Здесь я непреклонен!
— Не выбалтывай мне своих секретов! Стены могут услышать.
— Стены пусть молчат! Но ты, мой старый однокашник, должен узнать все мои секреты, потому что я хочу тебя опутать, чтобы ты не мог вырваться из моих когтей.
И Рыйгас, то называвший Хурта сердечным другом, то считавший его врагом, то доверявший, то угрожавший ему, счел нужным пригласить его на вечер сюда же: вечером здесь должны собраться другие приятели Рыйгаса, и можно будет сообща взять в клещи нового пришельца.
— Люди все первый сорт, — рекомендовал он Йоэлю своих товарищей, — такие же, как ты. Будет и женский пол, так около полуночи. Понимаешь? Я уже и другим сказал, что ты придешь. Не подведи меня!
— Никак не могу. Я решил уехать.
— Ах, глупости, куда ты поедешь? Просто хочешь отойти; в сторонку.
— Я уже известил брата, чтобы он встретил меня на станции.
— Я это улажу. Телеграфирую, что приедешь завтра. Очень просто.
— Нет, это не годится.
— Почему? Ты пренебрегаешь нашим обществом?
— Оставим это! Неохота! И вообще я не хочу иметь ничего общего с такими грязными делами!
Рыйгас разозлился.
— Что ты сказал? С грязными делами? Когда тут на весах судьба целого народа! Для тебя это грязное дело?
Рыйгас почувствовал себя оскорбленным.
— Да, на весы вы кладете судьбу целого народа. Но делаете это ради своих грязных планов. Смотрите, как бы вам не обжечься!
— Ого-о! — крикнул Рыйгас. — Увидим, кто посмеет тронуть нас! Я не разговаривал бы так откровенно, если бы за спиной у нас была всего какая-нибудь горсточка людей. У нас, черт побери, найдется опора и в других местах, где никто и не догадывается! Найдутся люди, деньги и оружие! Последний раз говорю тебе, Хурт, если ты не сотрешь с лица своей пренебрежительной гримасы, тебе плохо придется, очень плохо.
— Это что? Угроза?
— Нет, только последний дружеский совет!
— А потом?
— А потом, возможно, мы будем стоять друг против друга, лицом к лицу, и тогда пощады не жди!
Из ресторана они ушли каждый в свою сторону.
— Всего хорошего! — крикнул Рыйгас. — Одумайся, пока не поздно! Потому что мы еще встретимся!
— Или окажемся по разные стороны баррикады! — ответил Хурт.
5
Вечер под Иванову ночь собрал на станционной платформе к приходу поезда немало молодежи. Еще светло, и горизонт просторен, хотя солнце уже зашло. Все ждут того момента, когда за станцией, на месте старого городища, зажгут костер из просмоленных сучьев.
Йоэль Хурт выходит из. вагона со свертками в руках и оглядывается. Никто не встречает его. Тем лучше. Можно шагать без помехи, отдаваясь своим мыслям. Можно даже завернуть по пути на какой-нибудь иванов огонек, отдавшись на волю случая, хотя десятилетнее отсутствие и принесло с собой некоторую скованность. Но хорошо хоть напомнить о прежнем бродяжничестве, когда ночи казались такими коротенькими, будто они и веки не успевали прикрыть, — едва обовьешь рукой гибкий стан, как уже загорается день. Нередко приходилось шагать прямиком через овсяное или ячменное поле, ночевать в чужих сараях или под клеверными скирдами; разгорались серьезные, глубокие споры у костра, случались быстрые знакомства полыхавшие одну светлую ночь и уже к утру забытые.
Теперь все иначе. Теперь он уже не лихой бродяга, шагающий в ночи, а солидный архитектор, серый спортивный костюм которого вызвал бы известное смущение, если он вздумал подойти к какой-нибудь компании. Он и внутренне отдалился от той жизни, которой в детстве
принадлежал целиком. Иоэль с интересом задает себе вопрос, насколько именно он отвык.
Он сворачивает на ровный большак. Здесь не видно других пешеходов, навстречу несется лишь машина, которая подымает тучу пыли. Изредка проезжает велосипед. Из-за леса в светлое небо устремляется веселая ракета. Озеро посреди лугов и болот выглядит плоским и скучным, но там, подальше, повыше, на горизонте пылают уже три, пять, восемь костров.
Йоэль глубоко погрузился в свои мысли, пока его не разбудили собственные гулкие шаги на мосту. Он смотрит, как речная вода тихонько колеблет камыш. Словно серые букашки, тянутся к озеру копны сена, и теплый ветерок обдает запахом скошенного сена, который так приятно перекрывает запах пыльного большака.
Дорога ведет мимо стен огромного амбара в бывшем имении. С побеленными стенами и зарешеченными окнами, здание это напоминает некую крепость или тюрьму. Наверху, на крыше, вырисовывается на вечернем небе жестяной флюгер с вырезанной на нем датой 1764. Когда Йоэль проезжал здесь в последний раз, кирпичные столбы ворот покривились, а соломенные крыши конюшен растрепал ветер. Теперь в парке перед бывшим господским домом стоят чистые белые скамейки, дорожки посыпаны гравием, а новые ворота украшены белой эмалевой вывеской с черными буквами: «Сельскохозяйственная школа Хаабъярве». Высокие липы и пирамидальные ели остались прежними, но за ними возникли новые, современные постройки, а снизу, от мельничной плотины, тянутся вверх электрические провода.
И наверху, на горе Хаабъярв, слышатся песни, крики! и шумный говор. Десять лет назад Хурт непременно направился бы туда, но теперь он этого не делает. Он сворачивает в сторону от большака и выбирает более короткий путь — тропинку через лес, одинокую, но богатую воспоминаниями. Мелкая быстрая речушка плещется по левую руку; через тропинку переползают корни деревьев, о которые нетрудно споткнуться. Вскоре тропинка подымается вверх, оставляя внизу стремнину, несущуюся среди песчаных берегов. А вот и остатки старых развалин, на которые можно влезть, соблюдая осторожность. Оттуда над вершинэхми деревьев видно вечернее небо и крыши водяной мельницы, принадлежавшей. Орайыэ, мельничный пруд. Все это старые, знакомые места, от которых веет дружелюбием и теплом. Если прямо от развалин спуститься к реке можно в летнем сумраке обрести те же настроения, что и в ту белую ночь, когда они гуляли здесь, впереди Орайы с девушкой в светлом платье, а сзади он, Йоэль, тоже с какой-то девушкой, чье имя и наружность уже изгладились из памяти.
Мельничная плотина закрыта, и на дне пруда осталось лишь немного воды. Тут все по-прежнему: прислоненный к стене истертый жернов, маленькие, запорошенные мукой окошки, молчаливый дом. Здесь родился и провел детство Пауль Орайыэ, здесь они вместе купались, катались на лодке, ловили рыбу и раков, потому что Йоэль был тут частым гостем. Здесь они частенько болтали и строили всевозможные планы, отсюда Йоэль спускался один с. книжкой в руке в речную долину. Он всегда предпочитал такие книги, где бы трудно было прочесть сразу больше одной фразы. Не давая увлечь себя захватывающим сюжетом, он любил поразмыслить над прочитанным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— Не выбалтывай мне своих секретов! Стены могут услышать.
— Стены пусть молчат! Но ты, мой старый однокашник, должен узнать все мои секреты, потому что я хочу тебя опутать, чтобы ты не мог вырваться из моих когтей.
И Рыйгас, то называвший Хурта сердечным другом, то считавший его врагом, то доверявший, то угрожавший ему, счел нужным пригласить его на вечер сюда же: вечером здесь должны собраться другие приятели Рыйгаса, и можно будет сообща взять в клещи нового пришельца.
— Люди все первый сорт, — рекомендовал он Йоэлю своих товарищей, — такие же, как ты. Будет и женский пол, так около полуночи. Понимаешь? Я уже и другим сказал, что ты придешь. Не подведи меня!
— Никак не могу. Я решил уехать.
— Ах, глупости, куда ты поедешь? Просто хочешь отойти; в сторонку.
— Я уже известил брата, чтобы он встретил меня на станции.
— Я это улажу. Телеграфирую, что приедешь завтра. Очень просто.
— Нет, это не годится.
— Почему? Ты пренебрегаешь нашим обществом?
— Оставим это! Неохота! И вообще я не хочу иметь ничего общего с такими грязными делами!
Рыйгас разозлился.
— Что ты сказал? С грязными делами? Когда тут на весах судьба целого народа! Для тебя это грязное дело?
Рыйгас почувствовал себя оскорбленным.
— Да, на весы вы кладете судьбу целого народа. Но делаете это ради своих грязных планов. Смотрите, как бы вам не обжечься!
— Ого-о! — крикнул Рыйгас. — Увидим, кто посмеет тронуть нас! Я не разговаривал бы так откровенно, если бы за спиной у нас была всего какая-нибудь горсточка людей. У нас, черт побери, найдется опора и в других местах, где никто и не догадывается! Найдутся люди, деньги и оружие! Последний раз говорю тебе, Хурт, если ты не сотрешь с лица своей пренебрежительной гримасы, тебе плохо придется, очень плохо.
— Это что? Угроза?
— Нет, только последний дружеский совет!
— А потом?
— А потом, возможно, мы будем стоять друг против друга, лицом к лицу, и тогда пощады не жди!
Из ресторана они ушли каждый в свою сторону.
— Всего хорошего! — крикнул Рыйгас. — Одумайся, пока не поздно! Потому что мы еще встретимся!
— Или окажемся по разные стороны баррикады! — ответил Хурт.
5
Вечер под Иванову ночь собрал на станционной платформе к приходу поезда немало молодежи. Еще светло, и горизонт просторен, хотя солнце уже зашло. Все ждут того момента, когда за станцией, на месте старого городища, зажгут костер из просмоленных сучьев.
Йоэль Хурт выходит из. вагона со свертками в руках и оглядывается. Никто не встречает его. Тем лучше. Можно шагать без помехи, отдаваясь своим мыслям. Можно даже завернуть по пути на какой-нибудь иванов огонек, отдавшись на волю случая, хотя десятилетнее отсутствие и принесло с собой некоторую скованность. Но хорошо хоть напомнить о прежнем бродяжничестве, когда ночи казались такими коротенькими, будто они и веки не успевали прикрыть, — едва обовьешь рукой гибкий стан, как уже загорается день. Нередко приходилось шагать прямиком через овсяное или ячменное поле, ночевать в чужих сараях или под клеверными скирдами; разгорались серьезные, глубокие споры у костра, случались быстрые знакомства полыхавшие одну светлую ночь и уже к утру забытые.
Теперь все иначе. Теперь он уже не лихой бродяга, шагающий в ночи, а солидный архитектор, серый спортивный костюм которого вызвал бы известное смущение, если он вздумал подойти к какой-нибудь компании. Он и внутренне отдалился от той жизни, которой в детстве
принадлежал целиком. Иоэль с интересом задает себе вопрос, насколько именно он отвык.
Он сворачивает на ровный большак. Здесь не видно других пешеходов, навстречу несется лишь машина, которая подымает тучу пыли. Изредка проезжает велосипед. Из-за леса в светлое небо устремляется веселая ракета. Озеро посреди лугов и болот выглядит плоским и скучным, но там, подальше, повыше, на горизонте пылают уже три, пять, восемь костров.
Йоэль глубоко погрузился в свои мысли, пока его не разбудили собственные гулкие шаги на мосту. Он смотрит, как речная вода тихонько колеблет камыш. Словно серые букашки, тянутся к озеру копны сена, и теплый ветерок обдает запахом скошенного сена, который так приятно перекрывает запах пыльного большака.
Дорога ведет мимо стен огромного амбара в бывшем имении. С побеленными стенами и зарешеченными окнами, здание это напоминает некую крепость или тюрьму. Наверху, на крыше, вырисовывается на вечернем небе жестяной флюгер с вырезанной на нем датой 1764. Когда Йоэль проезжал здесь в последний раз, кирпичные столбы ворот покривились, а соломенные крыши конюшен растрепал ветер. Теперь в парке перед бывшим господским домом стоят чистые белые скамейки, дорожки посыпаны гравием, а новые ворота украшены белой эмалевой вывеской с черными буквами: «Сельскохозяйственная школа Хаабъярве». Высокие липы и пирамидальные ели остались прежними, но за ними возникли новые, современные постройки, а снизу, от мельничной плотины, тянутся вверх электрические провода.
И наверху, на горе Хаабъярв, слышатся песни, крики! и шумный говор. Десять лет назад Хурт непременно направился бы туда, но теперь он этого не делает. Он сворачивает в сторону от большака и выбирает более короткий путь — тропинку через лес, одинокую, но богатую воспоминаниями. Мелкая быстрая речушка плещется по левую руку; через тропинку переползают корни деревьев, о которые нетрудно споткнуться. Вскоре тропинка подымается вверх, оставляя внизу стремнину, несущуюся среди песчаных берегов. А вот и остатки старых развалин, на которые можно влезть, соблюдая осторожность. Оттуда над вершинэхми деревьев видно вечернее небо и крыши водяной мельницы, принадлежавшей. Орайыэ, мельничный пруд. Все это старые, знакомые места, от которых веет дружелюбием и теплом. Если прямо от развалин спуститься к реке можно в летнем сумраке обрести те же настроения, что и в ту белую ночь, когда они гуляли здесь, впереди Орайы с девушкой в светлом платье, а сзади он, Йоэль, тоже с какой-то девушкой, чье имя и наружность уже изгладились из памяти.
Мельничная плотина закрыта, и на дне пруда осталось лишь немного воды. Тут все по-прежнему: прислоненный к стене истертый жернов, маленькие, запорошенные мукой окошки, молчаливый дом. Здесь родился и провел детство Пауль Орайыэ, здесь они вместе купались, катались на лодке, ловили рыбу и раков, потому что Йоэль был тут частым гостем. Здесь они частенько болтали и строили всевозможные планы, отсюда Йоэль спускался один с. книжкой в руке в речную долину. Он всегда предпочитал такие книги, где бы трудно было прочесть сразу больше одной фразы. Не давая увлечь себя захватывающим сюжетом, он любил поразмыслить над прочитанным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91