагнулся за очками Ады.—И я думаю, чем меньше этих проклятых рефлексов, тем лучше. Подойди сюда.
Бенюс подал Аделаиде очки и послушно приблизился к господину Станисловасу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99