— Но стоит им принять несколько таблеток адамона в день, и любви как не бывало.
Пастор Нийнемяэ был очень шокирован дикими выходками Луи, и, чем больше он узнавал о них, тем больше в нем крепло решение раскрыть перед Луи все тайны. Пусть это послужит ему наказанием, чтобы он перед смертью еще успел осознать свои глупые проступки, раскаяться в них
и, таким образом, с более чистым сердцем предстать перед господом богом.
С нежностью глядя на Реэт и выражая ей сочувствие из-за раны на руке, он допытывался у доктора Арукаска, не нужно ли принять меры против возможного заражения крови, и, не стесняясь других, гладил руку своей супруги. «Бедная Реэт, — подумал он, — сколько ей пришлось вынести!»
Но сочувственный взгляд Ильмара смущал Реэт, и она делала усилия, чтобы казаться такой же беспечной и веселой, как доктор Арукаск.
Что касается Йоэля, то он почувствовал себя в этом- обществе неважно. Особенно боялся он за Реэт, которая могла заболеть после своего холодного купания и всех треволнений этой ночи. «Раньше или позже мне придется столкнуться лицом к лицу с этим человеком, — подумал он о пасторе Нийнемяэ, — он все же большой осел, который не имеет понятия о том, что произошло тут, за его спиной».
Барышня Розалинда время от времени уходила, чтобы взглянуть, не проснулся ли Луи. Она опасалась, что Луи умрет так же тихо, как собственный брат Розалинды умер в качалке.
Внизу пили уже кофе, когда она наконец с испуганным лицом пришла сообщить, что Луи проснулся.
— Нет, оставайтесь пока здесь, — сказал пастор Нийнемяэ доктору Арукаску, который хотел тотчас же отправиться к больному. — И другие тоже. Сначала я зайду к нему один.
Он вытер рот салфеткой, отодвинул стул и пошел.
Наверху он тщательно закрыл за собой дверь и прямо направился к кровати больного. Глаза Луи запали, влажные руки его лежали на одеяле. Он открыл глаза, но взгляд, брошенный на Ильмара, когда тот взял его за руку, был таким безразличным, будто он не узнавал его. Он сделал слабое усилие, чтобы освободить руку, но глаза его тут же закрылись, и кончики пальцев как-то безжизненно остались в руке Ильмара.
Ильмар растрогался, сам отнял руку и принялся гладить волосы Луи. На этот раз взгляд Луи стал более осмысленным.
— Это ты! — прошептал больной, стараясь унять свою одышку.
«Значит, ты узнаешь меня!» —хотел сказать Ильмар, но тут же подумал, что разум Луи, вероятно, все время оставался ясным, и он ничего не придумал, как только спросить, не лучше ли ему.
Хотя пастор Нийнемяэ вошел в эту комнату с твердым решением, но при виде больного снова заколебался и даже оробел. Как часто он спокойно благословлял умирающих, как часто с официальным холодком напутствовал уходящих из этого мира, но сейчас он не находил даже обычных вступительных фраз. Он попытался начать:
— Ты скоро дойдешь до конца своего земного пути, и тебе придется предстать перед всемогущим...
Слова звучали жалко и фальшиво.
Луи снова открыл глаза, отвернул голову на подушке и сказал полушепотом:
— Я... не могу... верить... никому...
— Не говори так! Это дойдет до слуха твоего небесного отца...
— Я не знаю... отца... ни здесь... ни там!..
Луи, видимо, хотел вздохнуть поглубже, но не смог, он беспомощно вытянулся, как бы желая освободиться от какого-то бремени. Он пробормотал несколько бессвязных слов, смысла которых Ильмар не мог понять: «Игральную кость... брось... чужой... не хочет... не свободна...»
Агония была короткой. Подошедший доктор Арукаск выслушал сердце, пощупал пульс, затем кивнул и пробормотал :
— Все! Конец!
Ильмар вздохнул с облегчением, он тут же преклонил колени, скрестил руки и начал молиться. Когда доктор Арукаск, осторожно ступая, вышел из комнаты и сообщил другим о происшедшем, то все тотчас же поспешили войти. Даже Реэт, которая обычно побаивалась покойников, не испытывала никакого страха, поправляя пальцами волосы Луи. Старый Нийнемяэ, а за ним и его супруга по примеру Ильмара опустились на колени, а Розалинда с мокрым от слез лицом стояла с зажатым в сложенных руках платком, вперив взгляд в Луи.
Реэт постояла некоторое время, охваченная чувством утраты, но потом почувствовала, как далеки, как чужды ей окружающие люди. Не отдавая себе отчета, она вышла на балкон, прислонилась к Йоэлю и попросила его, чтобы он проводил ее вниз.
Доктор Арукаск постоял один на балконе, затем раскрыл серебряный портсигар и, снова защелкнув его, глубоко затянулся дымом и начал медленно выдувать его в сторону разорванных клочьев тумана, расплывавшихся над озером.
16
После смерти Луи соэкуруская дача казалась совсем опустевшей. Комната больного выглядела голой, столы, стулья и кровать были вынесены, но, несмотря на это, каждый,
кто заходил сюда, невольно чуял впитавшийся в стены запах лекарств и болезни. Да, Реэт этот тошнотворный запах чудился и во всех других комнатах, но об этом она никому не говорила, потому что и старикам и Розалинде это могло бы показаться оскорблением памяти Луи. Говорили по-прежнему тихо, ходили на цыпочках и избегали заходить в верхние комнаты и на верхний балкон, где слишком свежи были следы смерти Луи, Еще реже заходили в ту комнату на нижнем этаже, где Луи лежал перед похоронами, — несмотря на усердное проветривание, тут все еще не проходил запах еловых веток и камфары.
Старый Нийнемяэ сделался молчаливым, он часто вздыхал, реже хвастался своим Ильмаром, и из его речи почти исчезло его обычное «что?». Он пытался утешить себя тем, что страданиям Луи наступил теперь конец и, если бы он даже поправился, из него все равно не вышло бы полноценного человека, — и себе и другим он стал бы тяжким бременем.
— Ах, что там мое горе! — махнул он рукой. — Мне и так скоро придется отправляться вслед за ним. Но Ильмар! У него такая нежная душа — весь в меня!— а ведь у него вся жизнь впереди.
— Разве Ильмар так любил своего сводного брата? — спросила Реэт.
— Теперь полюбит, когда его больше нет! Вы и по мне поплачете, когда меня не станет.
Эти слова растрогали самого старика.
— Ильмару Луи был вместо сына, — продолжал он, — как и мне. Но я что, — это Ильмар заботился о его учении и уходе во время болезни. На старости лет Луи и вам бы заменил сына, у вас ведь нет детей.
Что это еще за разговор, ведь разница в возрасте Реэт и Луи была меньше десятка лет. Старая госпожа Нийнемяэ тоже осталась недовольна:
— Когда это Ильмар заботился о больном? Ни одной ночи он не провел без сна у его постели. Это мы с Розалин ой ходили и убирали за ним. Ильмар? Что Ильмар? Давал немножко денег и считает себя теперь невесть каким благодетелем!
У бедной Розалинды после смерти Луи пропал всякий интерес к жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Пастор Нийнемяэ был очень шокирован дикими выходками Луи, и, чем больше он узнавал о них, тем больше в нем крепло решение раскрыть перед Луи все тайны. Пусть это послужит ему наказанием, чтобы он перед смертью еще успел осознать свои глупые проступки, раскаяться в них
и, таким образом, с более чистым сердцем предстать перед господом богом.
С нежностью глядя на Реэт и выражая ей сочувствие из-за раны на руке, он допытывался у доктора Арукаска, не нужно ли принять меры против возможного заражения крови, и, не стесняясь других, гладил руку своей супруги. «Бедная Реэт, — подумал он, — сколько ей пришлось вынести!»
Но сочувственный взгляд Ильмара смущал Реэт, и она делала усилия, чтобы казаться такой же беспечной и веселой, как доктор Арукаск.
Что касается Йоэля, то он почувствовал себя в этом- обществе неважно. Особенно боялся он за Реэт, которая могла заболеть после своего холодного купания и всех треволнений этой ночи. «Раньше или позже мне придется столкнуться лицом к лицу с этим человеком, — подумал он о пасторе Нийнемяэ, — он все же большой осел, который не имеет понятия о том, что произошло тут, за его спиной».
Барышня Розалинда время от времени уходила, чтобы взглянуть, не проснулся ли Луи. Она опасалась, что Луи умрет так же тихо, как собственный брат Розалинды умер в качалке.
Внизу пили уже кофе, когда она наконец с испуганным лицом пришла сообщить, что Луи проснулся.
— Нет, оставайтесь пока здесь, — сказал пастор Нийнемяэ доктору Арукаску, который хотел тотчас же отправиться к больному. — И другие тоже. Сначала я зайду к нему один.
Он вытер рот салфеткой, отодвинул стул и пошел.
Наверху он тщательно закрыл за собой дверь и прямо направился к кровати больного. Глаза Луи запали, влажные руки его лежали на одеяле. Он открыл глаза, но взгляд, брошенный на Ильмара, когда тот взял его за руку, был таким безразличным, будто он не узнавал его. Он сделал слабое усилие, чтобы освободить руку, но глаза его тут же закрылись, и кончики пальцев как-то безжизненно остались в руке Ильмара.
Ильмар растрогался, сам отнял руку и принялся гладить волосы Луи. На этот раз взгляд Луи стал более осмысленным.
— Это ты! — прошептал больной, стараясь унять свою одышку.
«Значит, ты узнаешь меня!» —хотел сказать Ильмар, но тут же подумал, что разум Луи, вероятно, все время оставался ясным, и он ничего не придумал, как только спросить, не лучше ли ему.
Хотя пастор Нийнемяэ вошел в эту комнату с твердым решением, но при виде больного снова заколебался и даже оробел. Как часто он спокойно благословлял умирающих, как часто с официальным холодком напутствовал уходящих из этого мира, но сейчас он не находил даже обычных вступительных фраз. Он попытался начать:
— Ты скоро дойдешь до конца своего земного пути, и тебе придется предстать перед всемогущим...
Слова звучали жалко и фальшиво.
Луи снова открыл глаза, отвернул голову на подушке и сказал полушепотом:
— Я... не могу... верить... никому...
— Не говори так! Это дойдет до слуха твоего небесного отца...
— Я не знаю... отца... ни здесь... ни там!..
Луи, видимо, хотел вздохнуть поглубже, но не смог, он беспомощно вытянулся, как бы желая освободиться от какого-то бремени. Он пробормотал несколько бессвязных слов, смысла которых Ильмар не мог понять: «Игральную кость... брось... чужой... не хочет... не свободна...»
Агония была короткой. Подошедший доктор Арукаск выслушал сердце, пощупал пульс, затем кивнул и пробормотал :
— Все! Конец!
Ильмар вздохнул с облегчением, он тут же преклонил колени, скрестил руки и начал молиться. Когда доктор Арукаск, осторожно ступая, вышел из комнаты и сообщил другим о происшедшем, то все тотчас же поспешили войти. Даже Реэт, которая обычно побаивалась покойников, не испытывала никакого страха, поправляя пальцами волосы Луи. Старый Нийнемяэ, а за ним и его супруга по примеру Ильмара опустились на колени, а Розалинда с мокрым от слез лицом стояла с зажатым в сложенных руках платком, вперив взгляд в Луи.
Реэт постояла некоторое время, охваченная чувством утраты, но потом почувствовала, как далеки, как чужды ей окружающие люди. Не отдавая себе отчета, она вышла на балкон, прислонилась к Йоэлю и попросила его, чтобы он проводил ее вниз.
Доктор Арукаск постоял один на балконе, затем раскрыл серебряный портсигар и, снова защелкнув его, глубоко затянулся дымом и начал медленно выдувать его в сторону разорванных клочьев тумана, расплывавшихся над озером.
16
После смерти Луи соэкуруская дача казалась совсем опустевшей. Комната больного выглядела голой, столы, стулья и кровать были вынесены, но, несмотря на это, каждый,
кто заходил сюда, невольно чуял впитавшийся в стены запах лекарств и болезни. Да, Реэт этот тошнотворный запах чудился и во всех других комнатах, но об этом она никому не говорила, потому что и старикам и Розалинде это могло бы показаться оскорблением памяти Луи. Говорили по-прежнему тихо, ходили на цыпочках и избегали заходить в верхние комнаты и на верхний балкон, где слишком свежи были следы смерти Луи, Еще реже заходили в ту комнату на нижнем этаже, где Луи лежал перед похоронами, — несмотря на усердное проветривание, тут все еще не проходил запах еловых веток и камфары.
Старый Нийнемяэ сделался молчаливым, он часто вздыхал, реже хвастался своим Ильмаром, и из его речи почти исчезло его обычное «что?». Он пытался утешить себя тем, что страданиям Луи наступил теперь конец и, если бы он даже поправился, из него все равно не вышло бы полноценного человека, — и себе и другим он стал бы тяжким бременем.
— Ах, что там мое горе! — махнул он рукой. — Мне и так скоро придется отправляться вслед за ним. Но Ильмар! У него такая нежная душа — весь в меня!— а ведь у него вся жизнь впереди.
— Разве Ильмар так любил своего сводного брата? — спросила Реэт.
— Теперь полюбит, когда его больше нет! Вы и по мне поплачете, когда меня не станет.
Эти слова растрогали самого старика.
— Ильмару Луи был вместо сына, — продолжал он, — как и мне. Но я что, — это Ильмар заботился о его учении и уходе во время болезни. На старости лет Луи и вам бы заменил сына, у вас ведь нет детей.
Что это еще за разговор, ведь разница в возрасте Реэт и Луи была меньше десятка лет. Старая госпожа Нийнемяэ тоже осталась недовольна:
— Когда это Ильмар заботился о больном? Ни одной ночи он не провел без сна у его постели. Это мы с Розалин ой ходили и убирали за ним. Ильмар? Что Ильмар? Давал немножко денег и считает себя теперь невесть каким благодетелем!
У бедной Розалинды после смерти Луи пропал всякий интерес к жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91