«Христианская церковь и семейная жизнь».
3
Архитектор Йоэль Хурт унаследовал свой острый ум и активную энергию от отца, сообразительного крестьянина из южной Эстонии, всю жизнь воевавшего со своим подзолистым кочковатым участком, на котором он без конца проводил канавы, закладывал трубы, который очищал от камней и сорняков.
— Из тебя должен выйти землемер, — говорил он Иоэлю, когда они вдвоем шли мерить поля, один со своим большим деревянным циркулем, другой, следуя за ним, с маленьким. Отец терпеть не мог косых полосок и клиньев поля, не любил он и кривые, изогнутые межи, и его не оставляла странная фантазия разбить свой участок на равные квадраты.
Не забудет Йоэль никогда тех сладостных мгновений, когда отец из нижнего, обычно запертого ящика шкафа вынимал жестяную трубку картой хуторского участка, с документами и когда он, Йоэль, тогда еще маленький мальчик, опершись подбородком на руки, мог следить за важными рассуждениями и вычислениями над разложенной картой. Если при этом что-нибудь оставалось неясным, отец с сыном отправлялись через березняк на хутор Салупи к дяде Хансу, бывшему служащему страхового общества, ныне под старость поселившемуся на своем хуторе.
У этого дяди имелись любопытные инструменты, аппараты и книжки с картинками, но всего интереснее было
то, что он сам умел мастерить чудесные вещи. Ветряная мельница с зубчатыми колесами, взлетающий на воздух дракон, лук со спуском — чего еще желать Йоэлю! Солнечное затмение они наблюдали через закопченное стекло, из камешков домино строили прекрасные дома и вычисляли вышину деревьев по их тени. Но что всего важнее: дядя Ханс задолго до школьной скамьи обучил Йоэля языку цифр и линий, и это сделалось устойчивым фундаментом в его умственном мире. Во всяком случае, у мальчика уже рано появился живой интерес к решению всевозможных математических задач.
Позднее ему доставляло большое удовольствие под самой смутной и бесформенной реальностью обнаруживать геометрически-цифровой скелет. В школе дело одно время дошло до того, что Йоэль все, что попадалось на глаза — Людей, дома, деревья, — невольно соединял в геометрические фигуры, всюду проводил невидимые линии, словно страшась, что без этой наметки весь мир может рассыпаться. Когда в классную комнату врывался сноп лучей, Иоэль уже принимался вычислять объем этой пирамиды; подымая взгляд на классную доску, он невольно начинал делить ее площадь на треугольники или вычислять, насколько площадь стены больше площади доски. Всюду глаз его строил квадраты, треугольники, параллелограммы, оси, секторы, конусы, кубы, и нередко требовалось известное усилие, чтобы отогнать эти назойливые представления.
В то время как товарищи по школе ломали себе голову над сложными задачами, он легко находил решения, чаще всего при помощи мгновенного проблеска мысли, самому ему доставлявшего большое удовольствие.
Не удивительно, что все ему пророчили будущее мате матика или инженера. Но в душе Йоэля совершился неожиданный перелом. Была ли то упрямая воля к действию,. которая отвергала путь наименьшего сопротивления даже в самом себе и искала препятствий, или «материнская кровь», которую в роду Хуртов считали виновницей и первопричиной всевозможных страстей, изменчивых настроений, тяги ко всякой красоте, капризов, неуравновешенности и прочих недостатков, — как бы то ни было, парень махнул рукой на все пророчества и, поступив в университет, принялся изучать языки, искусство, философию и прочие такие же эфемерные предметы. Сначала он даже домашним не сообщил об этом.
Обычно жизнерадостный и разговорчивый парень превратился в молчаливого мечтателя, вдруг почувствовавшего некое расстояние между собой и другими людьми, полюбившего одиночество и книги. Проблемы вставали перед
ним, громоздились одна на другую, словно льдины при ледоходе, закупоривая течение природного разума. Все в нем бродило. Возникали задачи, которые он уже не мог решать с прежней легкостью. Он испытывал внутреннюю растерянность, не знал, за что ухватиться. Из него вылуплялось некое другое «я», о существовании которого он раньше не догадывался. Противоречивые желания, беспокойство, мечтания, порывы страсти охватывали молодого человека, и он впервые начал понимать _ свою мать, которая была человеком чувства, могла часами сидеть на берегу пруда под вербами и бросать кусочки хлеба гусям или в самый разгар страды забраться на горку Коопамяэ без всякого дела, просто так, чтобы полюбоваться прекрасным видом на луга.
В летние каникулы Йоэль, пренебрегая своей обязанностью помогать остальным в полевой работе, брал велосипед и уезжал куда глаза глядят, испытывая радость от летевшего навстречу ветерка. Он переживал подчас небольшие любовные приключения, которые он, однако, быстро прекращал. Бесцельно бродяжничая, он ломал себе голову над многими вопросами, а потом, усталый, любил читать такие стихи, в которых было что-то неопределенное, почти непонятное, стихи, мягкие как снежок, быстро тающий в сжатой ладони. Мир, который в них представал, походил на мир после. потопа, и Йоэлю доставляло удовольствие проводить линии между отдельными возвышавшимися над водой скалами, крышами, башнями, вершинами гор. Но это были уже не геометрические представления, которые он раньше мысленно рисовал, а что-то вроде музыкального настроения, зыбкого и неопределенного.
В эти дни в руки Йоэля попала «Творческая эволюция» Бергсона, которая показалась неким откровением для его блуждающего в потемках сознания. Все то, что он смутно угадывал, находило здесь ясное словесное выражение. Произведение это было написано как будто нарочно для него. Каждая страница увлекала его; чем дальше тем шире становился его кругозор.
Иногда у него дух захватывало от радости. Он не мог читать спокойно, сидя на стуле а должен был с книжкой в руках шагать по полям, по лесу. Он то и дело останавливался читал - несколько строк и шагал дальше, а в это время в голове у него ворочались мысли и в глазах светилась радость.
Что же произошло? Ничего особенного. Только то, что он нашел некое философское оправдание или, вернее, защиту для своего инстинктивно сделанного выбора предмета изучения. Жизнью жизнь — это слово зачаровывало его. Поэзия, искусство, гениальные фантазии — все это говорило о творческой таинственности жизни. Что такое математика рядом с этим? Низменное, утилитарное, вульгарное орудие сохранения жизни. Но сама жизнь, это. неопределенное творческое вторжение в непредвиденное будущее, текучая, изменчивая, вечно стремящаяся вперед сила, — это была та истина, которая, видимо, стояла выше всех других истин. Пространство, протяженность, неподвижность, материя, рассудок — все это означало ослабление жизненного порыва, застой, смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
3
Архитектор Йоэль Хурт унаследовал свой острый ум и активную энергию от отца, сообразительного крестьянина из южной Эстонии, всю жизнь воевавшего со своим подзолистым кочковатым участком, на котором он без конца проводил канавы, закладывал трубы, который очищал от камней и сорняков.
— Из тебя должен выйти землемер, — говорил он Иоэлю, когда они вдвоем шли мерить поля, один со своим большим деревянным циркулем, другой, следуя за ним, с маленьким. Отец терпеть не мог косых полосок и клиньев поля, не любил он и кривые, изогнутые межи, и его не оставляла странная фантазия разбить свой участок на равные квадраты.
Не забудет Йоэль никогда тех сладостных мгновений, когда отец из нижнего, обычно запертого ящика шкафа вынимал жестяную трубку картой хуторского участка, с документами и когда он, Йоэль, тогда еще маленький мальчик, опершись подбородком на руки, мог следить за важными рассуждениями и вычислениями над разложенной картой. Если при этом что-нибудь оставалось неясным, отец с сыном отправлялись через березняк на хутор Салупи к дяде Хансу, бывшему служащему страхового общества, ныне под старость поселившемуся на своем хуторе.
У этого дяди имелись любопытные инструменты, аппараты и книжки с картинками, но всего интереснее было
то, что он сам умел мастерить чудесные вещи. Ветряная мельница с зубчатыми колесами, взлетающий на воздух дракон, лук со спуском — чего еще желать Йоэлю! Солнечное затмение они наблюдали через закопченное стекло, из камешков домино строили прекрасные дома и вычисляли вышину деревьев по их тени. Но что всего важнее: дядя Ханс задолго до школьной скамьи обучил Йоэля языку цифр и линий, и это сделалось устойчивым фундаментом в его умственном мире. Во всяком случае, у мальчика уже рано появился живой интерес к решению всевозможных математических задач.
Позднее ему доставляло большое удовольствие под самой смутной и бесформенной реальностью обнаруживать геометрически-цифровой скелет. В школе дело одно время дошло до того, что Йоэль все, что попадалось на глаза — Людей, дома, деревья, — невольно соединял в геометрические фигуры, всюду проводил невидимые линии, словно страшась, что без этой наметки весь мир может рассыпаться. Когда в классную комнату врывался сноп лучей, Иоэль уже принимался вычислять объем этой пирамиды; подымая взгляд на классную доску, он невольно начинал делить ее площадь на треугольники или вычислять, насколько площадь стены больше площади доски. Всюду глаз его строил квадраты, треугольники, параллелограммы, оси, секторы, конусы, кубы, и нередко требовалось известное усилие, чтобы отогнать эти назойливые представления.
В то время как товарищи по школе ломали себе голову над сложными задачами, он легко находил решения, чаще всего при помощи мгновенного проблеска мысли, самому ему доставлявшего большое удовольствие.
Не удивительно, что все ему пророчили будущее мате матика или инженера. Но в душе Йоэля совершился неожиданный перелом. Была ли то упрямая воля к действию,. которая отвергала путь наименьшего сопротивления даже в самом себе и искала препятствий, или «материнская кровь», которую в роду Хуртов считали виновницей и первопричиной всевозможных страстей, изменчивых настроений, тяги ко всякой красоте, капризов, неуравновешенности и прочих недостатков, — как бы то ни было, парень махнул рукой на все пророчества и, поступив в университет, принялся изучать языки, искусство, философию и прочие такие же эфемерные предметы. Сначала он даже домашним не сообщил об этом.
Обычно жизнерадостный и разговорчивый парень превратился в молчаливого мечтателя, вдруг почувствовавшего некое расстояние между собой и другими людьми, полюбившего одиночество и книги. Проблемы вставали перед
ним, громоздились одна на другую, словно льдины при ледоходе, закупоривая течение природного разума. Все в нем бродило. Возникали задачи, которые он уже не мог решать с прежней легкостью. Он испытывал внутреннюю растерянность, не знал, за что ухватиться. Из него вылуплялось некое другое «я», о существовании которого он раньше не догадывался. Противоречивые желания, беспокойство, мечтания, порывы страсти охватывали молодого человека, и он впервые начал понимать _ свою мать, которая была человеком чувства, могла часами сидеть на берегу пруда под вербами и бросать кусочки хлеба гусям или в самый разгар страды забраться на горку Коопамяэ без всякого дела, просто так, чтобы полюбоваться прекрасным видом на луга.
В летние каникулы Йоэль, пренебрегая своей обязанностью помогать остальным в полевой работе, брал велосипед и уезжал куда глаза глядят, испытывая радость от летевшего навстречу ветерка. Он переживал подчас небольшие любовные приключения, которые он, однако, быстро прекращал. Бесцельно бродяжничая, он ломал себе голову над многими вопросами, а потом, усталый, любил читать такие стихи, в которых было что-то неопределенное, почти непонятное, стихи, мягкие как снежок, быстро тающий в сжатой ладони. Мир, который в них представал, походил на мир после. потопа, и Йоэлю доставляло удовольствие проводить линии между отдельными возвышавшимися над водой скалами, крышами, башнями, вершинами гор. Но это были уже не геометрические представления, которые он раньше мысленно рисовал, а что-то вроде музыкального настроения, зыбкого и неопределенного.
В эти дни в руки Йоэля попала «Творческая эволюция» Бергсона, которая показалась неким откровением для его блуждающего в потемках сознания. Все то, что он смутно угадывал, находило здесь ясное словесное выражение. Произведение это было написано как будто нарочно для него. Каждая страница увлекала его; чем дальше тем шире становился его кругозор.
Иногда у него дух захватывало от радости. Он не мог читать спокойно, сидя на стуле а должен был с книжкой в руках шагать по полям, по лесу. Он то и дело останавливался читал - несколько строк и шагал дальше, а в это время в голове у него ворочались мысли и в глазах светилась радость.
Что же произошло? Ничего особенного. Только то, что он нашел некое философское оправдание или, вернее, защиту для своего инстинктивно сделанного выбора предмета изучения. Жизнью жизнь — это слово зачаровывало его. Поэзия, искусство, гениальные фантазии — все это говорило о творческой таинственности жизни. Что такое математика рядом с этим? Низменное, утилитарное, вульгарное орудие сохранения жизни. Но сама жизнь, это. неопределенное творческое вторжение в непредвиденное будущее, текучая, изменчивая, вечно стремящаяся вперед сила, — это была та истина, которая, видимо, стояла выше всех других истин. Пространство, протяженность, неподвижность, материя, рассудок — все это означало ослабление жизненного порыва, застой, смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91