на высокой жестянке перепуганный Шима- новыми щедротами Вашилько прочитал, глотая буквы вместе с конфетами: «Фор-ту-на но-ва».
Между пейсатым Шиманом, этим добрым и щедрым Шиманом, и счастливым Вашильком было как бы подписано тайное соглашение, что, мол, «я тебе, Василько Божечко, дарую целую коробку конфет, которые сделали аж во Львове... Собственно, ты конфеты купил у меня за ментель со львом, которая мне, дурному Шиману, понравилась. Только гляди, хлопче, никому о нашем уговоре не хвались, чтоб газды в Садовой Поляне не считали Шимана дураком. А конфетки, слышишь ли, сразу не грызи, бо почернеют зубы и повыпадают. Чем будешь свою кулешу кушать? Спрячь же коробку в соломе под крышей и ни с кем, ни с братьями, ни с сестрами, не делись. Тебе больше достанется».
Это, вероятно, было основной причиной того, что про желтого льва и про коробку леденцов львовской фабрики «Фортуна нова» никто не узнал. Потом находка забылась, понеслись-поплыли годы, как плоты по стремительному Черемошу, на одном из плотов покачивался Вашилько Бог, который до самой старости так и не научился произносить букву «с».
В начале пятидесятых годов молодой Бог женился и привел на батьково подворье Елену Гусакову, девку работящую, но не без изъяна — болели у нее глаза. Как только родила Елена первенца, левый ее глаз напрочь закрыло бельмо: хоть стреляй — ничего не видела. Ныне, если у кого-нибудь что-либо заболит, хоть в боку кольнет, криком кричат по телефону, вызывают «ско
рую помощь», сельский врач Домна Голубка тоже тут как тут со своими шприцами, каплями и порошками; а в те времена, не такие уж и отдаленные, от слабостей и болезней совета-помощи искали у Зелейницы Палаг- ны Хмель, которая жила на Буковце-приселке; про Палагну шептали-нашептывали, что умеет бабка загнать болезнь в сухой пень, а ты уж после пень тот поруби на щепки да и сожги. В ту же минуту станешь здоров, как гвоздь.
Забегу немного наперед и скажу, что Вашилевой Елене Палагна не помогла, не сумела Зелейница загнать бельмо в сухую колоду, зато, как рассказывал старый Герасимко Бог, доживавший свой век при сыне, наворожила, или, точнее, само Каменное Поле устами Палагны наворожило: «А возьми-ка, Василечек-соколо- чек, острый заступ и копай на том месте, где ты когда- то, желторотым будучи, желтого льва нашел. То было золото червонное и чистое. Еврей Шиман не дурак был, жестянку конфет за бог знает что не дал бы небось. Так что перекрестись, копай и копай — ждет тебя удача: хватит тебе клада на всю жизнь, и детям твоим, и внукам».
Правду сказать, Палагна Зелейница ни про какое золото Вашилю и не заикнулась, про желтого льва ничего она не знала и знать не могла. Зато фантазии ей было не занимать; благодаря фантазии да целебным свойствам горных трав, силу которых знала, она жила и кормилась. На Вашиля же напустила она туману, сотканного из заговоров:
— Прошу тебя, белый боже, за Елену, у которой карие очи бельмом заплывают...
— Прошу тебя, белый боже, Елене помоги: прогоним ее бельмо первый раз в глубокие пещеры и каменьями замуруем, чтоб сгинуло; второй раз загоним Еленино бельмо в темные ущелья и рвами окопаем — уже ему не вырваться; в третий раз закопаем бельмо в землю — будет ему аминь. Сгинь-исчезни, бельмо, пусть тебя кукушка заклюет, пусть тебя вол проткнет рогом... пусть бельмо истечет со слезою, дождем, туманом.
— Прошу тебя, белый боже, о помощи, а Василько на пожертвования не поскупится: на его подворье лошадки серебряными подковками играют, пардусы монистами забавляются, а заморский зверь, что львом зовется, гривой трясет и золотом сеет.
Это была, как можно догадаться, поэтическая фигура, подобные заговоры я слышал от своей матери, в устах же Палагны Зелейницы это звучало скорее намеком на добрую плату за ворожбу; на другого поэтическая фигура влияния не оказала бы, он пропустил бы ее мимо ушей, а наш Вашилько насторожился, кровь ударила ему в лицо. Еленино бельмо выпало из памяти, словно бы и вправду его выклевала кукушка, зато зазвенели у него в голове слова Палагны, в которых «кони серебряными звоночками играют, пардусы забавляются монистами, а львы сеют из гривы золотом».
Львы?
Золотом?
Случайные слова сошлись, ударились лбами — и приобрели неожиданный смысл. В одну секунду давняя Вашилькова находка, позабытая, детская, всплыла на поверхность, сверкнула заревом и сопоставилась с Палагниным словом. Позднее в огонь подлил Гера- симко Бог, который вместо того, чтобы осудить сына, звонил, будто бы сам видел, когда был еще юнаком, то ли сквозь сон, то ли наяву, как за хатенкой на том самом месте, где ты, Василько, нашел желтого льва с кольцами для толстой цепи... на том месте посреди ночи возникало синее пламя... синим пламенем, говорят знающие люди, золото очищается. Вот так-то, Василько, был твой лев лохматый не простым, не медным, а из чистого золота, не думай, еврей Шиман задаром конфет не дал бы.
Так завязался узел.
Еще в тот же вечер оба Бога — старый и молодой — стали искать золотых львов и выкопали первую яму. За первой — вторую, третью, четвертую... В перерывах между копанием земли Вашиль похоронил батька, который умер, не дождавшись сыновьей фортуны, развелся с Еленой, которая не могла смириться с его напрасным перелопачиванием глины. Когда же в хате кончалась кукурузная мука и у человека не было копейки, чтобы купить «Гуцульских», «Памира» или какой-нибудь иной табачной отравы, Вашиль точил топор и несколько месяцев плотничал в колхозе — плотник он был знаменитый.
Ранней-ранней весной, едва начинала дышать и паровать земля, он снова брался за кирку и лопату.
Эту надщербленную кладоискательскую бывальщину про Василя Бога я слышал от соседей в разных
вариантах, а сам этого не видел, ибо Вашиль жил на другом конце Садовой Поляны, под лесом, и мне не выпадало возможности поговорить с ним лично, а в людские пересуды я не очень верил, что-то в них должны были обязательно приврать, преувеличить, добавить, от себя.
Наконец я собрался-таки к Вашилю Богу в гости.
Высокий забор возвышался вокруг усадьбы, как крепостная сена; я толкнул плечом калитку и остолбенел: старенькая почерневшая хата, которую ставил еще, наверное, дед Герасимка Бога, скособоченный, будто калека, на один бок хлев стояли как бы посреди разрытого кладбища. Подворье, огород, сад с высохшими деревьями — все вдоль и поперек было перекопано ямами и окопами, повсюду постно желтела глина, белели кучи камней.
На Боговом подворье я неожиданно для себя подсмотрел изнанку нашего Каменного Поля, его мертвый и жестокий оскал: ничего не было здесь доброго, урожайного, теплого, лежала передо мной бездушная, безгласная руина, обгороженная неизвестно для чего — на смех и глумленье — высоким крепким забором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Между пейсатым Шиманом, этим добрым и щедрым Шиманом, и счастливым Вашильком было как бы подписано тайное соглашение, что, мол, «я тебе, Василько Божечко, дарую целую коробку конфет, которые сделали аж во Львове... Собственно, ты конфеты купил у меня за ментель со львом, которая мне, дурному Шиману, понравилась. Только гляди, хлопче, никому о нашем уговоре не хвались, чтоб газды в Садовой Поляне не считали Шимана дураком. А конфетки, слышишь ли, сразу не грызи, бо почернеют зубы и повыпадают. Чем будешь свою кулешу кушать? Спрячь же коробку в соломе под крышей и ни с кем, ни с братьями, ни с сестрами, не делись. Тебе больше достанется».
Это, вероятно, было основной причиной того, что про желтого льва и про коробку леденцов львовской фабрики «Фортуна нова» никто не узнал. Потом находка забылась, понеслись-поплыли годы, как плоты по стремительному Черемошу, на одном из плотов покачивался Вашилько Бог, который до самой старости так и не научился произносить букву «с».
В начале пятидесятых годов молодой Бог женился и привел на батьково подворье Елену Гусакову, девку работящую, но не без изъяна — болели у нее глаза. Как только родила Елена первенца, левый ее глаз напрочь закрыло бельмо: хоть стреляй — ничего не видела. Ныне, если у кого-нибудь что-либо заболит, хоть в боку кольнет, криком кричат по телефону, вызывают «ско
рую помощь», сельский врач Домна Голубка тоже тут как тут со своими шприцами, каплями и порошками; а в те времена, не такие уж и отдаленные, от слабостей и болезней совета-помощи искали у Зелейницы Палаг- ны Хмель, которая жила на Буковце-приселке; про Палагну шептали-нашептывали, что умеет бабка загнать болезнь в сухой пень, а ты уж после пень тот поруби на щепки да и сожги. В ту же минуту станешь здоров, как гвоздь.
Забегу немного наперед и скажу, что Вашилевой Елене Палагна не помогла, не сумела Зелейница загнать бельмо в сухую колоду, зато, как рассказывал старый Герасимко Бог, доживавший свой век при сыне, наворожила, или, точнее, само Каменное Поле устами Палагны наворожило: «А возьми-ка, Василечек-соколо- чек, острый заступ и копай на том месте, где ты когда- то, желторотым будучи, желтого льва нашел. То было золото червонное и чистое. Еврей Шиман не дурак был, жестянку конфет за бог знает что не дал бы небось. Так что перекрестись, копай и копай — ждет тебя удача: хватит тебе клада на всю жизнь, и детям твоим, и внукам».
Правду сказать, Палагна Зелейница ни про какое золото Вашилю и не заикнулась, про желтого льва ничего она не знала и знать не могла. Зато фантазии ей было не занимать; благодаря фантазии да целебным свойствам горных трав, силу которых знала, она жила и кормилась. На Вашиля же напустила она туману, сотканного из заговоров:
— Прошу тебя, белый боже, за Елену, у которой карие очи бельмом заплывают...
— Прошу тебя, белый боже, Елене помоги: прогоним ее бельмо первый раз в глубокие пещеры и каменьями замуруем, чтоб сгинуло; второй раз загоним Еленино бельмо в темные ущелья и рвами окопаем — уже ему не вырваться; в третий раз закопаем бельмо в землю — будет ему аминь. Сгинь-исчезни, бельмо, пусть тебя кукушка заклюет, пусть тебя вол проткнет рогом... пусть бельмо истечет со слезою, дождем, туманом.
— Прошу тебя, белый боже, о помощи, а Василько на пожертвования не поскупится: на его подворье лошадки серебряными подковками играют, пардусы монистами забавляются, а заморский зверь, что львом зовется, гривой трясет и золотом сеет.
Это была, как можно догадаться, поэтическая фигура, подобные заговоры я слышал от своей матери, в устах же Палагны Зелейницы это звучало скорее намеком на добрую плату за ворожбу; на другого поэтическая фигура влияния не оказала бы, он пропустил бы ее мимо ушей, а наш Вашилько насторожился, кровь ударила ему в лицо. Еленино бельмо выпало из памяти, словно бы и вправду его выклевала кукушка, зато зазвенели у него в голове слова Палагны, в которых «кони серебряными звоночками играют, пардусы забавляются монистами, а львы сеют из гривы золотом».
Львы?
Золотом?
Случайные слова сошлись, ударились лбами — и приобрели неожиданный смысл. В одну секунду давняя Вашилькова находка, позабытая, детская, всплыла на поверхность, сверкнула заревом и сопоставилась с Палагниным словом. Позднее в огонь подлил Гера- симко Бог, который вместо того, чтобы осудить сына, звонил, будто бы сам видел, когда был еще юнаком, то ли сквозь сон, то ли наяву, как за хатенкой на том самом месте, где ты, Василько, нашел желтого льва с кольцами для толстой цепи... на том месте посреди ночи возникало синее пламя... синим пламенем, говорят знающие люди, золото очищается. Вот так-то, Василько, был твой лев лохматый не простым, не медным, а из чистого золота, не думай, еврей Шиман задаром конфет не дал бы.
Так завязался узел.
Еще в тот же вечер оба Бога — старый и молодой — стали искать золотых львов и выкопали первую яму. За первой — вторую, третью, четвертую... В перерывах между копанием земли Вашиль похоронил батька, который умер, не дождавшись сыновьей фортуны, развелся с Еленой, которая не могла смириться с его напрасным перелопачиванием глины. Когда же в хате кончалась кукурузная мука и у человека не было копейки, чтобы купить «Гуцульских», «Памира» или какой-нибудь иной табачной отравы, Вашиль точил топор и несколько месяцев плотничал в колхозе — плотник он был знаменитый.
Ранней-ранней весной, едва начинала дышать и паровать земля, он снова брался за кирку и лопату.
Эту надщербленную кладоискательскую бывальщину про Василя Бога я слышал от соседей в разных
вариантах, а сам этого не видел, ибо Вашиль жил на другом конце Садовой Поляны, под лесом, и мне не выпадало возможности поговорить с ним лично, а в людские пересуды я не очень верил, что-то в них должны были обязательно приврать, преувеличить, добавить, от себя.
Наконец я собрался-таки к Вашилю Богу в гости.
Высокий забор возвышался вокруг усадьбы, как крепостная сена; я толкнул плечом калитку и остолбенел: старенькая почерневшая хата, которую ставил еще, наверное, дед Герасимка Бога, скособоченный, будто калека, на один бок хлев стояли как бы посреди разрытого кладбища. Подворье, огород, сад с высохшими деревьями — все вдоль и поперек было перекопано ямами и окопами, повсюду постно желтела глина, белели кучи камней.
На Боговом подворье я неожиданно для себя подсмотрел изнанку нашего Каменного Поля, его мертвый и жестокий оскал: ничего не было здесь доброго, урожайного, теплого, лежала передо мной бездушная, безгласная руина, обгороженная неизвестно для чего — на смех и глумленье — высоким крепким забором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86