Смеречук знал, что работник Данильча Войтова Сына тайно симпатизирует коммунистам, несколько раз даже давал Марку распространять листовки. Одним словом, он доверил оружие своему человеку, а главное — ни в чем не подозреваемому... Доверил, видать, в лихую годину, в тот самый час, когда Кифор Далей унюхал, что пахнет жареным, и на всякий случай несколько врчеров следил из засады из хатенкой старой Рымихи.
Собачий нюх был у Кифора Далея.
С этого и начались Марковы парадоксы. Едва отбыл он первое наказание в быстричанской тюрьме, как в январе 1939 года его арестовывают вторично. На сей раз обвинили в другом смертном грехе — в распространении противодержавной пропаганды — и сослали как особо опасного преступника в известный в те времена концентрационный лагерь Береза Картузская. Ныне в Садовой Поляне мало кто знает, какой именно была Маркова «пропаганда», расшатывавшая устои Жечи Посполитой. Я сам, не раз беседуя с соседом, пытался это выяснить, однако Марко Вездесущий только отмахивался. И лишь однажды признался, что возле читальни запел, на беду и несчастье, песню, называвшуюся «Над Львовом черная туча»; песня была сочинена
в честь националистических террористов Биласа и Данилишина, которых польская власть за нападение на банк в Городке на Львовщине осудила на смертную казнь. Ну, а у конфидента Кифора Далея, как всегда, ушки были на макушке, он и понес свеженькую новость про Марка в полицейский участок в Гуцульском.
— Как же это вы, дядьку, дали маху? — допытывался я, пораженный удивительной ситуацией.— Вы ведь ходили в симпатизирующих коммунистам, помогали им...
— Да ходить в симпатизирующих, Юрашку, ходил, а песню все же запел. Я что... я был против панов и против богачей; мне казалось, что раз Биласа и Данилиши- на панский суд осудил на казнь, то это означает, что они тоже стоят за народ. Мне не хватало политической школы, как слепому калеке — посоха... Я как будто уже приблизился к этой школе и нащупал лесенку, ведущую на крыльцо. Позднее, в Березе, когда человека приковали к железной тачке и приказали с утра до вечера перевозить глину с место на место, я хорошо усвоил, что значит «баловаться политикой».
На третий день польско-германской войны самолеты с крестами на крыльях сбросили на Березу несколько бомб, взорвавшихся на плацу. Были убитые и раненые. Охранники лагеря словно бы только этого и дожидались — сразу исчезли в неизвестном направлении. Береза притихла, ждала... пока не взорвалась как вулкан от ударов, падавших на кованые двери, на забранные решетками окна, на толстенные крепостные стены,— каторжники вырывались на свободу. Через распахнутые ворота, как наводнение, они хлынули в мир; наводнение катилось двумя потоками... первая лавина на восток — навстречу Красной Армии, второй мутный поток потянулся на запад, под крылышко «доброго дядюшки Гитлера», как величала его националистическая галицкая пресса. Марко Рымик да еще десятка два похожих на него «нейтралов» не торопились ни туда, ни сюда; «нейтралы» толклись в близлежащих Карлов- ских лесах, пока их не окружил дольский пехотный батальон и не вернул назад в Березу. Вечером на скорую руку заседал полевой суд, состоявший из офицеров,— утром «нейтралов» должны были расстрелять. В другие времена вечер и утро разделяет лишь ночь — тоненькая стена из нескольких часов, а через ту сентябрьскую ночь тридцать девятого пролегла целая эпоха — утром под стенами Березы Картузской ржали красноармейские кони.
Вот теперь, казалось бы, должны были кончиться Марковы приключения и хлопец отправится домой — к старой матери и к старому дому. Но... случилось так, что его задержали в Березе для «выяснения и уточнения обстоятельств»; и если бы вежливый следователь знал, за что на самом деле сидел в лагере этот человечек, напоминающий овсяное помело, то наверняка лагерная одиссея Марка продолжилась бы в более холодных местах. Марко, однако, был уже ученым и на «выяснении» втолковывал следователю, что пострадал от панской власти за коммунистическую песню, и, дабы окончательно убедить, спел ему длинную и тоскливую песню про красных повстанцев Степана Мельничука, Петра Шеремету и Ивана Цепка:
Ой летела кукушечка да и села, Ой с Черткова черна вестка прилетела. Ой было их всех двенадцать, как орлов, Что стреляли-убивали всех панов.
Новый следователь, наверное, не верил похожему на помело человеку, но в песне были слова о том, что
За Збручем Украина Радянска, Пришла оттуда ой ватага повстанцев, Ой, ватага-ватаженька червона,— а кроме того, из далекого горного села подоспело подтверждение, подписанное Василем Смеречуком, что Марко Рымик, сын Олены, в самом деле является давним и искренним приверженцем советской власти, которая пришла теперь в Карпаты, — и это в конце концов помогло Марку вырваться из березнянских стен.
Дома, забыв свой зарок «не баловаться политикой», Марко захмелел, как от молодого вина, от новизны перемен: записался в вечернюю школу, выступал на митингах и собраниях, созывавшихся почти ежедневно, готовился записаться в комсомол. Вскоре, в первые дни немецкой оккупации, за красную повязку на рукаве и за пламенные речи Марко Рымик был жестоко избит местными богатеями — «серебряными газдами». Ему еще и повезло, ибо других активистов, не успевших отступить на восток, арестовало гестапо, и след их пропал. На сей раз Марка спасла... песня про Биласа
и Данилишина, за которую сидел он в Березе: «серебряные газды» не забыли парадоксальный случай и смилостивились над ним. Правда, милосердия их хватило до первой мобилизации молодежи на работу в Германию.
Послевоенная Маркова биография, как нам уже известно, пополнилась двумя событиями: женитьбой на старой деве Татьяне и приобретением фотоаппарата «Лейка». Доход от «европейского» промысла был значительный и вместе с тем — опасный: на шустрого и добычливого репатрианта с лицом как кулачок недоверчиво поглядывали районная милиция, «ястребки» из истребительных батальонов и чекисты — все, кто ликвидировал бандеровские боевые группы. Со своей стороны, бандеровцы из вонючих схронов тоже за ним следили... они, как потом сознался один из верховодов на следствии, подозревали, что Маркова фотодеятельность — хитрая маска, скроенная чекистами. Таким образом, ничего странного не было в том, что в одном из схронов для Марка была заготовлена острая пуля. Его не повесили и не убили разве что по той причине, что Марко с Татьяной оказались... на станции Залар, в бараках, затерявшихся посреди заснеженной и глубокой, будто море, глухомани Иркутской области. В документах, сопровождавших поезд, черным по белому значилось: семья Рымиков является злостными бандитскими прихвостнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Собачий нюх был у Кифора Далея.
С этого и начались Марковы парадоксы. Едва отбыл он первое наказание в быстричанской тюрьме, как в январе 1939 года его арестовывают вторично. На сей раз обвинили в другом смертном грехе — в распространении противодержавной пропаганды — и сослали как особо опасного преступника в известный в те времена концентрационный лагерь Береза Картузская. Ныне в Садовой Поляне мало кто знает, какой именно была Маркова «пропаганда», расшатывавшая устои Жечи Посполитой. Я сам, не раз беседуя с соседом, пытался это выяснить, однако Марко Вездесущий только отмахивался. И лишь однажды признался, что возле читальни запел, на беду и несчастье, песню, называвшуюся «Над Львовом черная туча»; песня была сочинена
в честь националистических террористов Биласа и Данилишина, которых польская власть за нападение на банк в Городке на Львовщине осудила на смертную казнь. Ну, а у конфидента Кифора Далея, как всегда, ушки были на макушке, он и понес свеженькую новость про Марка в полицейский участок в Гуцульском.
— Как же это вы, дядьку, дали маху? — допытывался я, пораженный удивительной ситуацией.— Вы ведь ходили в симпатизирующих коммунистам, помогали им...
— Да ходить в симпатизирующих, Юрашку, ходил, а песню все же запел. Я что... я был против панов и против богачей; мне казалось, что раз Биласа и Данилиши- на панский суд осудил на казнь, то это означает, что они тоже стоят за народ. Мне не хватало политической школы, как слепому калеке — посоха... Я как будто уже приблизился к этой школе и нащупал лесенку, ведущую на крыльцо. Позднее, в Березе, когда человека приковали к железной тачке и приказали с утра до вечера перевозить глину с место на место, я хорошо усвоил, что значит «баловаться политикой».
На третий день польско-германской войны самолеты с крестами на крыльях сбросили на Березу несколько бомб, взорвавшихся на плацу. Были убитые и раненые. Охранники лагеря словно бы только этого и дожидались — сразу исчезли в неизвестном направлении. Береза притихла, ждала... пока не взорвалась как вулкан от ударов, падавших на кованые двери, на забранные решетками окна, на толстенные крепостные стены,— каторжники вырывались на свободу. Через распахнутые ворота, как наводнение, они хлынули в мир; наводнение катилось двумя потоками... первая лавина на восток — навстречу Красной Армии, второй мутный поток потянулся на запад, под крылышко «доброго дядюшки Гитлера», как величала его националистическая галицкая пресса. Марко Рымик да еще десятка два похожих на него «нейтралов» не торопились ни туда, ни сюда; «нейтралы» толклись в близлежащих Карлов- ских лесах, пока их не окружил дольский пехотный батальон и не вернул назад в Березу. Вечером на скорую руку заседал полевой суд, состоявший из офицеров,— утром «нейтралов» должны были расстрелять. В другие времена вечер и утро разделяет лишь ночь — тоненькая стена из нескольких часов, а через ту сентябрьскую ночь тридцать девятого пролегла целая эпоха — утром под стенами Березы Картузской ржали красноармейские кони.
Вот теперь, казалось бы, должны были кончиться Марковы приключения и хлопец отправится домой — к старой матери и к старому дому. Но... случилось так, что его задержали в Березе для «выяснения и уточнения обстоятельств»; и если бы вежливый следователь знал, за что на самом деле сидел в лагере этот человечек, напоминающий овсяное помело, то наверняка лагерная одиссея Марка продолжилась бы в более холодных местах. Марко, однако, был уже ученым и на «выяснении» втолковывал следователю, что пострадал от панской власти за коммунистическую песню, и, дабы окончательно убедить, спел ему длинную и тоскливую песню про красных повстанцев Степана Мельничука, Петра Шеремету и Ивана Цепка:
Ой летела кукушечка да и села, Ой с Черткова черна вестка прилетела. Ой было их всех двенадцать, как орлов, Что стреляли-убивали всех панов.
Новый следователь, наверное, не верил похожему на помело человеку, но в песне были слова о том, что
За Збручем Украина Радянска, Пришла оттуда ой ватага повстанцев, Ой, ватага-ватаженька червона,— а кроме того, из далекого горного села подоспело подтверждение, подписанное Василем Смеречуком, что Марко Рымик, сын Олены, в самом деле является давним и искренним приверженцем советской власти, которая пришла теперь в Карпаты, — и это в конце концов помогло Марку вырваться из березнянских стен.
Дома, забыв свой зарок «не баловаться политикой», Марко захмелел, как от молодого вина, от новизны перемен: записался в вечернюю школу, выступал на митингах и собраниях, созывавшихся почти ежедневно, готовился записаться в комсомол. Вскоре, в первые дни немецкой оккупации, за красную повязку на рукаве и за пламенные речи Марко Рымик был жестоко избит местными богатеями — «серебряными газдами». Ему еще и повезло, ибо других активистов, не успевших отступить на восток, арестовало гестапо, и след их пропал. На сей раз Марка спасла... песня про Биласа
и Данилишина, за которую сидел он в Березе: «серебряные газды» не забыли парадоксальный случай и смилостивились над ним. Правда, милосердия их хватило до первой мобилизации молодежи на работу в Германию.
Послевоенная Маркова биография, как нам уже известно, пополнилась двумя событиями: женитьбой на старой деве Татьяне и приобретением фотоаппарата «Лейка». Доход от «европейского» промысла был значительный и вместе с тем — опасный: на шустрого и добычливого репатрианта с лицом как кулачок недоверчиво поглядывали районная милиция, «ястребки» из истребительных батальонов и чекисты — все, кто ликвидировал бандеровские боевые группы. Со своей стороны, бандеровцы из вонючих схронов тоже за ним следили... они, как потом сознался один из верховодов на следствии, подозревали, что Маркова фотодеятельность — хитрая маска, скроенная чекистами. Таким образом, ничего странного не было в том, что в одном из схронов для Марка была заготовлена острая пуля. Его не повесили и не убили разве что по той причине, что Марко с Татьяной оказались... на станции Залар, в бараках, затерявшихся посреди заснеженной и глубокой, будто море, глухомани Иркутской области. В документах, сопровождавших поезд, черным по белому значилось: семья Рымиков является злостными бандитскими прихвостнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86