От каждой руки, пристраивающей свечку, от каждого тихого шага по тропинкам кладбища веяло человеческим теплом, и часть этого тепла досталась даже случайно оказавшемуся здесь прохожему. Вся эта неожиданная картина уберегла Йоэля от наплыва чувств, которые угрожающе стеснились за внутренней плотиной.
Но когда он свернул с главной аллеи и зашагал дальше в глубь кладбища, он попал словно в великое царство забвения, слепую пустоту, не имевшую ни начала, ни конца. Йоэль все еще продолжал отгонять воспоминания о пережитых когда-то нежностях. Но потом его душу охватило нечто такое, что было сильнее его самого.
Когда он повернул и пошел назад, душа его была чище, взгляд яснее, шаг и сердце спокойнее.
Но, вернувшись домой и отпирая дверь своей квартиры, он в темном коридоре ощутил ногами какое-то препятствие. Засветив спичку, он увидел перед своей дверью маленькую елочку, даже свечи не были забыты.
10
В это полное взаимной вражды время, когда газеты и перепархивающие из уст в уста слухи чернили и заподозривали каждого, нотариус Раудкатс и его супруга с самыми лучшими намерениями решили собрать у себя весьма разношерстное общество. Почему подлинному демократу в частной жизни не чокнуться со сторонником Национального фронта? Зачем непременно считать противника врагом, с которым даже поздороваться не смеешь и мимо которого должен прокрасться незаметно? Чистейшая некультурность! — считала госпожа Раудкатс. За границей, наверно, не встретишь таких сплетен за чашкой кофе и такой кампании публичного поношения, как у нас. Нужно поднять на щит культурный домашний очаг, воспитать традиции, чувство такта и уважение к ближнему. Нужно организовать что-то вроде салона. Таково было убеждение госпожи Раудкатс, которое вполне разделял с ней и ее муж.
Раудкатсы принадлежали к числу самых солидных граждан города, доходы мужа обеспечивали достаток, детей у них не было, с родственниками они не знались, еще меньше имели дело с друзьями, выпрашивающими подпись на векселе, потому что Раудкатс, как нотариус, привык протестовать векселя, а не переписывать их. При всем желании о нем не могли сказать ничего плохого, разве только- то, что он был педант, то есть никакие дружеские связи не могли заставить его отсрочить протест векселя. Дома он жил по точному расписанию, содержал свою библиотеку в образцовом порядке и никому не выдавал книг из нее. Особой
разговорчивостью и навязчивостью в обществе он не отличался, можно даже сказать, что он как-то оставался незаметным среди других.
Зато госпожу Раудкатс попрекали за ее гордость, ее заграничные путешествия, ее жеманство и обзывали выскочкой. Фразы вроде: «Когда я в последний раз была в Лондоне...» или «Ах, как подумаю о Париже...» раздражали окружающих. Носились даже слухи, будто она ездит за границу спекулировать. Говорили также, что за границей у нее имеется любовник. И так как она каждый раз, возвращаясь из своего путешествия, с восторгом рассказывала о концертах, на которых побывала, то заключили, что любовником ее является музыкант.
Во всяком случае, госпожа Раудкатс страстно любила музыку, у нее был красивый голос, и она брала уроки пения, но чего ей не хватало — это веры в свои способности. В доме Раудкатсов часто музицировали. И раз уж решено было созвать большое общество, то не забыли и о музыке. Судья Тийдо должен был явиться со своей виолончелью, доктор Арукаск со скрипкой, а госпожа Раудкатс должна была аккомпанировать обоим и спеть сама. И что лучше прекрасной музыки могло утихомирить раздоры и укротить вражду? Облагорожению чувств должна была содействовать и просторная, стильно обставленная квартира Раудкатсов. Но главное — с кухней этого дома не могла соперничать даже госпожа Тарас.
На вечер было приглашено около полусотни человек, важнейших политических деятелей из всех лагерей, журналистов и общественных деятелей, судей и врачей, был приглашен даже один художник, умевший реставрировать картины. Госпожа Раудкатс лихорадочно сновала между кухней и столовой, чтобы вовремя управиться со столом и в последний момент привести в порядок свой туалет. Она услышала, как муж в зале перебирает клавиши: ах, какое вызывающее спокойствие! Неужели мужу делать больше нечего? Дверь быстро открылась. Господи, где пюпитры? И стулья? Кто их будет таскать в зал, неужели гости? И бутылки не откупорены. А сигары и сигареты?
В оправдание господина Раудкатса следует сказать, что игра на рояле или, вернее, просто перебирание клавишей были его единственным грехом в смысле нарушения порядка. Он не терпел, чтобы книга или бумага на письменном столе были передвинуты хотя бы на миллиметр, но, сидя за роялем, не обращал ни малейшего внимания ни на такт, ни на чистоту звука, а наигрывал знакомые пьесы с такими «рубато», которые приводили его супругов бешенство. Впрочем, больше всего он любил просто блуждать среди звуков, трогать тот или иной клавиш, до конца вслушиваясь в его звучание, потом отбарабанить какой-нибудь пассажир извлекать из рояля всякие аккорды, и все это без цели, без системы. Для госпожи Раудкатс оставалось загадкой, как* мог её корректный во всех отношениях муженек целыми часами забываться так. Но, по правде сказать, в загадке этой была некоторая доля привлекательности.
И на этот раз муж не давал нарушить свое спокойствие, но понемногу лихорадочное возбуждение жены начало действовать и на него, — он сам стал нервничать. Этого-то госпожа Раудкатс и добивалась, потому что сама тотчас же обрела спокойствие. И вот теперь, когда муж, весь красный, пыхтя и кряхтя, вытаскивал из горлышка бутылки длинную пробку, она небрежно, хотя и дружелюбно обратилась к нему:
— Но, милый муженек, зачем ты так нервничаешь? — При этом она окинула удовлетворенным взглядом накрытый стол. Можно было поднимать занавес.
Первыми, даже раньше назначенного времени, прибыли Тарасы. Для этого была своя причина. Часов около пяти Тарас позвонил в женский клуб Национального фронта, куда, по ее словам, отправилась жена шить черно-белые флаги, которые после победы должны были сменить прежние сине-черно-белые. Из клуба ответили, что там нет ни одной женщины и никакого шитья флагов. «Теперь она у меня в руках, — подумал Тарас, — какой наглый обман! Вот она, эта вторая молодость со всеми этими притираниями, массажами и операциями! Теперь она у меня в руках!» И когда супруга сквозь мокрый снег добралась домой, Тарас весь кипел от бешенства. Уже в передней он слегка разрядил свой гнев, выпустив заряд брани, к которой добавил еще достаточно увесистую пощечину. Эта молния с ясного неба, в свою очередь, воспламенила гнев жены, чей мокрый зонтик сломался пополам, когда она давала объяснения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Но когда он свернул с главной аллеи и зашагал дальше в глубь кладбища, он попал словно в великое царство забвения, слепую пустоту, не имевшую ни начала, ни конца. Йоэль все еще продолжал отгонять воспоминания о пережитых когда-то нежностях. Но потом его душу охватило нечто такое, что было сильнее его самого.
Когда он повернул и пошел назад, душа его была чище, взгляд яснее, шаг и сердце спокойнее.
Но, вернувшись домой и отпирая дверь своей квартиры, он в темном коридоре ощутил ногами какое-то препятствие. Засветив спичку, он увидел перед своей дверью маленькую елочку, даже свечи не были забыты.
10
В это полное взаимной вражды время, когда газеты и перепархивающие из уст в уста слухи чернили и заподозривали каждого, нотариус Раудкатс и его супруга с самыми лучшими намерениями решили собрать у себя весьма разношерстное общество. Почему подлинному демократу в частной жизни не чокнуться со сторонником Национального фронта? Зачем непременно считать противника врагом, с которым даже поздороваться не смеешь и мимо которого должен прокрасться незаметно? Чистейшая некультурность! — считала госпожа Раудкатс. За границей, наверно, не встретишь таких сплетен за чашкой кофе и такой кампании публичного поношения, как у нас. Нужно поднять на щит культурный домашний очаг, воспитать традиции, чувство такта и уважение к ближнему. Нужно организовать что-то вроде салона. Таково было убеждение госпожи Раудкатс, которое вполне разделял с ней и ее муж.
Раудкатсы принадлежали к числу самых солидных граждан города, доходы мужа обеспечивали достаток, детей у них не было, с родственниками они не знались, еще меньше имели дело с друзьями, выпрашивающими подпись на векселе, потому что Раудкатс, как нотариус, привык протестовать векселя, а не переписывать их. При всем желании о нем не могли сказать ничего плохого, разве только- то, что он был педант, то есть никакие дружеские связи не могли заставить его отсрочить протест векселя. Дома он жил по точному расписанию, содержал свою библиотеку в образцовом порядке и никому не выдавал книг из нее. Особой
разговорчивостью и навязчивостью в обществе он не отличался, можно даже сказать, что он как-то оставался незаметным среди других.
Зато госпожу Раудкатс попрекали за ее гордость, ее заграничные путешествия, ее жеманство и обзывали выскочкой. Фразы вроде: «Когда я в последний раз была в Лондоне...» или «Ах, как подумаю о Париже...» раздражали окружающих. Носились даже слухи, будто она ездит за границу спекулировать. Говорили также, что за границей у нее имеется любовник. И так как она каждый раз, возвращаясь из своего путешествия, с восторгом рассказывала о концертах, на которых побывала, то заключили, что любовником ее является музыкант.
Во всяком случае, госпожа Раудкатс страстно любила музыку, у нее был красивый голос, и она брала уроки пения, но чего ей не хватало — это веры в свои способности. В доме Раудкатсов часто музицировали. И раз уж решено было созвать большое общество, то не забыли и о музыке. Судья Тийдо должен был явиться со своей виолончелью, доктор Арукаск со скрипкой, а госпожа Раудкатс должна была аккомпанировать обоим и спеть сама. И что лучше прекрасной музыки могло утихомирить раздоры и укротить вражду? Облагорожению чувств должна была содействовать и просторная, стильно обставленная квартира Раудкатсов. Но главное — с кухней этого дома не могла соперничать даже госпожа Тарас.
На вечер было приглашено около полусотни человек, важнейших политических деятелей из всех лагерей, журналистов и общественных деятелей, судей и врачей, был приглашен даже один художник, умевший реставрировать картины. Госпожа Раудкатс лихорадочно сновала между кухней и столовой, чтобы вовремя управиться со столом и в последний момент привести в порядок свой туалет. Она услышала, как муж в зале перебирает клавиши: ах, какое вызывающее спокойствие! Неужели мужу делать больше нечего? Дверь быстро открылась. Господи, где пюпитры? И стулья? Кто их будет таскать в зал, неужели гости? И бутылки не откупорены. А сигары и сигареты?
В оправдание господина Раудкатса следует сказать, что игра на рояле или, вернее, просто перебирание клавишей были его единственным грехом в смысле нарушения порядка. Он не терпел, чтобы книга или бумага на письменном столе были передвинуты хотя бы на миллиметр, но, сидя за роялем, не обращал ни малейшего внимания ни на такт, ни на чистоту звука, а наигрывал знакомые пьесы с такими «рубато», которые приводили его супругов бешенство. Впрочем, больше всего он любил просто блуждать среди звуков, трогать тот или иной клавиш, до конца вслушиваясь в его звучание, потом отбарабанить какой-нибудь пассажир извлекать из рояля всякие аккорды, и все это без цели, без системы. Для госпожи Раудкатс оставалось загадкой, как* мог её корректный во всех отношениях муженек целыми часами забываться так. Но, по правде сказать, в загадке этой была некоторая доля привлекательности.
И на этот раз муж не давал нарушить свое спокойствие, но понемногу лихорадочное возбуждение жены начало действовать и на него, — он сам стал нервничать. Этого-то госпожа Раудкатс и добивалась, потому что сама тотчас же обрела спокойствие. И вот теперь, когда муж, весь красный, пыхтя и кряхтя, вытаскивал из горлышка бутылки длинную пробку, она небрежно, хотя и дружелюбно обратилась к нему:
— Но, милый муженек, зачем ты так нервничаешь? — При этом она окинула удовлетворенным взглядом накрытый стол. Можно было поднимать занавес.
Первыми, даже раньше назначенного времени, прибыли Тарасы. Для этого была своя причина. Часов около пяти Тарас позвонил в женский клуб Национального фронта, куда, по ее словам, отправилась жена шить черно-белые флаги, которые после победы должны были сменить прежние сине-черно-белые. Из клуба ответили, что там нет ни одной женщины и никакого шитья флагов. «Теперь она у меня в руках, — подумал Тарас, — какой наглый обман! Вот она, эта вторая молодость со всеми этими притираниями, массажами и операциями! Теперь она у меня в руках!» И когда супруга сквозь мокрый снег добралась домой, Тарас весь кипел от бешенства. Уже в передней он слегка разрядил свой гнев, выпустив заряд брани, к которой добавил еще достаточно увесистую пощечину. Эта молния с ясного неба, в свою очередь, воспламенила гнев жены, чей мокрый зонтик сломался пополам, когда она давала объяснения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91