— Пересчитай людей, — приказал Звонарев.
— Сорок два артиллериста и сто тридцать стрелков, — доложил Родионов.
— Напра-во! Шагом марш! — скомандовал прапорщик.
Солдаты, обрадованные возвращением в Артур, с места двинулись бодрым, широким шагом.
— Песельники, вперед! Белоногов, запевай! — распорядился Звонарев,
Пошептавшись о чем-то с солдатами, запевала бодро затянул неожиданную импровизацию:
Артурские вершины,
Я вас вижу вновь,
Цзинджоуские долины —
Кладбище удальцов.
Тревожа спящий Артур, все дружно подхватили песню под молодецкий посвист Блохина. В ответ во всех концах города громко залаяли обеспокоенные собаки да испуганно шарахнулся в сторону встречный ночной патруль.
— Какая часть идет? — окликнули их из темноты подъехавшие всадники.
— Сводная рота Квантунской крепостной артиллерии и стрелки Пятого полка возвращаются из-под Цзинджоу, ваше превосходительство, — ответил Звонарев, узнавший по голосу Кондратенко.
— Смотрите, ваше превосходительство, какими они идут молодцами. Кто же скажет, что эти части только вчера потерпели тяжелое поражение? — обратился к Кондратенко его начальник штаба подполковник Науменко.
— Я же все время говорю, Евгений Николаевич, что под Цзинджоу потерпели поражение не наши полки, а наши генералы и штабы. Вид этих стрелков и артиллеристов целиком подтверждает мое утверждение, — ответил генерал.
После того как прошли набережную и доки, сводный отряд Звонарева разделился: стрелки свернули налево в казармы Десятого полка, где они должны были переночевать, артиллеристы, за исключением утесовцев, направились в Артиллерийский городок, а оставшиеся утесовцы двинулись дальше.
Звонарев повел взвод в обход Золотой горы. Солдаты шли с трудом: сказывалась усталость последних дней,
— Чего примолкли, или не хочется на нашем Утесе сидеть? — спросил прапорщик ближайших солдат.
— Никак нет, соскучились мы по своему Утесу… — отозвался Кошелев.
— Поди ждут нас там — поджидают. По Шурке Саввична слезы льет, — вставил Белоногов.
— По нас… Ведьмедь, — перебил Блохин, подошедший сзади.
— Это верно: денно и нощно поди по батарее ходит да нас выглядывает, особливо Блоху, — вставил Булкин.
Когда обогнули Золотую гору и в темноте стал виден прожектор Утеса, солдаты сразу оживились.
— Светит, светит наш Утесик. Днем и ночью все за морем наблюдает, — радостно проговорил Ярцев.
— Подтянись! — обернулся Родионов к солдатам. — Должны мы героями подойти, чтобы не подумали про нас, что мы из Цзидджоу бежали. Затяни-ка, Белоного!
— Медвежью! Чтоб сразу он почуял, что мы идем, — предложил Блохин.
Звонарев удивленно обернулся.
— Это еще что за медвежья?
— Какую поручик любит.
Белоногов откашлялся и с чувством запел;
Гай, чего, хлопцы, славны молодцы,
Смуты я невеселы?
Хиба в шивкарки мало горилки,
Мало и меду и пива?
Остальные подхватили сперва тихо, а затем все сильнее и сильнее, будя тишину тихой летней ночи.
По мере приближения к Утесу солдаты постепенно убыстряли темп песни и ускоряли шаг.
У самых казарм Звонарев скомандовал;
— Взвод, стой!
Солдаты с особой четкостью остановились и опустили винтовки к ноге,
— Налево равняйсь!
В то же мгновение широко распахнулась дверь офицерского флигеля, и на крыльце появилась высокая фигура Борейко в одной рубахе, в брюках и туфлях на босу ногу. Спрыгнув с крыльца, он на бегу закричал во вею силу своих легких:
— Здорово, орлы! Спасибо за службу геройскую!
Взвод тотчас так ответил, что зазвенели стекла в окнах. Борейко уже сгреб в свои объятия Звонарева, затем Родионов а, а потом по очереди и всех солдат.
— Не думал вас и в живых видеть! — взволнованно кричал поручик. — Еще в одиннадцать часов вечера звонил в Управление артиллерии, справлялся о вас. Мне ответили, что» служите, мол, панихиду за упокой душ новопреставленных воинов «. АН, вы легки на помине, сами домой притопали живы и здоровы.
— Не все, ваше благородие, — заметил Родионов.
— Кого нет?
— Убиты Купим, Люков, Гнедин, Жариков, — перечислял фейерверкер, — да пропали без вести. Павлов, Копеико, Зых.
Борейко глубоко вздохнул,
— Помянем же их, братцы, добрым словом. Шапки долой! Запевай, Белоногов.
— Ве-е-ечная па-а-мя-а-ать, — торжественно, грустно запели солдаты.
Пение подхватили высыпавшие из казарм оставшиеся на Утесе артиллеристы, и образовался хор в две с половиной сотни голосов.
Около фельдфебельской квартиры Саввична, утирая слезы, целовала свою дочь.
— Доню моя, родная, дитятко мое! Не чаяла я тебя видеть еще на этом свете, — причитала она над дочкой.
— Ой, мамо! Так я же вернулась. Зачем же вам плакать?
— Плачу я с радости, доченька, что тебя увидела. Плачу по тем, кто погиб на войне, — ответила старая фельдфебельша.
— Накройсь! — скомандовал Борейко, когда пение окончилось. — Теперь рассказывайте, кто из вас самый большой герой?
— Генерал-фельдмаршал Блохин! — выкрикнули солдаты и наперебой начали рассказывать о его похождениях.
— Выходит, что блоха не простая, а геройская. Иван! Подай сюда четвертуху водки и стакан: надо за Блохина выпить. Кто же еще у нас герой?
— Родионов, Заяц, Мельников, — перечисляли солдаты.
— Софрон Тимофеевич, представим тебя да и остальных к Георгиевским крестам, — с чувством проговорил Борейко. — Что это у вас там за повозки? — пригляделся в темноту поручик.
— Трофеи наши: санитарная двуколка, походная кухня, три лошади, четыре коровы, хомуты, — перечислял Родионов. — Все Заяц с Мельниковым да Лебедкиным разжились.
— Молодцы ребята! Поди соскучились там по своему Медведю? — под общий смех спросил Борейко.
— Мы сами из медвежьей породы, — отозвался Блохин.
— Так я первый взвод буду звать медвежьим, — рассмеялся Борейко.
Денщик принес водку, стакан и нарезанный на тарелке хлеб.
— Подходи причащаться! Софрон Тимофеевич, тебе первому, — поднес фейерверкеру стакан водки Борейко.
Родионов залпом выпил водку, крякнул и закусил кусочком хлеба.
— Сразу у тебя рана полегчает, Софрон, — заметил Блохин. — От водки кровь сворачивается и тело заживает,
— Ты и здоровый ее весьма обожаешь, — усмехнулся Родионов.
— Ну-с, подходи, Блоха. Как тебя звать-то?
— Филиппом поп крестил.
— А по батюшке?
— Иванович, ваше благородие.
— Причащается раб божий Филипп, сын Иванов, чистейшей русской водкой и ржаным хлебом, — пошутил Борейко, поднося ему стакан.
Блохин одним духом осушил стакан и с грустью посмотрел на пустое дно.
— Мало, что ли? — спросил Борейко.
— Надо бы еще чуток, а то глотка больно засохла,
— Очумеешь и в драку полезешь.
— Как перед истинным: отсюда прямо на свою койку пойду и завалюсь спать.
— Ладно, пей уж за все твои геройства, — налил второй стакан Борейко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179