Редкие фонари освещали сгрудившиеся на узкой улице дома и домишки, истлевавшие в некоем благодушном застое.
Йоэль остановился перед ратушей и задрал голову, чтобы посмотреть на часы. При этом взгляд его остановился на покосившихся, тусклых окнах второго этажа и на торчавшем куда-то в сторону конце водосточной трубы, напоминавшей какое-то чудовище. Что-то тяжелое и тоскливое шевельнулось в душе Йоэля, чем-то щемящим повеяло от этого старого здания и маленькой площади перед ним. Наверху часы пробили девять. Йоэль быстро обогнул здание, разглядывая его со всех сторон, словно видел его сегодня впервые. Значит, здесь задумали построить новую ратушу и конкурс уже объявлен. Включиться бы в него! Как было бы замечательно сразу же испытать свои силы! На вечере у Орайыэ Йоэль почему-то воздержался от расспросов о конкурсе и теперь жалел об этом; ему не терпелось сразу же удовлетворить свое любопытство. Мысль о новой ратуше не давала ему покоя, и он несколько раз обошел вокруг здания, оглядывая окрестность, увиденную словно впервые, и наконец поднял глаза к башне.
— Отсюда эти часики показывают неверное время, — послышался голос за спиной.
Это был старый ночной сторож, в ушанке и в шубе, туго Затянутой ремнем. Сидя в воротах, на каменной тумбе, он только что разжег свою трубку.
— Да я не на часы... Я так только...
— Понятно, молодой человек пришел на свидание. Тут тоже не обойдешься без часов. Смотрите с фасада, спереди они не врут.
— Ах, чего там, и спереди такое же барахло... Как бы еще на голову не свалились!
Старик, уже лет двадцать стороживший ратушу, почувствовал обиду.
— Ну да, чего там, снести — и все тут! Развалить всякий сумеет! А вот новое построить, на это кишка тонка...
Старик еще что-то проворчал и снова принялся разжигать погасшую трубку.
— Ишь дрянь какая, видно, намокла. Может, у молодого человека найдется папироса? Спасибо, спасибо. Да это же целая сигарета! Ее я отложу на другой раз, грех переводить такое добро в темноте...
Этот пристывший к своему месту старик почему-то р.» | сражал Хурта, он быстро ушел, чтобы побродить среди их и покривившихся домов старого города. И чем более одиноким и чужим он себя тут чувствовал, тем более жадно охватывали его мысли о новой ратуше, нет, еще больше, мысли о будущем лице всего города.
Снег повалил гуще, он глубже втянул голову в воротник пальто, чувствуя себя словно некий заговорщик против здешних людей и строений.
2
Когда в зале кино снова погас свет, Реэт Нийнемяэ встала со своего места в задних рядах и, запахивая черную каракулевую шубу, вышла в фойе. Она остановилась на минуту перед фотографиями артистов. «Мой тип», — подумала она, увидев и здесь Волбрюка. Слегка закололо в боку. Реэт глубже задышала. Внутри, по правде сказать, духота порядочная. Как бы снова не начались вечные запреты врача, — нельзя принимать солнечные ванны, с купанием надо быть поосторожнее, спать ложиться надо пораньше, а спорт — об этом на первых порах и думать нечего. Она и так почти совсем не ходила на лыжах в эту зиму, а теперь весной еще лишать себя удовольствия играть в теннис и все только гулять, гулять размеренным шагом, в строго определенное время, как будто недостаточно этой монотонной жизни, которую ей изо дня в день приходится вести в пригородном пасторате, — нет, эта перспектива ее совершенно не устраивала.
Снежинки тихо падали на шубу и шапку, щекотали лицо. «Вряд ли Ильмар уже вернулся домой, — подумала она. — Ведь у Орайыэ ему нравится царящая там умеренно теплая, мягкая и приятная атмосфера, которая так подходит к его характеру.
Он у меня начинает округляться и теперь даже по наружности походит, на пастора. Пять лет назад был куда худее, а теперь жирком оброс, уже пуговицы на рубашке отлетают, воротники жмут шею, а как усядется, так весь каким-то рыхлым становится. Надо бы поучить его гимнастике. Или заниматься с ним вместе каждое утро по полчаса. А весною ему непременно нужно научиться играть в теннис, вообще больше спорта, больше спорта! Я не люблю, когда человек распускается. Но что сказали бы старухи прихожанки, те, что по воскресеньям ловят каждое слово, изрекаемое им с кафедры, те, что меня терпеть не могут, те, что готовы были сорвать с моей головы подвенечную фату, те, что Ильмару в ризнице нашептывали, будто негоже пастору покупать себе мотоцикл с коляской, негоже становиться извозчиком для своей жены, — как бы зашипели эти злые старухи, если бы я соблазнила своего мужа покататься на лыжах, - оба в одинаковых синих лыжных штанах
в шапочках с кисточками и пестрых Варежках! Но ведь вне церкви он принадлежит мне! Или они приобретают власть над ним, как только он надевает церковное облачение? Это облачение делает его чужим и далеким, и мне трудно бывает представить себе, что под ним все тот же Ильмар со своей родинкой под коленкой и мягкой бородавкой на животе».
С легкой опаской, что Ильмар все же вернулся, Реэт стала заглядывать во все окна пасторского дома. Но из окон спальни, зала, кабинета сквозь внутренние ставни не проникало ни единого луча света. Она открыла парадную дверь, зажгла свет. Всюду тихо. Оставленная на подзеркальнике записка «Я ушла к портнихе» лежит на прежнем месте. Смяв записку, Реэт сунула ее в сумочку и принялась раздеваться. Она отряхнула с шубы и шапки снег и осторожно повесила их на вешалку.
Хорошо, что еще нет Ильмара. Не то чтобы она боялась своего , мужа или он был строг к ней, нет, напротив. По натуре Ильмар был мягок и добродушен, в его открытом взгляде выражалось порой такое доверие к людям-, что Реэт ни в коем случае не хотелось замутить этот взгляд. «Для Ильмара же будет лучше, если я ему не расскажу о той или другой плохой вещи или если я... чуточку совру, — часто думала Реэт. — Ведь для него важна не столько истина, сколько доброта, и, если я сохраню его душевное спокойствие, я сделаю для него добро». Под таким предлогом Реэт не раз умалчивала кое о чем. Подчас она и перед собой пыталась умалчивать истину об этих больших, пустых комнатах, в которых ей так много времени приходилось проводить в одиночестве. Умолчит она на этот раз и о покалываниях в легких, а то Ильмар не сможет хорошенько выспаться, а ведь он так любит поспать. Да и невозможно было убедить Ильмара в том, что Реэт не подходит к тому обществу, что собирается за кофейным столом Орайыэ, что ей там скучно, что она в этом обществе кажется дикаркой и что она предпочитает скорее явиться объектом их сплетен, чем их доброжелательства (что, конечно, было несправедливо со стороны Реэт), одним словом, у нее не было настроения, а с другой стороны, если бы она пошла туда, она не успела бы посмотреть фильм «Маскарад», с Волбрюком в главной роли, а ведь его сегодня показывают в последний раз", и Ильмар все равно не пошел бы смотреть его вместе с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Йоэль остановился перед ратушей и задрал голову, чтобы посмотреть на часы. При этом взгляд его остановился на покосившихся, тусклых окнах второго этажа и на торчавшем куда-то в сторону конце водосточной трубы, напоминавшей какое-то чудовище. Что-то тяжелое и тоскливое шевельнулось в душе Йоэля, чем-то щемящим повеяло от этого старого здания и маленькой площади перед ним. Наверху часы пробили девять. Йоэль быстро обогнул здание, разглядывая его со всех сторон, словно видел его сегодня впервые. Значит, здесь задумали построить новую ратушу и конкурс уже объявлен. Включиться бы в него! Как было бы замечательно сразу же испытать свои силы! На вечере у Орайыэ Йоэль почему-то воздержался от расспросов о конкурсе и теперь жалел об этом; ему не терпелось сразу же удовлетворить свое любопытство. Мысль о новой ратуше не давала ему покоя, и он несколько раз обошел вокруг здания, оглядывая окрестность, увиденную словно впервые, и наконец поднял глаза к башне.
— Отсюда эти часики показывают неверное время, — послышался голос за спиной.
Это был старый ночной сторож, в ушанке и в шубе, туго Затянутой ремнем. Сидя в воротах, на каменной тумбе, он только что разжег свою трубку.
— Да я не на часы... Я так только...
— Понятно, молодой человек пришел на свидание. Тут тоже не обойдешься без часов. Смотрите с фасада, спереди они не врут.
— Ах, чего там, и спереди такое же барахло... Как бы еще на голову не свалились!
Старик, уже лет двадцать стороживший ратушу, почувствовал обиду.
— Ну да, чего там, снести — и все тут! Развалить всякий сумеет! А вот новое построить, на это кишка тонка...
Старик еще что-то проворчал и снова принялся разжигать погасшую трубку.
— Ишь дрянь какая, видно, намокла. Может, у молодого человека найдется папироса? Спасибо, спасибо. Да это же целая сигарета! Ее я отложу на другой раз, грех переводить такое добро в темноте...
Этот пристывший к своему месту старик почему-то р.» | сражал Хурта, он быстро ушел, чтобы побродить среди их и покривившихся домов старого города. И чем более одиноким и чужим он себя тут чувствовал, тем более жадно охватывали его мысли о новой ратуше, нет, еще больше, мысли о будущем лице всего города.
Снег повалил гуще, он глубже втянул голову в воротник пальто, чувствуя себя словно некий заговорщик против здешних людей и строений.
2
Когда в зале кино снова погас свет, Реэт Нийнемяэ встала со своего места в задних рядах и, запахивая черную каракулевую шубу, вышла в фойе. Она остановилась на минуту перед фотографиями артистов. «Мой тип», — подумала она, увидев и здесь Волбрюка. Слегка закололо в боку. Реэт глубже задышала. Внутри, по правде сказать, духота порядочная. Как бы снова не начались вечные запреты врача, — нельзя принимать солнечные ванны, с купанием надо быть поосторожнее, спать ложиться надо пораньше, а спорт — об этом на первых порах и думать нечего. Она и так почти совсем не ходила на лыжах в эту зиму, а теперь весной еще лишать себя удовольствия играть в теннис и все только гулять, гулять размеренным шагом, в строго определенное время, как будто недостаточно этой монотонной жизни, которую ей изо дня в день приходится вести в пригородном пасторате, — нет, эта перспектива ее совершенно не устраивала.
Снежинки тихо падали на шубу и шапку, щекотали лицо. «Вряд ли Ильмар уже вернулся домой, — подумала она. — Ведь у Орайыэ ему нравится царящая там умеренно теплая, мягкая и приятная атмосфера, которая так подходит к его характеру.
Он у меня начинает округляться и теперь даже по наружности походит, на пастора. Пять лет назад был куда худее, а теперь жирком оброс, уже пуговицы на рубашке отлетают, воротники жмут шею, а как усядется, так весь каким-то рыхлым становится. Надо бы поучить его гимнастике. Или заниматься с ним вместе каждое утро по полчаса. А весною ему непременно нужно научиться играть в теннис, вообще больше спорта, больше спорта! Я не люблю, когда человек распускается. Но что сказали бы старухи прихожанки, те, что по воскресеньям ловят каждое слово, изрекаемое им с кафедры, те, что меня терпеть не могут, те, что готовы были сорвать с моей головы подвенечную фату, те, что Ильмару в ризнице нашептывали, будто негоже пастору покупать себе мотоцикл с коляской, негоже становиться извозчиком для своей жены, — как бы зашипели эти злые старухи, если бы я соблазнила своего мужа покататься на лыжах, - оба в одинаковых синих лыжных штанах
в шапочках с кисточками и пестрых Варежках! Но ведь вне церкви он принадлежит мне! Или они приобретают власть над ним, как только он надевает церковное облачение? Это облачение делает его чужим и далеким, и мне трудно бывает представить себе, что под ним все тот же Ильмар со своей родинкой под коленкой и мягкой бородавкой на животе».
С легкой опаской, что Ильмар все же вернулся, Реэт стала заглядывать во все окна пасторского дома. Но из окон спальни, зала, кабинета сквозь внутренние ставни не проникало ни единого луча света. Она открыла парадную дверь, зажгла свет. Всюду тихо. Оставленная на подзеркальнике записка «Я ушла к портнихе» лежит на прежнем месте. Смяв записку, Реэт сунула ее в сумочку и принялась раздеваться. Она отряхнула с шубы и шапки снег и осторожно повесила их на вешалку.
Хорошо, что еще нет Ильмара. Не то чтобы она боялась своего , мужа или он был строг к ней, нет, напротив. По натуре Ильмар был мягок и добродушен, в его открытом взгляде выражалось порой такое доверие к людям-, что Реэт ни в коем случае не хотелось замутить этот взгляд. «Для Ильмара же будет лучше, если я ему не расскажу о той или другой плохой вещи или если я... чуточку совру, — часто думала Реэт. — Ведь для него важна не столько истина, сколько доброта, и, если я сохраню его душевное спокойствие, я сделаю для него добро». Под таким предлогом Реэт не раз умалчивала кое о чем. Подчас она и перед собой пыталась умалчивать истину об этих больших, пустых комнатах, в которых ей так много времени приходилось проводить в одиночестве. Умолчит она на этот раз и о покалываниях в легких, а то Ильмар не сможет хорошенько выспаться, а ведь он так любит поспать. Да и невозможно было убедить Ильмара в том, что Реэт не подходит к тому обществу, что собирается за кофейным столом Орайыэ, что ей там скучно, что она в этом обществе кажется дикаркой и что она предпочитает скорее явиться объектом их сплетен, чем их доброжелательства (что, конечно, было несправедливо со стороны Реэт), одним словом, у нее не было настроения, а с другой стороны, если бы она пошла туда, она не успела бы посмотреть фильм «Маскарад», с Волбрюком в главной роли, а ведь его сегодня показывают в последний раз", и Ильмар все равно не пошел бы смотреть его вместе с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91