Первый взвод скоро стал опережать. Звонарев со своими солдатами сильно отстал.
— Эх ты, Лепеха-воха, — кричал Родионов, — совсем у вас, видать, кишка тонка. Мало каши ешь!
— Так у вас же один Ведмедь за целый взвод прет, — пробурчал Лепехин, — а у нас прапорщик хлипкий.
Подождав вторую платформу, первый взвод двинулся дальше.
Только к вечеру все десять станин «были переброшены на Электрический Утес. Солдат, валившихся с ног от усталости, Борейко отпустил спать.
— Кто же на батарее на ночь останется? — забеспокоился Жуковский.
— К пятидесятисемимиллиметровым пушкам довольно будет и восьми человек. Мобилизовать денщиков, писарей да каптенармусов, и я с ними останусь, — предложил Борейко.
Вечером на Утес неожиданно пришли сто двадцать человек мастеровых из нестроевой роты.
— Вы зачем сюда явились, архангелы? — спросил Борейко.
— Подсобить вам малость пришли, ваше благородие, — за всех ответил Братовский. — Дело срочное, и ваши солдаты, видать, вовсе притомились. Мы и отпросились у капитана. Желающих сто двадцать человек набрали.
— Спасибо на добром слове. Только темно сейчас, а у нас ночью разводить огней не полагается, с моря видно.
— Мы, ваше благородие, и при ручных фонарях управимся, — ответил кто-то из солдат.
— Тогда пойдем на батарею.
Людей поделили — одни под руководством Борейко занялись ремонтом орудий, снимали их со старых лафетов, а другие со Звонаревым приступили к сборке новых. Вскоре Утес превратился в монтажную мастерскую.
Звонарев с Борейко до утра не сомкнули глаз. Как только рассвело, нестроевые ушли с батареи, а отдохнувшие артиллеристы встали на работу. Трое суток беспрерывно день и ночь шло переоборудование батареи. Всех солдат поделили на три смены под руководством Жуковского, Борейко и Звонарева. Погода продолжала оставаться морозной и вьюжной, японцы не беспокоили. К вечеру третьих суток наконец вся батарея была переоборудована. Старые лафеты у пушек были заменены у орудий появились щиты и целая система блоков для подъема снарядов. Дальномерную будку и командный пункт для командира перенесли в бруствер.
Наконец погода прояснилась. С раннего утра Борейко уже метался около орудий, последний раз осматривая все заклепки и вновь установленное приспособление для стрельбы. Но японцы не — появлялись, — море оставалось чистым до самого горизонта.
Хотели уже было выпустить пару снарядов прямо в море, чтобы проверить действие новых установок, когда несколько легких японских крейсеров приблизилось к Артуру.
— На дальномере! — завопил радостно Борейко.
— Шесть тысяч пятьсот!
— Пусть подойдут поближе, — решил Жуковский. — Начнем с наименьшей дистанции, — девять верст, а затем будем ее увеличивать.
— Зарядить орудия! — скомандовал Борейко.
Солдаты, с утра томившиеся в ожидании стрельбы, радостно бросились подносить снаряды и новые, еще невиданные на батарее картузы с бездымным порохом: всем хотелось поскорее испробовать переделанные лафеты.
— Эх, и пуганем мы сейчас японцев. Не обрадуются, — оживленно говорил Лебедкин.
— Наводи, Петрович, поточнее, чтобы нам не осрамиться с нашими новыми пушками, — упрашивал Родионов наводчика Кошелева.
На батарее чувствовался общий подъем.
— Не разорвет орудия? — беспокоился Жуковский. — Ведь они рассчитаны на бурый призматический порох, а не на бездымный.
— Рассчитаны с запасом, Николай Васильевич, — успокоил его Звонарев.
— На первый залп людей все же надо спрятать в погреба, чтобы несчастья не случилось.
— Пять тысяч пятьсот! — доложили дистанцию с дальномера.
— Прицел двести пятьдесят, батарея, залпом!
Дула орудий поднялись необычайно высоко вверх. С непривычки казалось, что пушка при таком угле возвышения должна обязательно опрокинуться при выстреле. Солдаты пугливо посматривали.
— Укройтесь в погребах! — крикнул Борейко.
Все, за исключением фейерверкеров и наводчиков, поспешно юркнули в погреба.
— Батарея, пли!
Пять огненных столбов вырвались из высоко поднятых вверх дул орудий. Легкий дымок на мгновение окутал батарею и тотчас растаял. Остро запахло эфиром. Лафеты мягко откатились и стали на свои места. Солдаты моментально выскочили из укрытий и бросились осматривать пушки.
— В первом взводе все в порядке! — доложил Родионов.
— Во втором и третьем тоже! — доложили взводные.
— Падает! — донеслось с дальномера.
— Недолет!
— На полверсты не докинули, — заметил Жуковский.
Затем попробовали стрелять на одиннадцать и двенадцать верст, на пределе получили двенадцать с четвертью верст вместо предположенных тринадцати.
Японцы при первых же выстрелах поспешили уйти дальше в море.
— Итак, вместо девяти с половиной верст дальность увеличили до двенадцати, кругло считая, — резюмировал Жуковский.
— Скорость стрельбы доведена до одной минуты тринадцати секунд на залп и может быть еще увеличена, — добавил Борейко.
— И люди и командир находятся теперь в полном укрытии от осколков, — закончил Звонарев.
Поблагодарив солдат за хорошую работу по переоборудованию батареи, Жуковский с Борейко и Звонаревым отправились обедать.
— Начальство даже и не поинтересовалось нашими успехами, — сказал Борейко.
— Как не заинтересовалось! Заинтересовалось, даже очень. Я сейчас получил из Управления артиллерии телефонограмму с выговором за самовольную стрельбу сего дня, — улыбнулся Жуковский.
Стессель крупными шагами ходил по комнате. Волнения первых дней войны уже миновали, он успокоился и обрел свой прежний решительный вид и тон. Вера Алексеевна поместилась в углу на диване, около большой лампы под красивым абажуром. Рядом с ней сидели четыре ее питомицы, старательно занимаясь вышивкой.
В качалке развалился высокий, широкоплечий, бородатый артиллерийский генерал Никитин, с типичным лицом алкоголика, начальник артиллерии формирующегося в Артуре Третьего Сибирского корпуса. Он был слегка навеселе и потому особенно многословен.
— Наши самотопы продолжают отличаться, — проговорил он громко, чуть хрипловатым басом.
— Какие такие самотопы? — удивилась Вера Алексеевна.
— Да наши герои-морячки! Пока они ни одного японца еще не утопили, зато потопили в Чемульпо» Варяга»и «Корейца», а под Артуром — «Енисея»и «Боярина». Япошкам никогда и не снились такие успехи, если бы не помощь наших самотопов Погодите, они еще своими руками весь флот перетопят, а сами в Питер укатят.
Стессель громко расхохотался:
— Это ты здорово сказал, Владимир Николаевич. Самотопы! Что правда, то правда, — самые настоящие самотопы! Завтра же всем расскажу, как ты ловко их окрестил.
— Ты должен быть осторожен, Анатоль. Ведь наместник — моряк и души не чает во флоте и моряках, — предостерегала Вера Алексеевна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
— Эх ты, Лепеха-воха, — кричал Родионов, — совсем у вас, видать, кишка тонка. Мало каши ешь!
— Так у вас же один Ведмедь за целый взвод прет, — пробурчал Лепехин, — а у нас прапорщик хлипкий.
Подождав вторую платформу, первый взвод двинулся дальше.
Только к вечеру все десять станин «были переброшены на Электрический Утес. Солдат, валившихся с ног от усталости, Борейко отпустил спать.
— Кто же на батарее на ночь останется? — забеспокоился Жуковский.
— К пятидесятисемимиллиметровым пушкам довольно будет и восьми человек. Мобилизовать денщиков, писарей да каптенармусов, и я с ними останусь, — предложил Борейко.
Вечером на Утес неожиданно пришли сто двадцать человек мастеровых из нестроевой роты.
— Вы зачем сюда явились, архангелы? — спросил Борейко.
— Подсобить вам малость пришли, ваше благородие, — за всех ответил Братовский. — Дело срочное, и ваши солдаты, видать, вовсе притомились. Мы и отпросились у капитана. Желающих сто двадцать человек набрали.
— Спасибо на добром слове. Только темно сейчас, а у нас ночью разводить огней не полагается, с моря видно.
— Мы, ваше благородие, и при ручных фонарях управимся, — ответил кто-то из солдат.
— Тогда пойдем на батарею.
Людей поделили — одни под руководством Борейко занялись ремонтом орудий, снимали их со старых лафетов, а другие со Звонаревым приступили к сборке новых. Вскоре Утес превратился в монтажную мастерскую.
Звонарев с Борейко до утра не сомкнули глаз. Как только рассвело, нестроевые ушли с батареи, а отдохнувшие артиллеристы встали на работу. Трое суток беспрерывно день и ночь шло переоборудование батареи. Всех солдат поделили на три смены под руководством Жуковского, Борейко и Звонарева. Погода продолжала оставаться морозной и вьюжной, японцы не беспокоили. К вечеру третьих суток наконец вся батарея была переоборудована. Старые лафеты у пушек были заменены у орудий появились щиты и целая система блоков для подъема снарядов. Дальномерную будку и командный пункт для командира перенесли в бруствер.
Наконец погода прояснилась. С раннего утра Борейко уже метался около орудий, последний раз осматривая все заклепки и вновь установленное приспособление для стрельбы. Но японцы не — появлялись, — море оставалось чистым до самого горизонта.
Хотели уже было выпустить пару снарядов прямо в море, чтобы проверить действие новых установок, когда несколько легких японских крейсеров приблизилось к Артуру.
— На дальномере! — завопил радостно Борейко.
— Шесть тысяч пятьсот!
— Пусть подойдут поближе, — решил Жуковский. — Начнем с наименьшей дистанции, — девять верст, а затем будем ее увеличивать.
— Зарядить орудия! — скомандовал Борейко.
Солдаты, с утра томившиеся в ожидании стрельбы, радостно бросились подносить снаряды и новые, еще невиданные на батарее картузы с бездымным порохом: всем хотелось поскорее испробовать переделанные лафеты.
— Эх, и пуганем мы сейчас японцев. Не обрадуются, — оживленно говорил Лебедкин.
— Наводи, Петрович, поточнее, чтобы нам не осрамиться с нашими новыми пушками, — упрашивал Родионов наводчика Кошелева.
На батарее чувствовался общий подъем.
— Не разорвет орудия? — беспокоился Жуковский. — Ведь они рассчитаны на бурый призматический порох, а не на бездымный.
— Рассчитаны с запасом, Николай Васильевич, — успокоил его Звонарев.
— На первый залп людей все же надо спрятать в погреба, чтобы несчастья не случилось.
— Пять тысяч пятьсот! — доложили дистанцию с дальномера.
— Прицел двести пятьдесят, батарея, залпом!
Дула орудий поднялись необычайно высоко вверх. С непривычки казалось, что пушка при таком угле возвышения должна обязательно опрокинуться при выстреле. Солдаты пугливо посматривали.
— Укройтесь в погребах! — крикнул Борейко.
Все, за исключением фейерверкеров и наводчиков, поспешно юркнули в погреба.
— Батарея, пли!
Пять огненных столбов вырвались из высоко поднятых вверх дул орудий. Легкий дымок на мгновение окутал батарею и тотчас растаял. Остро запахло эфиром. Лафеты мягко откатились и стали на свои места. Солдаты моментально выскочили из укрытий и бросились осматривать пушки.
— В первом взводе все в порядке! — доложил Родионов.
— Во втором и третьем тоже! — доложили взводные.
— Падает! — донеслось с дальномера.
— Недолет!
— На полверсты не докинули, — заметил Жуковский.
Затем попробовали стрелять на одиннадцать и двенадцать верст, на пределе получили двенадцать с четвертью верст вместо предположенных тринадцати.
Японцы при первых же выстрелах поспешили уйти дальше в море.
— Итак, вместо девяти с половиной верст дальность увеличили до двенадцати, кругло считая, — резюмировал Жуковский.
— Скорость стрельбы доведена до одной минуты тринадцати секунд на залп и может быть еще увеличена, — добавил Борейко.
— И люди и командир находятся теперь в полном укрытии от осколков, — закончил Звонарев.
Поблагодарив солдат за хорошую работу по переоборудованию батареи, Жуковский с Борейко и Звонаревым отправились обедать.
— Начальство даже и не поинтересовалось нашими успехами, — сказал Борейко.
— Как не заинтересовалось! Заинтересовалось, даже очень. Я сейчас получил из Управления артиллерии телефонограмму с выговором за самовольную стрельбу сего дня, — улыбнулся Жуковский.
Стессель крупными шагами ходил по комнате. Волнения первых дней войны уже миновали, он успокоился и обрел свой прежний решительный вид и тон. Вера Алексеевна поместилась в углу на диване, около большой лампы под красивым абажуром. Рядом с ней сидели четыре ее питомицы, старательно занимаясь вышивкой.
В качалке развалился высокий, широкоплечий, бородатый артиллерийский генерал Никитин, с типичным лицом алкоголика, начальник артиллерии формирующегося в Артуре Третьего Сибирского корпуса. Он был слегка навеселе и потому особенно многословен.
— Наши самотопы продолжают отличаться, — проговорил он громко, чуть хрипловатым басом.
— Какие такие самотопы? — удивилась Вера Алексеевна.
— Да наши герои-морячки! Пока они ни одного японца еще не утопили, зато потопили в Чемульпо» Варяга»и «Корейца», а под Артуром — «Енисея»и «Боярина». Япошкам никогда и не снились такие успехи, если бы не помощь наших самотопов Погодите, они еще своими руками весь флот перетопят, а сами в Питер укатят.
Стессель громко расхохотался:
— Это ты здорово сказал, Владимир Николаевич. Самотопы! Что правда, то правда, — самые настоящие самотопы! Завтра же всем расскажу, как ты ловко их окрестил.
— Ты должен быть осторожен, Анатоль. Ведь наместник — моряк и души не чает во флоте и моряках, — предостерегала Вера Алексеевна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179