Свободно можете остаться и здесь, а я?
— Как? Ведь у вас теперь своя дача...
— У меня? Нет, не у меня. Я вообще не знаю, найдется ли здесь свободный уголок для меня. Старики переберутся сюда со своей рухлядью, потом Розалинда, Луи, сестра свекрови вместе с дочкой... Где же мне тут поместиться?
— Это же... немыслимо! А что станет со старым домом?
— Там поселится испольщик.
— На самом деле, так что...
— Так что мне придется мириться хотя бы с его теперешней лачугой. И я бы мирилась с ней, знать бы только, что я могу остаться там совсем-совсем одна. А теперь я даже на озере не могу кататься без надзора...
Какое значение имело теперь то, что Иоэль вложил в этот дом все свое вдохновение, если он превращался в склад старой мебели, в тюрьму, в сторожевой пункт!
— Я сейчас же пойду и поговорю с Ильмаром, — сказал Йоэль. — Так этого оставить нельзя!
— Ах, это напрасно! Раз старый Нийнемяэ высказал свое желание, мой муж никогда не станет противиться.
— А вы?
— Я? Ильмар всегда готов слушаться своего отца. Отец хочет переселиться сюда и переселится. И раз уж Розалинда его любимица, тут тоже ничего не поделаешь. Теперь эта барышня станет здесь ухаживать за больным Луи и останется тут на все лето. А сам Луи? Мне его жаль от души, кто знает, протянет ли он до осени. Другое легкое у него тоже затронуто.
— Я меньше всего предполагал, что выстрою здесь санаторий, — с горечью сказал Йоэль, но Реэт оказалась более добросердечной.
— Луи, — сказала она, - ни в коем случае не должен оставаться в старом доме. Там так сыро. Луи все-таки славный парень, ах, я все отдала бы, чтобы он поправился или чтобы ему хоть чуточку стало лучше!
Не столько горечь, сколько печаль Реэт были для Йоэля новостью, которая плохо вязалась с его представлением о ней как о женщине жизнерадостной, всегда смеющейся, веселой. Но теперь на нее откуда-то навалилась туча, которая давила и Йоэля. Было похоже на то, что люди съехались сюда со всех сторон лишь для того, чтобы устроить похороны прежним беззаботным дням. Перечеркнуто все, что было! Йоэль снова вернется к своей работе, а Реэт, Реэт тоже найдет себе какое-нибудь дело... А проведенные вместе шаловливые дни и светлые ночи сохранятся в памяти, словно прозрачная, чистая камея.
Так думал Йоэль, отправляясь искать Ильмара среди гостей, чтобы серьезно поговорить с ним о правах его жены на эту дачу.
Он нашел Ильмара в угловой комнате в небольшой компании, где шла оживленная беседа. Йоэль уселся рядом с Ильмаром, но было невозможно начать разговор с ним, тем более что душой общества здесь был пастор Туулик, который сразу же проявил большой интерес к архитектору.
Это был худощавый смуглый человек с живыми глазами, которые то и дело вспыхивали за очками, когда ему удавалось сказать парадокс или удачное словцо. Он был, как всегда в торжественных случаях, одет в черный сюртук и носил стоячий крахмальный воротник с незагнутыми уголками. Так как воротничок был узок и высок, то у пастора Туулика сделалось привычкой, чем-то вроде тика, вытягивать из него шею, частенько прибегая к помощи рук. Подчас он внезапно вздергивал подбородок, напоминая лошадь, которой хочется ослабить вожжи. В качестве служителя церкви он был скорее философом и мыслителем, чем проповедником, его отрывистых, путаных проповедей не понимали, его беспокойных размышлений над всякими проблемами модного протестантизма не разделяли коллеги, и так он в конце концов остался без пастората, принужденный довольствоваться местом преподавателя закона божьего. Но хотя у него не было прихода, он тем усерднее занимался своей индивидуальной миссионерской работой. Встретив на улице знакомого и ухватив его за пуговицу, он втягивал его в спор, ловкими приемами доказывая своей жертве, какая пустота царит в его душе.
— Вы строитель, хорошо, но что такое строительство ? — спросил он Йоэля и ответил, что в конце концов это всего лишь перемещение мертвой материи с одного места на другое на какой-нибудь кубический метр. — А вся цивилизация в своей строительной лихорадке? Вы просверливаете дыры в земле, превращаете горы в долины, соединяете моря прямыми каналами, ладно, а дальше? Через десятки тысяч лет земной шар изменит свой вид, станет, скажем, обтекаемым, примет форму сигары, сойдет со своей орбиты, превратит, допустим, другие планеты в своих спутников; человек раскалывает атомы словно орехи, создает новые солнца, словом, человек кладет кирпич на кирпич в космическом масштабе, да, а дальше? Материя перенесена с места на место, а человек, его душа? Не будет ли раздавлена душа под грудой кирпича? А что вообще может быть выше души и ее блаженства? Неужели гордость нашим умением передвигать одну песчинку к другой? Нет, вся техника, все строительство, в конце концов, пустое дело и суета сует.
Здесь, между выпивкой и закуской, Туулик продолжал свою философию о любви, о божественной природе, о мистическом слиянии с богом. Он пустил в ход все свое вдохновение, чтобы дискредитировать человеческий разум и волю, оставляя в силе только чувство, при помощи которого можно непосредственно ощутить даже бога.
Йоэлю показалось, будто во взглядах Туулика, как в кривом зеркале, отразилось его собственное отношение к жизни за последнее время, отношение, которое он сам считал иногда «предательством». Постепенно он дал вовлечь себя в спор и принялся защищать положения, которые упрямо отрицали все то, что утверждали его собственные переживания. Чувства и переживания — что это в конце концов? Наслаждение, только наслаждение, щекотание наших пяти чувств! Мистическое переживание и откровение Туулика также всего лишь эгоцентризм и даже эгоизм.
Йоэль тем энергичнее нападал на всякие формы эгоизма, которые, по его мнению, бессознательно защищал Туулик, что этим самым он тайно осуждал и свое увлечение Реэт. Потому что приятное парение в мире чувств, внезапно и часто мелькающая мысль, что высший смысл жизни состоит в любви, — все это выглядело весьма немужественно на фоне пасторской мистики Туулика.
И Йоэль с большим жаром принялся защищать свои былые взгляды, по которым жизнь дана не для того, чтобы переживать разные чувства, а для того, чтобы применить их к разрешению жизненных задач. Даже доброе дело, если им наслаждаются, от лукавого, доказывал он,
Если бы бог существовал, то не для того, чтобы наподобие мистиков переживать его, а чтобы претворять это чувство в жизнь. К чему строительство? Да, если только с точки зрения абстрактной мысли докапываться до всяких основ, то мы действительно придем к «суете сует и томлению духа». И все же мы, как и раньше, каждый на свой лад, строим этот мир. Нет ничего более достойного восхищения, чем человек, который строит и создает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— Как? Ведь у вас теперь своя дача...
— У меня? Нет, не у меня. Я вообще не знаю, найдется ли здесь свободный уголок для меня. Старики переберутся сюда со своей рухлядью, потом Розалинда, Луи, сестра свекрови вместе с дочкой... Где же мне тут поместиться?
— Это же... немыслимо! А что станет со старым домом?
— Там поселится испольщик.
— На самом деле, так что...
— Так что мне придется мириться хотя бы с его теперешней лачугой. И я бы мирилась с ней, знать бы только, что я могу остаться там совсем-совсем одна. А теперь я даже на озере не могу кататься без надзора...
Какое значение имело теперь то, что Иоэль вложил в этот дом все свое вдохновение, если он превращался в склад старой мебели, в тюрьму, в сторожевой пункт!
— Я сейчас же пойду и поговорю с Ильмаром, — сказал Йоэль. — Так этого оставить нельзя!
— Ах, это напрасно! Раз старый Нийнемяэ высказал свое желание, мой муж никогда не станет противиться.
— А вы?
— Я? Ильмар всегда готов слушаться своего отца. Отец хочет переселиться сюда и переселится. И раз уж Розалинда его любимица, тут тоже ничего не поделаешь. Теперь эта барышня станет здесь ухаживать за больным Луи и останется тут на все лето. А сам Луи? Мне его жаль от души, кто знает, протянет ли он до осени. Другое легкое у него тоже затронуто.
— Я меньше всего предполагал, что выстрою здесь санаторий, — с горечью сказал Йоэль, но Реэт оказалась более добросердечной.
— Луи, — сказала она, - ни в коем случае не должен оставаться в старом доме. Там так сыро. Луи все-таки славный парень, ах, я все отдала бы, чтобы он поправился или чтобы ему хоть чуточку стало лучше!
Не столько горечь, сколько печаль Реэт были для Йоэля новостью, которая плохо вязалась с его представлением о ней как о женщине жизнерадостной, всегда смеющейся, веселой. Но теперь на нее откуда-то навалилась туча, которая давила и Йоэля. Было похоже на то, что люди съехались сюда со всех сторон лишь для того, чтобы устроить похороны прежним беззаботным дням. Перечеркнуто все, что было! Йоэль снова вернется к своей работе, а Реэт, Реэт тоже найдет себе какое-нибудь дело... А проведенные вместе шаловливые дни и светлые ночи сохранятся в памяти, словно прозрачная, чистая камея.
Так думал Йоэль, отправляясь искать Ильмара среди гостей, чтобы серьезно поговорить с ним о правах его жены на эту дачу.
Он нашел Ильмара в угловой комнате в небольшой компании, где шла оживленная беседа. Йоэль уселся рядом с Ильмаром, но было невозможно начать разговор с ним, тем более что душой общества здесь был пастор Туулик, который сразу же проявил большой интерес к архитектору.
Это был худощавый смуглый человек с живыми глазами, которые то и дело вспыхивали за очками, когда ему удавалось сказать парадокс или удачное словцо. Он был, как всегда в торжественных случаях, одет в черный сюртук и носил стоячий крахмальный воротник с незагнутыми уголками. Так как воротничок был узок и высок, то у пастора Туулика сделалось привычкой, чем-то вроде тика, вытягивать из него шею, частенько прибегая к помощи рук. Подчас он внезапно вздергивал подбородок, напоминая лошадь, которой хочется ослабить вожжи. В качестве служителя церкви он был скорее философом и мыслителем, чем проповедником, его отрывистых, путаных проповедей не понимали, его беспокойных размышлений над всякими проблемами модного протестантизма не разделяли коллеги, и так он в конце концов остался без пастората, принужденный довольствоваться местом преподавателя закона божьего. Но хотя у него не было прихода, он тем усерднее занимался своей индивидуальной миссионерской работой. Встретив на улице знакомого и ухватив его за пуговицу, он втягивал его в спор, ловкими приемами доказывая своей жертве, какая пустота царит в его душе.
— Вы строитель, хорошо, но что такое строительство ? — спросил он Йоэля и ответил, что в конце концов это всего лишь перемещение мертвой материи с одного места на другое на какой-нибудь кубический метр. — А вся цивилизация в своей строительной лихорадке? Вы просверливаете дыры в земле, превращаете горы в долины, соединяете моря прямыми каналами, ладно, а дальше? Через десятки тысяч лет земной шар изменит свой вид, станет, скажем, обтекаемым, примет форму сигары, сойдет со своей орбиты, превратит, допустим, другие планеты в своих спутников; человек раскалывает атомы словно орехи, создает новые солнца, словом, человек кладет кирпич на кирпич в космическом масштабе, да, а дальше? Материя перенесена с места на место, а человек, его душа? Не будет ли раздавлена душа под грудой кирпича? А что вообще может быть выше души и ее блаженства? Неужели гордость нашим умением передвигать одну песчинку к другой? Нет, вся техника, все строительство, в конце концов, пустое дело и суета сует.
Здесь, между выпивкой и закуской, Туулик продолжал свою философию о любви, о божественной природе, о мистическом слиянии с богом. Он пустил в ход все свое вдохновение, чтобы дискредитировать человеческий разум и волю, оставляя в силе только чувство, при помощи которого можно непосредственно ощутить даже бога.
Йоэлю показалось, будто во взглядах Туулика, как в кривом зеркале, отразилось его собственное отношение к жизни за последнее время, отношение, которое он сам считал иногда «предательством». Постепенно он дал вовлечь себя в спор и принялся защищать положения, которые упрямо отрицали все то, что утверждали его собственные переживания. Чувства и переживания — что это в конце концов? Наслаждение, только наслаждение, щекотание наших пяти чувств! Мистическое переживание и откровение Туулика также всего лишь эгоцентризм и даже эгоизм.
Йоэль тем энергичнее нападал на всякие формы эгоизма, которые, по его мнению, бессознательно защищал Туулик, что этим самым он тайно осуждал и свое увлечение Реэт. Потому что приятное парение в мире чувств, внезапно и часто мелькающая мысль, что высший смысл жизни состоит в любви, — все это выглядело весьма немужественно на фоне пасторской мистики Туулика.
И Йоэль с большим жаром принялся защищать свои былые взгляды, по которым жизнь дана не для того, чтобы переживать разные чувства, а для того, чтобы применить их к разрешению жизненных задач. Даже доброе дело, если им наслаждаются, от лукавого, доказывал он,
Если бы бог существовал, то не для того, чтобы наподобие мистиков переживать его, а чтобы претворять это чувство в жизнь. К чему строительство? Да, если только с точки зрения абстрактной мысли докапываться до всяких основ, то мы действительно придем к «суете сует и томлению духа». И все же мы, как и раньше, каждый на свой лад, строим этот мир. Нет ничего более достойного восхищения, чем человек, который строит и создает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91