Правду говоря, в свое время Яков немного презирал Иосипа за то, что был у него слишком гибкий хребет и никогда не позволял себе хотя бы криво взглянуть на газду, а чтоб словом защититься — об этом и речи быть не могло. Лишь один раз, после смерти Клима Розлуча, Иосип Паранькин Муж попытался хихикнуть ядовито, однако недоверчивое и презрительное его хихиканье враз оборвалось, когда Яков сказал, что дарует ему молочную корову. Вместо векового бедняцкого презрения и лютой ненависти к племени Королей в нем проявилось иное: он внезапно
схватил руку Якова, и чмокал ее, и слюнил ее, и обливал горячими, будто воск, слезами.
Ох, как он тогда, не поверив до конца в Розлучеву щедрость, испугался, что напортил себе дурным своим смехом и теперь Яков не даст обещанной коровы!
И вот смирный этот человечек послал в него пулю. Что руководило им... какая нечистая сила нашептала ему: «Убей?» Вековечный гнев бедняка? Должно ли это было быть местью за тяжкую работу в усадьбе Королей? Оскорбила его эта... молочная корова? Яков нанизывал один вопрос на другой, однако ни один из ответов не в состоянии был объяснить: кто сунул в руки Иосипу обрез и приказал: «Убей!»
Должна же существовать какая-то темная сила, которая его вела... сила эта существовала если не в Иосипе, так помимо него. В селе было известно, что в окрестностях нет стрелка превыше Иосипа Паранькиного Мужа. Зимой, бывало, когда к пану отставному уланскому подполковнику Тадеушу Курмановскому в его замок-виллу над Белым потоком съезжалось на охоту панство из Варшавы и Кракова, подполковник обязательно посылал за Иосипом. Передавал: «Нуждаемся в вашей помощи, мастеж». И Розлучев работник отпрашивался у газды на панскую охоту, там становился «мастжем», мастером выстрела. А как же: панам забава, а человеку какой-нибудь злотый-другой перепадет и мясо дичи насолит — помощь семье немалая.
Орлиное око было у Иосипа Паранькиного Мужа.
«Продавал он свою зоркость графу Курмановскому, мог продаться и другим,— мелькнуло в голове. Вместо желанной злости сердце наполнялось отвращением.— Наемный убийца... Я знал, что люди низко падают... Но чтобы так упасть?! Аж так, свет мой, низко?» Яков Розлуч каменел на каменной тропке с обрезом в руке, внизу во тьме буйствовал Белый поток; Яков Розлуч стоял с карабином перед черным, низменным, бурлящим миром и впервые с тех пор, как умер его батько, усомнился: можно ли добротою преобразовать мир. «В этот жестокий мир, как волку в пасть разве что, можно и нужно стрелять».
Как будто и не он заклинал ныне со сцены словами Христа: «Любите друг друга!»
— Встаньте! — внезапно крикнул Яков на Иосипа Паранькиного Мужа.— Встаньте! И ведите, холера бы вас взяла, к тому, кто купил у вас мою смерть.
Иосип не тронулся с места. Просил:
— Убей меня, Якове, тут... в магазине еще четыре патрона, всеми четырьмя в меня стрель. Я тебя одним не убил, хоть глаз у меня будто у беркута, а в темноте вот не попал, на твое счастье. Я не привык обрезом без мушки стрелять. А тебе и без мушки можно, ты в упор... чтоб я не мучился. Ты ж, Яковчику, добрый...
«Я есмь любовь»,— говорил Христос на сцене. А тут... обрез.
Яков схватил газду за ворот, поставил на ноги и ткнул обрезанным стволом в спину.
— Ну, хватит! Ведите-ка к купцу, что смерть покупает.
Это, возможно, было излишне, он и без того догадался, кто был тем купцом, так что очной ставки не требовалось, а все же они перешли поток и медленно, выйдя на тропу, двинулись в горы.
Шли долго... шли через всю ночь.
Ночь постепенно светлела. В лесу на крутой тропе Иосип Паранькин Муж мог убежать, стоило лишь прыгнуть в сторону — и уже деревья, кусты, скалы укрыли бы его от пули, да притом кто знает, стал бы Яков стрелять ему вслед; Иосип о бегстве и не думал, лишь время от времени останавливался, поворачиваясь к Якову лицом; теперь, когда вокруг посветлело, на этом маленьком, как кулачок, личике, посеченном морщинами, Яков видел черноту пережитого, а в глазах — тупую безысходность.
— Убей меня тут, Якове, да и дело с концом. Пусть никто этого вовек не узнает, что сталось между нами... и пусть мои дети отцовский позор не унесут с собой в миры. Убей, га?
Яков Розлуч молча брал Иосипа за плечо и толкал вперед. Якова, возможно, интересовала причина этого серого потопа, этого рабского примиренья с судьбой. Ведь когда Иосипу ткнули в руки обрез с пятью патронами и когда он лег в засаду над Белым потоком, наверное, было у него другое настроение. Знал, на что шел и за что ему платят. А что же теперь? Потрясла его йеудача? Мучится, что изменила ему рука, предал глаз... что предала его ночь? Или напало на него раскаяние? Ибо как же это так... гей, как же так: стрелять за плату в человека, который не причинил тебе зла... Как же выстрелить без ненависти? Если бы со зла, из чувства ненависти, тогда можно кое-как объяснить этот вы
стрел... можно объяснить было бы, если б сводил давние счеты между родами. А просто так... за плату?
Утро застало их на вершинах возле владений Лукина Розлуча. Внутри усадьбы, как в улье, уже кипела жизнь, хотя ворот пока что не открывали. Яков кованым прикладом карабина трижды ударил по калитке и метнулся за ствол ели, росшей у забора. Иосипа оставил одного. Из кованых ударов, как из колдовского заклинания, явился Лукин Розлуч. Он будто ночевал под калиткой и ждал этих кованых ударов, как благовеста. Был уже умытым, выбритым, волосы смазаны маслом.
Метнулся радостно к Иосипу Паранькиному Мужу:
— Ну так что, конец? — И похлопал его по плечу: — Ха-ха, сделал, что надлежало?
Старик не замечал, что Иосип гнулся перед ним в три погибели и готов был провалиться по колено в землю. А Яков тем временем выглянул из-за дерева и крикнул:
— Где там, дядько, не сделал он, что вы просили. Ночка ныне выпала темная, ваша пуля из вашего обреза минула меня... свистнула возле уха и полетела себе дальше. Или, может, возразите, отобьетесь, что не ваша то пуля, га?
Яков держал обрез на изготовку, обрезанное дуло целилось старику прямо в глаза, и Король побледнел от страха; теперь Яков в этот страх не верил и не поверил бы, наверное, в Лукинову смерть. Короли что упыри: продырявь им одно сердце, у них есть другое, запасное, еще более жестокое. Ибо, вероятно, в то же самое воскресенье памятное, когда Яков напугал старика насильственной смертью от копыта белого коня... в тот же самый вечер Король дома перед святыми образами на Евангелии покропил иорданской водою пять патронов:
«Во имя отца, и сына, и святаго духа... Ему, племянничку моему Яковчику, и одной пули хватит, но запас карман не трет и есть не просит».
Лукин Розлуч долго не мог опомниться, прийти в себя от неожиданности, искал выхода. Наконец отрубил открыто:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
схватил руку Якова, и чмокал ее, и слюнил ее, и обливал горячими, будто воск, слезами.
Ох, как он тогда, не поверив до конца в Розлучеву щедрость, испугался, что напортил себе дурным своим смехом и теперь Яков не даст обещанной коровы!
И вот смирный этот человечек послал в него пулю. Что руководило им... какая нечистая сила нашептала ему: «Убей?» Вековечный гнев бедняка? Должно ли это было быть местью за тяжкую работу в усадьбе Королей? Оскорбила его эта... молочная корова? Яков нанизывал один вопрос на другой, однако ни один из ответов не в состоянии был объяснить: кто сунул в руки Иосипу обрез и приказал: «Убей!»
Должна же существовать какая-то темная сила, которая его вела... сила эта существовала если не в Иосипе, так помимо него. В селе было известно, что в окрестностях нет стрелка превыше Иосипа Паранькиного Мужа. Зимой, бывало, когда к пану отставному уланскому подполковнику Тадеушу Курмановскому в его замок-виллу над Белым потоком съезжалось на охоту панство из Варшавы и Кракова, подполковник обязательно посылал за Иосипом. Передавал: «Нуждаемся в вашей помощи, мастеж». И Розлучев работник отпрашивался у газды на панскую охоту, там становился «мастжем», мастером выстрела. А как же: панам забава, а человеку какой-нибудь злотый-другой перепадет и мясо дичи насолит — помощь семье немалая.
Орлиное око было у Иосипа Паранькиного Мужа.
«Продавал он свою зоркость графу Курмановскому, мог продаться и другим,— мелькнуло в голове. Вместо желанной злости сердце наполнялось отвращением.— Наемный убийца... Я знал, что люди низко падают... Но чтобы так упасть?! Аж так, свет мой, низко?» Яков Розлуч каменел на каменной тропке с обрезом в руке, внизу во тьме буйствовал Белый поток; Яков Розлуч стоял с карабином перед черным, низменным, бурлящим миром и впервые с тех пор, как умер его батько, усомнился: можно ли добротою преобразовать мир. «В этот жестокий мир, как волку в пасть разве что, можно и нужно стрелять».
Как будто и не он заклинал ныне со сцены словами Христа: «Любите друг друга!»
— Встаньте! — внезапно крикнул Яков на Иосипа Паранькиного Мужа.— Встаньте! И ведите, холера бы вас взяла, к тому, кто купил у вас мою смерть.
Иосип не тронулся с места. Просил:
— Убей меня, Якове, тут... в магазине еще четыре патрона, всеми четырьмя в меня стрель. Я тебя одним не убил, хоть глаз у меня будто у беркута, а в темноте вот не попал, на твое счастье. Я не привык обрезом без мушки стрелять. А тебе и без мушки можно, ты в упор... чтоб я не мучился. Ты ж, Яковчику, добрый...
«Я есмь любовь»,— говорил Христос на сцене. А тут... обрез.
Яков схватил газду за ворот, поставил на ноги и ткнул обрезанным стволом в спину.
— Ну, хватит! Ведите-ка к купцу, что смерть покупает.
Это, возможно, было излишне, он и без того догадался, кто был тем купцом, так что очной ставки не требовалось, а все же они перешли поток и медленно, выйдя на тропу, двинулись в горы.
Шли долго... шли через всю ночь.
Ночь постепенно светлела. В лесу на крутой тропе Иосип Паранькин Муж мог убежать, стоило лишь прыгнуть в сторону — и уже деревья, кусты, скалы укрыли бы его от пули, да притом кто знает, стал бы Яков стрелять ему вслед; Иосип о бегстве и не думал, лишь время от времени останавливался, поворачиваясь к Якову лицом; теперь, когда вокруг посветлело, на этом маленьком, как кулачок, личике, посеченном морщинами, Яков видел черноту пережитого, а в глазах — тупую безысходность.
— Убей меня тут, Якове, да и дело с концом. Пусть никто этого вовек не узнает, что сталось между нами... и пусть мои дети отцовский позор не унесут с собой в миры. Убей, га?
Яков Розлуч молча брал Иосипа за плечо и толкал вперед. Якова, возможно, интересовала причина этого серого потопа, этого рабского примиренья с судьбой. Ведь когда Иосипу ткнули в руки обрез с пятью патронами и когда он лег в засаду над Белым потоком, наверное, было у него другое настроение. Знал, на что шел и за что ему платят. А что же теперь? Потрясла его йеудача? Мучится, что изменила ему рука, предал глаз... что предала его ночь? Или напало на него раскаяние? Ибо как же это так... гей, как же так: стрелять за плату в человека, который не причинил тебе зла... Как же выстрелить без ненависти? Если бы со зла, из чувства ненависти, тогда можно кое-как объяснить этот вы
стрел... можно объяснить было бы, если б сводил давние счеты между родами. А просто так... за плату?
Утро застало их на вершинах возле владений Лукина Розлуча. Внутри усадьбы, как в улье, уже кипела жизнь, хотя ворот пока что не открывали. Яков кованым прикладом карабина трижды ударил по калитке и метнулся за ствол ели, росшей у забора. Иосипа оставил одного. Из кованых ударов, как из колдовского заклинания, явился Лукин Розлуч. Он будто ночевал под калиткой и ждал этих кованых ударов, как благовеста. Был уже умытым, выбритым, волосы смазаны маслом.
Метнулся радостно к Иосипу Паранькиному Мужу:
— Ну так что, конец? — И похлопал его по плечу: — Ха-ха, сделал, что надлежало?
Старик не замечал, что Иосип гнулся перед ним в три погибели и готов был провалиться по колено в землю. А Яков тем временем выглянул из-за дерева и крикнул:
— Где там, дядько, не сделал он, что вы просили. Ночка ныне выпала темная, ваша пуля из вашего обреза минула меня... свистнула возле уха и полетела себе дальше. Или, может, возразите, отобьетесь, что не ваша то пуля, га?
Яков держал обрез на изготовку, обрезанное дуло целилось старику прямо в глаза, и Король побледнел от страха; теперь Яков в этот страх не верил и не поверил бы, наверное, в Лукинову смерть. Короли что упыри: продырявь им одно сердце, у них есть другое, запасное, еще более жестокое. Ибо, вероятно, в то же самое воскресенье памятное, когда Яков напугал старика насильственной смертью от копыта белого коня... в тот же самый вечер Король дома перед святыми образами на Евангелии покропил иорданской водою пять патронов:
«Во имя отца, и сына, и святаго духа... Ему, племянничку моему Яковчику, и одной пули хватит, но запас карман не трет и есть не просит».
Лукин Розлуч долго не мог опомниться, прийти в себя от неожиданности, искал выхода. Наконец отрубил открыто:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86