Благодаря этому она была приспособлена почти к круговому обстрелу и в сторону моря и в сторону суши. Дорога туда шла в объезд Золотой горы с севера, где ее отроги значительно понижались. По пути они миновали так называемые дачные места, куда переезжали в летнее время семьи офицеров порт-артурского гарнизона. Здесь берег спускался к морю более полого, растительность была сравнительно богаче и, наконец, имелось несколько небольших пляжиков для купанья. Сейчас все дачи были заколочены, заборы у палисадников поломаны, и только собаки уныло бродили между строениями. Дальше до батареи шло шоссе, по которому пришлось ехать около часа.
В складках прибрежных сопок расположились казармы для артиллеристов. Тут же вблизи в небольшой делянке находился офицерский флигель, к которому и подъехал Звонарев.
Командир батареи капитан Вамензон был предупрежден Гобято о приезде прапорщика и встретил его, как жданного гостя,
— Милости прошу! Очень рад вас видеть. Я столько наслышался о ваших успехах по переделке орудий, что давно хотел познакомиться с вами, — рассыпался он, крепко пожимая руку Звонареву. — Быть может, перекусите с дороги? Я только что сел за стол, — пригласил Вамензон.
— Не откажусь, так как сегодня еще ничего не ел с самого утра, — согласился Звонарев.
Капитан ввел его в маленькую столовую, в углу которой виднелась большая икона с горящей перед ней лампадкой. В комнате уже был накрыт стол на две персоны, стояли миски с борщом и кашей.
— Прошу садиться, — подставил стул капитан. — Питаюсь я из солдатского котла. «Щи да каша-пища наша», как говорит наша русская пословица. Это и дешевле и лучше в отношении контроля за солдатской едой. Артельщики все воры и жулики, за ними всегда нужен глаз да глаз. У меня на этот счет очень строго; как начнет плохо кормить, проворуется, — долой! Кашевару, кроме того, задницу полирую время от времени, — распространялся капитан. — Золотой народ наши солдатики: неприхотливы, терпеливы, богобоязненны, царябатюшку любят до самозабвения. Конечно, есть отдельные прохвосты, но с ни ми я не церемонюсь. Кулак и розга прекрасно исправляют самых строптивых. Выпьем же за наш великий русский народ, — налил капитан две большие рюмки водки.
Звонарев с ним чокнулся.
Щи были жирные, наваристые, с крошеным мясом. Каша, поджаренная с салом, так и таяла во рту. Хлеб был хотя и черный, но хорошо выпеченный.
— У вас прекрасно кормят в роте, — похвалил Звонарев. — На Электрическом Утесе, к сожалению, гораздо хуже.
— Воруют сильно, потому и пища у вас плохая У Жуковского жену и детей из-под носа украдут, он и то не заметит: витает где-то в облаках. Все со своей культурностью носится: «Я против порки и мордобоя, я за развитого и образованного солдата… — а на деле у вас, простите, — кабак, — критиковал Вамензон. — Из вашей роты по всей артиллерии либеральная зараза ползет. Солдаты-то у вас чуть ли не газеты читают. Это же полный разврат! Начнет солдат газеты читать, начнет думать, — мало ли до чего он додумается! Нет уж, я предпочитаю иметь у себя неграмотных. Да и на что это солдату? Он должен только выполнять приказания начальства, думать ему совершенно не о чем и незачем; за него обо всем начальство подумает. Право, я считаю, что хорошо было бы иметь солдат совсем даже без головы. В сущности, она им совершенно не нужна, разве только для украшения!
— А как же фейерверкеры, наводчики, писаря?
— Этим, пожалуй, можно было бы оставить головы вроде органчика, чтобы заводить их, когда нужно.
— Я не разделяю вашей точки зрения, господин капитан. Современная военная техника, насколько я с ней познакомился, требует известного культурного уровня.
— К сожалению, вы во многом правы. В этом все наше несчастье. Но образованный солдат всегда в то же время будет и развращенным. Избежать этого очень трудно, если не невозможно. Всегда найдутся подлые агитаторы, которые сумеют быстро развратить любого солдата. С этими подлецами я расправлялся бы беспощадно, — всех вешал бы, как бешеных собак, особенно проклятых жидов. Ненавижу это иудино племя!
— Вы преувеличиваете значение евреев как агитаторов. Русские в такой же мере причастны к пропаганде, как и евреи, — сказал Звонарев.
— Это все жндовствующие русские, нигилисты, анархисты, социалисты и прочая сволочь. Вырезать бы всех до единого. Очистить нашу Россию от них раз и навсегда! — кричал Вамензон, возбужденный и красный, азартно размахивая в воздухе столовым ножом и, видимо, воображая себя участником погрома.
— Едва ли мы с вами, господин капитан, убедим друг друга. Разрешите вас поблагодарить за хлеб-соль, — поднялся Звонарев, — я двинусь на батарею для осмотра пушек.
— Жаль, жаль, что вы не разделяете моих взглядов. Впрочем, вы у нас человек временный и случайный. У настоящих офицеров русской армии ненависть к евреям должна быть в крови. С детства нужно будущих офицеров воспитывать в этом духе, — продолжал Вамензон. — Я пройду вместе с вами на батарею.
Проходя по дороге мимо казармы, Звонарев увидел человек тридцать солдат, стоящих под винтовками. На лицах многих были синяки, ссадины и кровоподтеки. Капитан подошел к ним и стал внимательно оглядывать каждого из них.
— Голову выше! — крикнул он на низкорослого, но необычайно широкоплечего солдата, с мрачной злостью смотрящего на него. Солдат чуть-чуть поднял вверх подбородок.
— Выше, чертов сын! — И Вамензон с силой ударил его по подбородку снизу вверх, так что у того стукнули зубы. — Я тебя научу, как у меня в роте служить, всю дурь твою из тебя выбью.
Звонарен вздрогнул, увидев, с какой ненавистью посмотрел избитый на своего командира.
— Он вас убьет когда-нибудь, — заметил прапорщик, когда они пошли дальше.
— Кто? Блохин? Я прикажу его выпороть завтра, как Сидорову козу, шелковый станет. Хамье это я знаю: чем их больше бьешь, тем они тебя больше любят.
— Боюсь, что вы ошибаетесь.
— На то вы и, простите за выражение, шпак, чтобы бояться этой скотины. Я в бараний рог согну любого солдата, он же мне потом будет руки целовать, — презрительно проговорил капитан.
На батарее в стену бетонного траверса между средними орудиями была вделана большая икона. Перед ней горела неугасимая лампада. Подойдя к иконе, Вамензон набожно снял фуражку и широко перекрестился.
— Это наши небесные покровительницы, святые Вера, Надежда, Любовь и матерь их София, — пояснил капитан. — В честь Веры Алексеевны Стессель. Она нам и лампадку к ней поднесла фунтов в пять чистого серебра. Не хотите ли полюбоваться?
Звонарев осмотрел массивную лампаду, на которой было вырезано славянской вязью» Дар батарее N 22 от ее превосходительства В. А. Стессель. 17 сентября 1903 г.«.
— Значит, ваша батарея имеет не только небесных, но и земных покровительниц, к тому же весьма влиятельных?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
В складках прибрежных сопок расположились казармы для артиллеристов. Тут же вблизи в небольшой делянке находился офицерский флигель, к которому и подъехал Звонарев.
Командир батареи капитан Вамензон был предупрежден Гобято о приезде прапорщика и встретил его, как жданного гостя,
— Милости прошу! Очень рад вас видеть. Я столько наслышался о ваших успехах по переделке орудий, что давно хотел познакомиться с вами, — рассыпался он, крепко пожимая руку Звонареву. — Быть может, перекусите с дороги? Я только что сел за стол, — пригласил Вамензон.
— Не откажусь, так как сегодня еще ничего не ел с самого утра, — согласился Звонарев.
Капитан ввел его в маленькую столовую, в углу которой виднелась большая икона с горящей перед ней лампадкой. В комнате уже был накрыт стол на две персоны, стояли миски с борщом и кашей.
— Прошу садиться, — подставил стул капитан. — Питаюсь я из солдатского котла. «Щи да каша-пища наша», как говорит наша русская пословица. Это и дешевле и лучше в отношении контроля за солдатской едой. Артельщики все воры и жулики, за ними всегда нужен глаз да глаз. У меня на этот счет очень строго; как начнет плохо кормить, проворуется, — долой! Кашевару, кроме того, задницу полирую время от времени, — распространялся капитан. — Золотой народ наши солдатики: неприхотливы, терпеливы, богобоязненны, царябатюшку любят до самозабвения. Конечно, есть отдельные прохвосты, но с ни ми я не церемонюсь. Кулак и розга прекрасно исправляют самых строптивых. Выпьем же за наш великий русский народ, — налил капитан две большие рюмки водки.
Звонарев с ним чокнулся.
Щи были жирные, наваристые, с крошеным мясом. Каша, поджаренная с салом, так и таяла во рту. Хлеб был хотя и черный, но хорошо выпеченный.
— У вас прекрасно кормят в роте, — похвалил Звонарев. — На Электрическом Утесе, к сожалению, гораздо хуже.
— Воруют сильно, потому и пища у вас плохая У Жуковского жену и детей из-под носа украдут, он и то не заметит: витает где-то в облаках. Все со своей культурностью носится: «Я против порки и мордобоя, я за развитого и образованного солдата… — а на деле у вас, простите, — кабак, — критиковал Вамензон. — Из вашей роты по всей артиллерии либеральная зараза ползет. Солдаты-то у вас чуть ли не газеты читают. Это же полный разврат! Начнет солдат газеты читать, начнет думать, — мало ли до чего он додумается! Нет уж, я предпочитаю иметь у себя неграмотных. Да и на что это солдату? Он должен только выполнять приказания начальства, думать ему совершенно не о чем и незачем; за него обо всем начальство подумает. Право, я считаю, что хорошо было бы иметь солдат совсем даже без головы. В сущности, она им совершенно не нужна, разве только для украшения!
— А как же фейерверкеры, наводчики, писаря?
— Этим, пожалуй, можно было бы оставить головы вроде органчика, чтобы заводить их, когда нужно.
— Я не разделяю вашей точки зрения, господин капитан. Современная военная техника, насколько я с ней познакомился, требует известного культурного уровня.
— К сожалению, вы во многом правы. В этом все наше несчастье. Но образованный солдат всегда в то же время будет и развращенным. Избежать этого очень трудно, если не невозможно. Всегда найдутся подлые агитаторы, которые сумеют быстро развратить любого солдата. С этими подлецами я расправлялся бы беспощадно, — всех вешал бы, как бешеных собак, особенно проклятых жидов. Ненавижу это иудино племя!
— Вы преувеличиваете значение евреев как агитаторов. Русские в такой же мере причастны к пропаганде, как и евреи, — сказал Звонарев.
— Это все жндовствующие русские, нигилисты, анархисты, социалисты и прочая сволочь. Вырезать бы всех до единого. Очистить нашу Россию от них раз и навсегда! — кричал Вамензон, возбужденный и красный, азартно размахивая в воздухе столовым ножом и, видимо, воображая себя участником погрома.
— Едва ли мы с вами, господин капитан, убедим друг друга. Разрешите вас поблагодарить за хлеб-соль, — поднялся Звонарев, — я двинусь на батарею для осмотра пушек.
— Жаль, жаль, что вы не разделяете моих взглядов. Впрочем, вы у нас человек временный и случайный. У настоящих офицеров русской армии ненависть к евреям должна быть в крови. С детства нужно будущих офицеров воспитывать в этом духе, — продолжал Вамензон. — Я пройду вместе с вами на батарею.
Проходя по дороге мимо казармы, Звонарев увидел человек тридцать солдат, стоящих под винтовками. На лицах многих были синяки, ссадины и кровоподтеки. Капитан подошел к ним и стал внимательно оглядывать каждого из них.
— Голову выше! — крикнул он на низкорослого, но необычайно широкоплечего солдата, с мрачной злостью смотрящего на него. Солдат чуть-чуть поднял вверх подбородок.
— Выше, чертов сын! — И Вамензон с силой ударил его по подбородку снизу вверх, так что у того стукнули зубы. — Я тебя научу, как у меня в роте служить, всю дурь твою из тебя выбью.
Звонарен вздрогнул, увидев, с какой ненавистью посмотрел избитый на своего командира.
— Он вас убьет когда-нибудь, — заметил прапорщик, когда они пошли дальше.
— Кто? Блохин? Я прикажу его выпороть завтра, как Сидорову козу, шелковый станет. Хамье это я знаю: чем их больше бьешь, тем они тебя больше любят.
— Боюсь, что вы ошибаетесь.
— На то вы и, простите за выражение, шпак, чтобы бояться этой скотины. Я в бараний рог согну любого солдата, он же мне потом будет руки целовать, — презрительно проговорил капитан.
На батарее в стену бетонного траверса между средними орудиями была вделана большая икона. Перед ней горела неугасимая лампада. Подойдя к иконе, Вамензон набожно снял фуражку и широко перекрестился.
— Это наши небесные покровительницы, святые Вера, Надежда, Любовь и матерь их София, — пояснил капитан. — В честь Веры Алексеевны Стессель. Она нам и лампадку к ней поднесла фунтов в пять чистого серебра. Не хотите ли полюбоваться?
Звонарев осмотрел массивную лампаду, на которой было вырезано славянской вязью» Дар батарее N 22 от ее превосходительства В. А. Стессель. 17 сентября 1903 г.«.
— Значит, ваша батарея имеет не только небесных, но и земных покровительниц, к тому же весьма влиятельных?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179