— А что вы о нем знаете?
— Знаю, что он и не думает отдавать свой участок под ратушу, а собирается возвести там большой торговый дом и уже втянул в свою компанию целый ряд денежных людей, — следы ведут даже в городскую управу... Если этот торговый дом задуман всерьез, то можно быть уверенным, что и с ратушей дело пойдет. Иначе какой им смысл строить торговый дом именно там? Но если с торговым домом ничего не выйдет, это будет означать, что и ратушу не так скоро построят. Кому тогда интересно спешить с этим? Тогда проекты можно будет на многие годы упрятать под сукно...
— Нет, мой муж сказал, что торговый дом непременно будет построен, — с живостью, словно какое-то приятное известие, сообщила госпожа Нийнемяэ Хурту.
— Откуда ваш муж знает это? — заинтересовался Хурт.
— Он сам в этом замешан, он акционер или что-то в этом роде... Они с Тарасом ведут эти дела...
— Вот как, и он тоже? — с.удивлением спросил Кийпсаар.
Тут госпожа Нийнемяэ спохватилась, что сболтнула
лишнее.
— Но ради бога, ни слова о моем муже! Или если упомянете его, то напишите, что он ничего не имеет против постройки ратуши, что он большой поклонник Хурта, что он вообще...
— ...прекрасный человек! - пошутил Кийпсаар.
Когда встали из-за стола, у всех было повышенное
настроение.
Кийпсаар попытался разузнать у Кики о настроениях и взглядах городских заправил, их ведомственных интригах, о примерах продажности в рядах сторонников Национального фронта, насколько это было известно Кики.
В это время госпожа Нийнемяэ с Хуртом удалились в другие комнаты. Правда, в этих помещениях не было ничего привлекательного для Хурта. Даже незаконченный ковер, над которым госпожа Нийнемяэ трудилась от скуки, был довольно кричащих тонов. Хурт остро почувствовал понял, что эта женщина не на месте среди этих трезвых, скучных стен, где Требовательный вкус Неизбежно должен был зачахнуть. Да, ее нужно бы просто вырвать отсюда и пересадить в более благоприятную среду. «Способен ли вообще господин Нийнемяэ, — подумал Хурт, — по достоинству оценить естественную гибкость и грацию этой женщины?»
Когда они в рабочей комнате Нийнемяэ, стоя рядом, разглядывали бронзовый бюст хозяйки дома, плечи их соприкоснулись, и это было обоим так приятно, что никому из них не хотелось сдвинуться с места.
Вскоре встретились и их глаза. Возник немой, но страстный диалог, сладкий и многозначительный.
Когда они позднее вернулись в залу, госпожа Нийнемяэ ощутила свою полную победу над Кики, но попыталась скрыть это. Бридж, которым они снова занялись, уже не вызвал прежнего оживления.
К полуночи вернулся домой сам Нийнемяэ. Он был, как всегда, дружелюбен и выразил удовольствие, что жене не пришлось сидеть дома одной. Сам он на обратном пути угодил с мотоциклом в канаву и продрог на холодном встречном ветру, так что горячий пунш был просто необходим.
Чем больше пил Кийпсаар, тем больше росло его возбуждение, тем сильнее он жаждал сцепиться с кем-нибудь. Вскоре он уже принялся нападать на самого Нийнемяэ.
— В старину кабак строили под боком у церкви, — сказал он, — а нынче торговый дом возводят чуть ли не под крышей ратуши. Говорят, что и вы, господин Нийнемяэ, участвуете в этом деле?
— Кто это сказал вам?
Госпожа Нийнемяэ сидела словно на горячих угольях. Кто велел ей выдавать семейную тайну! Теперь Кийпсаар всем разболтает. И она, Реэт, виновата в этом.
Но Кийпсаар уже сам сообразил, что злоупотребил доверием, и свалил вину на Тараса, который якобы хвастался многочисленными участниками своего предприятия.
— В таких вещах нелишне ваше благословение, это я понимаю, но зачем вы позволяете вовлечь себя в такие сомнительные аферы? Этого я понять не могу.
— Как в сомнительные? — спросил Нийнемяэ. — Зачем мне оказывать противодействие человеку, который всегда поддерживал нашу церковь? Разве Тарас с кем-нибудь поступил несправедливо? Разве он какой-нибудь кутила, который думает только о своих удовольствиях? Кто его знает, тому известно также, насколько бескорыстен этот предприимчивый человек. Тарас даже по ночам не имеет покоя, и голова его всегда полна новых планов. И поверьте, это принесет большую пользу всему нашему народу.
— Шарики у этого человека работают, и планы у него есть, кто это отрицает. Ведь и это, кажется, его выдумка, что участники Национального фронта теперь строем маршируют к причастию? Значит, теперь референдум должен пройти с божьего благословения.
— Что ж тут плохого, если народ таким способом вновь обращают к церкви. Церковь должна только радоваться этому, — сказал пастор.
— Ну да, и здесь прибыль пополам: они получат от вас голоса старых баб, а вы от них рекламу!
Когда Кики в сопровождении Хурта и Кийпсаара по ночным улицам шла домой, оба ее провожатых так увлеклись политическим спором, что почти забыли о своей даме. Кийпсаар ушел первым, в голове у него уже сложилась большая статья для газеты, он даже решил не ложиться спать, пока не напишет ее.
Кики попыталась своей наивной, певучей болтовней вернуть себе потерянные позиции. Она говорила и о варенье из крыжовника, и о любимых ею чайных розах, и о прослушанной ею в вагоне граммофонной пластинке, по которой она выучила красивую песенку. Не хочет ли Хурт послушать? И она запела. Песенки хватило на целый квартал, так что поздние прохожие с удивлением оглядывались на Кики. Потом она рассказала о своем учителе пения, которому Кики когда-то посылала так много флоксов, что у того голова закружилась, и от которого она была в таком восхищении, что из уроков пения ничего не вышло. Кики призналась в своей мечте когда-нибудь сыграть на сцене Офелию...
Все напрасно. Хурт не слушал ее, мысль его витала где-то в другом месте, он даже ни разу не улыбнулся и не поднялся к ней пить чай с вареньем из крыжовника. На него не подействовали даже слова Кики о том, что варенье сварено на хуторе Нийнемяэ...
Поднявшись наконец в свою маленькую комнатушку, Кики зажгла на полу примус, чтобы выпить в одиночестве чаю с вареньем, и, забравшись с ногами на стул, уставилась в лиловатое пламя, которое все разрасталось в ее увлажнившихся глазах, пока, казалось, ^ не охватило всю комнату, весь дом и весь мир.
8
Было еще темно, когда старая уборщица Хурта, Мари, отперев дверь собственным ключом, вошла с черного хода и принялась убираться. Вскоре уже топилась печь рабочей комнаты, и дверь ее задребезжала на сквозняке. Возле печи, находившейся рядом со спальней, приходилось соблюдать осторожность, потому что хозяин еще спал. С березовыми поленьями на руках Мари тихонько переступила порог темной комнаты, чтобы на цыпочках пробраться прямо к дверце печки, как вдруг споткнулась о какое-то препятствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— Знаю, что он и не думает отдавать свой участок под ратушу, а собирается возвести там большой торговый дом и уже втянул в свою компанию целый ряд денежных людей, — следы ведут даже в городскую управу... Если этот торговый дом задуман всерьез, то можно быть уверенным, что и с ратушей дело пойдет. Иначе какой им смысл строить торговый дом именно там? Но если с торговым домом ничего не выйдет, это будет означать, что и ратушу не так скоро построят. Кому тогда интересно спешить с этим? Тогда проекты можно будет на многие годы упрятать под сукно...
— Нет, мой муж сказал, что торговый дом непременно будет построен, — с живостью, словно какое-то приятное известие, сообщила госпожа Нийнемяэ Хурту.
— Откуда ваш муж знает это? — заинтересовался Хурт.
— Он сам в этом замешан, он акционер или что-то в этом роде... Они с Тарасом ведут эти дела...
— Вот как, и он тоже? — с.удивлением спросил Кийпсаар.
Тут госпожа Нийнемяэ спохватилась, что сболтнула
лишнее.
— Но ради бога, ни слова о моем муже! Или если упомянете его, то напишите, что он ничего не имеет против постройки ратуши, что он большой поклонник Хурта, что он вообще...
— ...прекрасный человек! - пошутил Кийпсаар.
Когда встали из-за стола, у всех было повышенное
настроение.
Кийпсаар попытался разузнать у Кики о настроениях и взглядах городских заправил, их ведомственных интригах, о примерах продажности в рядах сторонников Национального фронта, насколько это было известно Кики.
В это время госпожа Нийнемяэ с Хуртом удалились в другие комнаты. Правда, в этих помещениях не было ничего привлекательного для Хурта. Даже незаконченный ковер, над которым госпожа Нийнемяэ трудилась от скуки, был довольно кричащих тонов. Хурт остро почувствовал понял, что эта женщина не на месте среди этих трезвых, скучных стен, где Требовательный вкус Неизбежно должен был зачахнуть. Да, ее нужно бы просто вырвать отсюда и пересадить в более благоприятную среду. «Способен ли вообще господин Нийнемяэ, — подумал Хурт, — по достоинству оценить естественную гибкость и грацию этой женщины?»
Когда они в рабочей комнате Нийнемяэ, стоя рядом, разглядывали бронзовый бюст хозяйки дома, плечи их соприкоснулись, и это было обоим так приятно, что никому из них не хотелось сдвинуться с места.
Вскоре встретились и их глаза. Возник немой, но страстный диалог, сладкий и многозначительный.
Когда они позднее вернулись в залу, госпожа Нийнемяэ ощутила свою полную победу над Кики, но попыталась скрыть это. Бридж, которым они снова занялись, уже не вызвал прежнего оживления.
К полуночи вернулся домой сам Нийнемяэ. Он был, как всегда, дружелюбен и выразил удовольствие, что жене не пришлось сидеть дома одной. Сам он на обратном пути угодил с мотоциклом в канаву и продрог на холодном встречном ветру, так что горячий пунш был просто необходим.
Чем больше пил Кийпсаар, тем больше росло его возбуждение, тем сильнее он жаждал сцепиться с кем-нибудь. Вскоре он уже принялся нападать на самого Нийнемяэ.
— В старину кабак строили под боком у церкви, — сказал он, — а нынче торговый дом возводят чуть ли не под крышей ратуши. Говорят, что и вы, господин Нийнемяэ, участвуете в этом деле?
— Кто это сказал вам?
Госпожа Нийнемяэ сидела словно на горячих угольях. Кто велел ей выдавать семейную тайну! Теперь Кийпсаар всем разболтает. И она, Реэт, виновата в этом.
Но Кийпсаар уже сам сообразил, что злоупотребил доверием, и свалил вину на Тараса, который якобы хвастался многочисленными участниками своего предприятия.
— В таких вещах нелишне ваше благословение, это я понимаю, но зачем вы позволяете вовлечь себя в такие сомнительные аферы? Этого я понять не могу.
— Как в сомнительные? — спросил Нийнемяэ. — Зачем мне оказывать противодействие человеку, который всегда поддерживал нашу церковь? Разве Тарас с кем-нибудь поступил несправедливо? Разве он какой-нибудь кутила, который думает только о своих удовольствиях? Кто его знает, тому известно также, насколько бескорыстен этот предприимчивый человек. Тарас даже по ночам не имеет покоя, и голова его всегда полна новых планов. И поверьте, это принесет большую пользу всему нашему народу.
— Шарики у этого человека работают, и планы у него есть, кто это отрицает. Ведь и это, кажется, его выдумка, что участники Национального фронта теперь строем маршируют к причастию? Значит, теперь референдум должен пройти с божьего благословения.
— Что ж тут плохого, если народ таким способом вновь обращают к церкви. Церковь должна только радоваться этому, — сказал пастор.
— Ну да, и здесь прибыль пополам: они получат от вас голоса старых баб, а вы от них рекламу!
Когда Кики в сопровождении Хурта и Кийпсаара по ночным улицам шла домой, оба ее провожатых так увлеклись политическим спором, что почти забыли о своей даме. Кийпсаар ушел первым, в голове у него уже сложилась большая статья для газеты, он даже решил не ложиться спать, пока не напишет ее.
Кики попыталась своей наивной, певучей болтовней вернуть себе потерянные позиции. Она говорила и о варенье из крыжовника, и о любимых ею чайных розах, и о прослушанной ею в вагоне граммофонной пластинке, по которой она выучила красивую песенку. Не хочет ли Хурт послушать? И она запела. Песенки хватило на целый квартал, так что поздние прохожие с удивлением оглядывались на Кики. Потом она рассказала о своем учителе пения, которому Кики когда-то посылала так много флоксов, что у того голова закружилась, и от которого она была в таком восхищении, что из уроков пения ничего не вышло. Кики призналась в своей мечте когда-нибудь сыграть на сцене Офелию...
Все напрасно. Хурт не слушал ее, мысль его витала где-то в другом месте, он даже ни разу не улыбнулся и не поднялся к ней пить чай с вареньем из крыжовника. На него не подействовали даже слова Кики о том, что варенье сварено на хуторе Нийнемяэ...
Поднявшись наконец в свою маленькую комнатушку, Кики зажгла на полу примус, чтобы выпить в одиночестве чаю с вареньем, и, забравшись с ногами на стул, уставилась в лиловатое пламя, которое все разрасталось в ее увлажнившихся глазах, пока, казалось, ^ не охватило всю комнату, весь дом и весь мир.
8
Было еще темно, когда старая уборщица Хурта, Мари, отперев дверь собственным ключом, вошла с черного хода и принялась убираться. Вскоре уже топилась печь рабочей комнаты, и дверь ее задребезжала на сквозняке. Возле печи, находившейся рядом со спальней, приходилось соблюдать осторожность, потому что хозяин еще спал. С березовыми поленьями на руках Мари тихонько переступила порог темной комнаты, чтобы на цыпочках пробраться прямо к дверце печки, как вдруг споткнулась о какое-то препятствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91