Так и не принял. И по-прежнему ходит с голыми руками. Как вы думаете, господин пастор, правильно он поступил, что не принял? А может, я нехорошо поступила?
- Трудно сказать, - ответил пастор Нийнемяэ.
- Вам трудно сказать? - удивилась Кики, кокетливо глядя на него. - А я думала, что вы должны знать. Вы же пастор...
Оторвав наконец взгляд от картины, Тамберг прервал беседу Кики с пастором:
- Да, этот угол у него хорошо проработан, но здесь, вот видите, получилось суховато, невыразительно. Талант есть, а больше ничего.
- Как это — а больше ничего? — спросил Орайыэ.
- Пусть поучится еще, пусть переболеет детскими болезнями... Я имею в виду этих уродцев, которых он нарисовал вместо людей. Ну разве это люди! Пусть учится рисовать. И разве это церковная башня, такая кривая? Это скорее шутовской колпак с какого-то маскарада.
- Эге, ты же не знаешь, может, он нарочно так нарисовал, - ответил Орайыэ. - Может, эта башня или колпак так и должны торчать криво. Раз, дескать, наши церковные дела пошли вкривь и вкось...
- Пошли вкривь и вкось? - вмешался пастор. - Я бы не решился выразиться так резко. Теперь, когда в школах снова введено изучение закона божьего, когда оппозиционные настроения улеглись и когда народ в наше бурное время снова начинает посещать церковь...
Кики уже незаметно удалилась, чтобы передать хозяйке желанную весть. Усевшись в зале вокруг стола на диване и на удобных стульях, женщины беседовали о весенних модах. Мужчины столпились у противоположной стены, и их разговор уже начал клониться к политике, так как к этой группе присоединились двое таких ярых спорщиков, как промышленник и политик Тарас и журналист Кийпсаар, резкие суждения которого многих раздражали.
- Знаете что! — воскликнул Кийпсаар, чье несколько маскообразное лицо выглядело одновременно и детским и старческим. — Когда я был примерно в возрасте Орайыэ, скандалистами являлись сиурувцы и общественной нравственности угрожала ужасная опасность. Стихи их читали за закрытыми дверями, от них родители предостерегали детей, а пастыри душ — своих овечек. А теперь поставщиками скандалов стали сами пасторы. Конечно, церковные башни сейчас покосились. Извините, господин Нийнемяэ, но и вы тут ничего не можете поделать, если вашего коллегу Ныгеса застают, когда он влезает в окно к госпоже Каарт-Луйкмил-Оясоо, а пастора Каармана сшибают с ног среди церковных скамей, если шестидесятилетний пастор Ныу выкидывает за дверь собственную жену и берет себе восемнадцатилетнюю любовницу, если пастор Лепик проказничает с мальчиками, а конфирманты пастора Мутли уходят в день конфирмации причащаться в другую церковь, потому что их собственный пастырь нализался. Нужны ли еще примеры ?
- На чужой роток не накинешь платок, - улыбнулся Тарас. — Но еще не известно, сколько правды во всех этих сплетнях. Я уверен, что здесь виноваты газеты, которые вмешиваются в частную жизнь, из мухи делают слона и подстрекают народ.
Нийнемяэ промолчал. Ему трудно было защищать своих коллег. Он вдруг подумал о своей Реэт, которая не захотела прийти вместе с ним «к этим слишком солидным» людям, она была вообще немного взбалмошная и просила извиниться за нее и объяснить ее отсутствие головкой болью. «Кто знает этих женщин», — сказал он недавно госпоже Орайыэ. Нет, уж Нийнемяэ не опустится до скандалов, никогда не дойдет до этого, просто не допустит ее до того, чтобы...
- Намордник на прессу! Этого вам хочется? Неужели вы думаете, что коррупция из-за этого уменьшится? Теперь, по крайней мере, можно пригвоздить виновного к позорному столбу, а тогда каждый смело будет продолжать заниматься своими черными делами. В Германии спалили рейхстаг, а теперь зажимают рты газетам, даже на радио не дают пискнуть инакомыслящим. Один только истерический вопль с утра до вечера.
— Не вмешивайтесь в чужие дела, — возражал Тарас. — Разве мы знаем, для чего все это нужно? У Германии другого пути не было, если она хотела продолжать жить...
— Как только поджоги, ложь, истерика?
— Ложь? Почему ложь? — рассердился Тарас, повышая голос. — У каждой революции имеются свои глубокие причины, своя логика и своя истина, которую противники считают ложью.
— Это, по-вашему, революция?! — воскликнул Кийпсаар.
— Господа, господа! — умиротворяюще протягивая руки между спорщиками, увещевал Орайыэ. — Успеете еще поссориться. По этому вопросу выслушайте прежде свидетеля, который сам принимал участие в этих немецких делах. Он должен прийти с минуты на минуту. Потерпите немножко.
— Кто это? — послышалось с разных сторон.
— Сами увидите! Увидите сами!
Тон, которым Орайыэ произнес эти слова, был таким внушительным, что спор сразу угас. Зато в дамском кружке вспыхнул интерес к ожидаемому гостю, когда госпожа Орайыэ сообщила:
— Кофе уже на столе, но Пауль готовит вам сюрприз... Он ждет одного человека, который может оказаться интересным и для дам.
— Кто это? Скажите наконец! — допытывались у Орайыэ, который с улыбкой на лице, засунув пальцы в карманы жилета, подошел к женщинам.
— О, замечательный парень! Мы с ним немало половили раков, немало проказничали с девушками, когда были молоды.
— Теперь вы, значит, уже старцы? — спросила госпожа Тарас у тридцатидвухлетнего Орайыэ. Сама она была в том возрасте, когда против старости борются не только притираниями и массажами, но и хирургическим ножом: мадам Ноэль недавно подтянула к волосам складки и морщины на лице госпожи Тарас.
— Он-то нет, ведь он ещё не надел супружеского ярма. Ну да, когда мы вместе ухаживали за девушками, я только болтал и валял дурака, а он молчал и побеждал. Он был тогда серьезным, ужасно серьезным.
— Ну, тогда он вовсе не интересен, — разочарованно протянула госпожа Тийдо, изысканным жестом поднося ко рту сигарету.
— Но, Пауль, где спички ? - послышался ласкающий упрек хозяйки.
Встрепенувшись, Пауль прежде всего попотчевал сигаретами и других дам. Спички? Да, Пауль забыл о спичках, как можно быть таким невнимательным!
— Огонь есть у мадемуазель Ормус! - воскликнул Пауль, когда та вынула из своей сумочки спички. — Ах> неинтересен? — спросил он, наклоняясь с зажженной спичкой к губам госпожи Тийдо. — Ну что ж, увидим, намного ли он изменился.
— Значит, вы давно его не видели?
— Давно? Нет, я видел его часа два-три назад, но он был еще сонным, не выспался. Может, опять заснул? Пойду-ка позвоню.
— Ну и соня, — рассмеялась Ормус, чьи глаза блестели от таившейся во всем ее существе жизненной энергии.
— Скажите хоть вы, кого вы так ждете, — обратилась госпожа Тарас к хозяйке дома.
— Господина Хурта. Это друг Пауля еще с детских лет, — тихонько, словно какую-то тайну, поведала та столпившимся вокруг нее женщинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
- Трудно сказать, - ответил пастор Нийнемяэ.
- Вам трудно сказать? - удивилась Кики, кокетливо глядя на него. - А я думала, что вы должны знать. Вы же пастор...
Оторвав наконец взгляд от картины, Тамберг прервал беседу Кики с пастором:
- Да, этот угол у него хорошо проработан, но здесь, вот видите, получилось суховато, невыразительно. Талант есть, а больше ничего.
- Как это — а больше ничего? — спросил Орайыэ.
- Пусть поучится еще, пусть переболеет детскими болезнями... Я имею в виду этих уродцев, которых он нарисовал вместо людей. Ну разве это люди! Пусть учится рисовать. И разве это церковная башня, такая кривая? Это скорее шутовской колпак с какого-то маскарада.
- Эге, ты же не знаешь, может, он нарочно так нарисовал, - ответил Орайыэ. - Может, эта башня или колпак так и должны торчать криво. Раз, дескать, наши церковные дела пошли вкривь и вкось...
- Пошли вкривь и вкось? - вмешался пастор. - Я бы не решился выразиться так резко. Теперь, когда в школах снова введено изучение закона божьего, когда оппозиционные настроения улеглись и когда народ в наше бурное время снова начинает посещать церковь...
Кики уже незаметно удалилась, чтобы передать хозяйке желанную весть. Усевшись в зале вокруг стола на диване и на удобных стульях, женщины беседовали о весенних модах. Мужчины столпились у противоположной стены, и их разговор уже начал клониться к политике, так как к этой группе присоединились двое таких ярых спорщиков, как промышленник и политик Тарас и журналист Кийпсаар, резкие суждения которого многих раздражали.
- Знаете что! — воскликнул Кийпсаар, чье несколько маскообразное лицо выглядело одновременно и детским и старческим. — Когда я был примерно в возрасте Орайыэ, скандалистами являлись сиурувцы и общественной нравственности угрожала ужасная опасность. Стихи их читали за закрытыми дверями, от них родители предостерегали детей, а пастыри душ — своих овечек. А теперь поставщиками скандалов стали сами пасторы. Конечно, церковные башни сейчас покосились. Извините, господин Нийнемяэ, но и вы тут ничего не можете поделать, если вашего коллегу Ныгеса застают, когда он влезает в окно к госпоже Каарт-Луйкмил-Оясоо, а пастора Каармана сшибают с ног среди церковных скамей, если шестидесятилетний пастор Ныу выкидывает за дверь собственную жену и берет себе восемнадцатилетнюю любовницу, если пастор Лепик проказничает с мальчиками, а конфирманты пастора Мутли уходят в день конфирмации причащаться в другую церковь, потому что их собственный пастырь нализался. Нужны ли еще примеры ?
- На чужой роток не накинешь платок, - улыбнулся Тарас. — Но еще не известно, сколько правды во всех этих сплетнях. Я уверен, что здесь виноваты газеты, которые вмешиваются в частную жизнь, из мухи делают слона и подстрекают народ.
Нийнемяэ промолчал. Ему трудно было защищать своих коллег. Он вдруг подумал о своей Реэт, которая не захотела прийти вместе с ним «к этим слишком солидным» людям, она была вообще немного взбалмошная и просила извиниться за нее и объяснить ее отсутствие головкой болью. «Кто знает этих женщин», — сказал он недавно госпоже Орайыэ. Нет, уж Нийнемяэ не опустится до скандалов, никогда не дойдет до этого, просто не допустит ее до того, чтобы...
- Намордник на прессу! Этого вам хочется? Неужели вы думаете, что коррупция из-за этого уменьшится? Теперь, по крайней мере, можно пригвоздить виновного к позорному столбу, а тогда каждый смело будет продолжать заниматься своими черными делами. В Германии спалили рейхстаг, а теперь зажимают рты газетам, даже на радио не дают пискнуть инакомыслящим. Один только истерический вопль с утра до вечера.
— Не вмешивайтесь в чужие дела, — возражал Тарас. — Разве мы знаем, для чего все это нужно? У Германии другого пути не было, если она хотела продолжать жить...
— Как только поджоги, ложь, истерика?
— Ложь? Почему ложь? — рассердился Тарас, повышая голос. — У каждой революции имеются свои глубокие причины, своя логика и своя истина, которую противники считают ложью.
— Это, по-вашему, революция?! — воскликнул Кийпсаар.
— Господа, господа! — умиротворяюще протягивая руки между спорщиками, увещевал Орайыэ. — Успеете еще поссориться. По этому вопросу выслушайте прежде свидетеля, который сам принимал участие в этих немецких делах. Он должен прийти с минуты на минуту. Потерпите немножко.
— Кто это? — послышалось с разных сторон.
— Сами увидите! Увидите сами!
Тон, которым Орайыэ произнес эти слова, был таким внушительным, что спор сразу угас. Зато в дамском кружке вспыхнул интерес к ожидаемому гостю, когда госпожа Орайыэ сообщила:
— Кофе уже на столе, но Пауль готовит вам сюрприз... Он ждет одного человека, который может оказаться интересным и для дам.
— Кто это? Скажите наконец! — допытывались у Орайыэ, который с улыбкой на лице, засунув пальцы в карманы жилета, подошел к женщинам.
— О, замечательный парень! Мы с ним немало половили раков, немало проказничали с девушками, когда были молоды.
— Теперь вы, значит, уже старцы? — спросила госпожа Тарас у тридцатидвухлетнего Орайыэ. Сама она была в том возрасте, когда против старости борются не только притираниями и массажами, но и хирургическим ножом: мадам Ноэль недавно подтянула к волосам складки и морщины на лице госпожи Тарас.
— Он-то нет, ведь он ещё не надел супружеского ярма. Ну да, когда мы вместе ухаживали за девушками, я только болтал и валял дурака, а он молчал и побеждал. Он был тогда серьезным, ужасно серьезным.
— Ну, тогда он вовсе не интересен, — разочарованно протянула госпожа Тийдо, изысканным жестом поднося ко рту сигарету.
— Но, Пауль, где спички ? - послышался ласкающий упрек хозяйки.
Встрепенувшись, Пауль прежде всего попотчевал сигаретами и других дам. Спички? Да, Пауль забыл о спичках, как можно быть таким невнимательным!
— Огонь есть у мадемуазель Ормус! - воскликнул Пауль, когда та вынула из своей сумочки спички. — Ах> неинтересен? — спросил он, наклоняясь с зажженной спичкой к губам госпожи Тийдо. — Ну что ж, увидим, намного ли он изменился.
— Значит, вы давно его не видели?
— Давно? Нет, я видел его часа два-три назад, но он был еще сонным, не выспался. Может, опять заснул? Пойду-ка позвоню.
— Ну и соня, — рассмеялась Ормус, чьи глаза блестели от таившейся во всем ее существе жизненной энергии.
— Скажите хоть вы, кого вы так ждете, — обратилась госпожа Тарас к хозяйке дома.
— Господина Хурта. Это друг Пауля еще с детских лет, — тихонько, словно какую-то тайну, поведала та столпившимся вокруг нее женщинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91