Когда наконец план был почти готов, будущее здание начертано уже в перспективе, а соответствующие вычисления закончены, Хурт предпринял небольшую экскурсию на место своего будущего здания. Здесь он просто испугался, когда увидел, как много домов придется снести, чтобы дать место ратуше. Это были, правда, старые, покосившиеся деревянные дома, низенькие и жалкие, но все же дома. Каждый из них имел своего хозяина, и каждый имел право противиться сносу. Кто согласится добровольно убраться отсюда? Как это он в своих расчетах упустил такое обстоятельство?
«Напрасны все мои труды, — с горечью подумал он, возвращаясь домой. — Место для ратуши я выбрал иное, чем требовалось по условиям конкурса, расчеты неточны, кубатура больше заданной. Бессмыслица, бессмыслица!»
За все эти долгие, трудные недели он смог бы найти себе другие занятия, как-то войти в работу. А теперь он уже прожился, и ему не оставалось ничего другого как уехать на лето в деревню и сесть на шею брату который и так сердился на Йоэля из-за выплаченный ему сумм и чей хутор все больше запутывался в долгах.
Впав в какое-то безразличие, ой поручил служанке отнести на почту бумаги, а сам, нахлобучив шляпу, в пальто нараспашку, отправился за город, на свой знакомый большак. Дорога просохла. Было так приятно подбрасывать носком ботинка круглые камешки на дороге.
4
Когда солнце поверх крыш бросило сноп лучей в мастерскую скульптора, серый, свернувшийся клубком кот Хабиб сквозь сон повернулся слегка к окну, но тут же заснул, подняв белую мордочку вверх, словно в ожидании приятной щекотки. За ширмой на железной кровати скульптор Умбъярв повернулся на другой бок и натянул одеяло на голову, — в эти часы у него начинался самый сладкий сон, потому что всю ночь ему приходилось как бы бороться с разными помехами и настоящий сон приходилось завоевывать с большими усилиями. Третье живое существо, находившееся в мастерской, Антс Рыйгас, не видя и не слыша ничего, спокойно продолжал спать на импровизированном ложе из стульев и ящиков, повернув лицо к стене, закинув назад голову и скрючив одну ногу.
Это было низкое, но объемистое помещение неправильной формы, с побеленным когда-то потолком и стенами, на которых сейчас можно было различить всевозможных цветов пятна и брызги, в то время как над железной печуркой, чья черная труба соединялась с кирпичной, до самого потолка тянулись полосы сажи. Кирпичная труба, когда-то тоже побеленная, была покрыта коричневыми пятнами от дождевых подтеков. Вместе с бог знает откуда взявшимися выступами эта труба образовывала неровную стену, в углублениях которой валялся всевозможный хлам, начиная от поленьев для печки и кончая книгами. Посреди мастерской, отличавшейся идеальным беспорядком, стоял небольшой вращающийся помост для натуры, рядом с ним трехногая подставка со скульптурой, завернутой в мокрые простыни. Пахло сырой глиной, от которой спящие пытались отгородиться четырехстворчатой ширмой, состоявшей из прикрепленных друг к другу подрамников с натянутым на них холстом. Было время, когда скульптор делал на нем наброски эскизов.
Из двух боковых окон видна была прежде всего широкая кирпичная стена, затем открывался вид на множество крыш, посреди которых вздымалась башня массивной готической церкви. Окно на другой стене представши собой собственно стеклянную дверь на маленький
балкон. В пол балкона был вделан люк, через который можно было доставлять на мансарду при помощи блоков и веревок дрова, глину и гранит. Это было изобретением самого Умбъярва. И Рыйгасу не раз приходило в голову, что в случае опасности через этот люк легко удрать.
Рыйгас? Кто он? Сейчас он погружен в такой глубокий сон, что не заметил бы, если бы с него вздумали снять маску.
Это он много лет тому назад натолкнул Хурта на изучение архитектуры. Хурт до сих пор оставался благодарен ему за это. Антс Рыйгас был тогда студентом, да и сейчас продолжал числиться им, лишь переменив один факультет на другой, хотя учеба его никогда не интересовала. В голове теснились не столько мысли, сколько всяческие проекты, но больше всего он любил разную суету и сутолоку. У него даже не нашлось времени, чтобы подыскать себе приличную комнату, и он пользуется гостеприимством своего однокашника и друга. Он вечно мечется и волнуется, но уж коль ляжет, сразу же погружается в глубокий сон, и его пушками не разбудишь.
Он относился к числу тех полуинтеллигентов, которые утверждали, что любят народ, впрочем, любили они его не для того, чтобы воспитывать, но чтобы1 увлекать за собой. Антс Рыйгас душой и телом отдался политике Национального фронта, целью которой было раскритиковать в пух и прах все прежнее, чтобы очистить путь новому мессии. Носясь с одного собрания на другое, он с пеной у рта доказывал,. что государственный строй прогнил, что всюду царит коррупция, что власть имущие подкупны и набивают себе карманы, обманывают народ, приобретают за границей недвижимость, получают взятки у промышленников и банкиров; помещикам они посулили уплатить за землю несметную сумму, и даже внуки это почувствуют на своей спине. И все это ему нужно было лишь для того, чтобы ратовать за сильного человека у власти, который освободил бы трудовой народ от порабощения «марксистами и евреями» и «вернул его в лоно эстонской нации»...
На ораторской трибуне он так входил в раж, что махал кулаком и стучал о стол, а когда уже не хватало голоса, умел рассмешить слушателей каким-нибудь крепким, соленым словцом, какие у него всегда находились в избытке. Когда ему случалось забегать в кофейню, он присаживался на минутку то у одного, то у другого столика, оставляя после своего ухода настроение близящегося Судного дня. От него частенько можно было услышать, что историю двигает вперед не разум, а динамика абсурдности, или: когда идешь к народу, не забудь прихватить кнут.
В руководящем штабе Национального фронта эта беспокойная душа ценилась как признанная сила. Он был неутомим в своем прожектерстве, беспощаден в своем стремлении пробиться, груб в своей погоне за властью. Особым заданием возложенным на него, являлась организационная работа и фашистская пропаганда среди безработной интеллигенции. Материала здесь хватало. «Ведь это идиотство, — говорил он, — участвовать в игре «дома ли сапожник», когда при этом никто не встает, да и не думает вставать со своего места до самой смерти. Стой как дурак посреди круга, да если бы еще один, а то нас тысячи, нас целый ударный отряд, целая дружина, пока вы, власть имущие, плесневеете на своих местах. Но настанет день... настанет день... и вы полетите со своих мест так, что костей не соберете!»
Теперь этот военачальник спал праведным сном на своем аскетическом ложе, более жестком, чем походная кровать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91