Так что, братчик мой, зазря не спрашивай, отчего Нанашко Яков не стал бессмертным. Нет, я не против, чтоб походить по земле какую-нибудь сотню-другую лет сверх того, что мне отмерено. Но, Юрашку, моя Гейка-покойница не гарантировала, что пчелы наносят меду из камня хотя бы на протяжении всей моей жизни. А если ее, жизни то есть, не хватит? Вот то-то и оно... Жалко потратить всю жизнь, заботясь только о вечности.
9
Повторяю и перефразирую Шекспира в том, что воистину нет повести... нет повести парадоксальнее, чем житие Марка Рымика Вездесущего, в которого, если помните, я бросил камушек мимоходом в какой-то из предыдущих глав. Я черно согрешил бы против Каменного Поля, если б по какой-то маловажной причине или же из личной антипатии пешком прошел бы мимо или объехал на быстром коне и сделал бы вид, будто не заметил этого куцего и сухонького, как овсяное помело, человечка; я убежден, что без истории Марка Вездесущего мое писание о Каменном Поле стало бы беднее, ибо недаром говорится: много в хоре голосов, но иногда нужно иметь хотя бы одного свистуна. Так и тут. А если бы его кто-либо невзлюбил, если бы его личико как кулачок кому-дибо не понравилось бы, я все равно ничего не поделаю: Марко Рымик Вездесущий тоже родился на Каменном Поле, он мог родиться только здесь, и нигде более, здесь ему светило солнце, выпадали дожди и сеялись росы.
Младшее поколение в моем селе знает Марка Вездесущего и его жену Татьяну преимущественно как типов негативных: скупых и бездетных гобсеков, которые и живут-то на свете лишь для того, чтоб делать денежки,— ради денег это милое семейство не жалеет ни труда, ни времени, ни дорог. Не случайно какое-то время в селе от ворот к воротам, как сорока, перелетала веселая небылица, специально, может, для Садовой Поляны перелицованная и приспособленная, что, когда Колумб открыл Америку и решился сойти с корабля на землю, первым его приветствовал не какой-то там босоногий вождь индейского племени миусков, а негоциант из Садовой Поляны Марко Рымик Вездесущий, который, ища новых рынков сбыта для своих яблок, слив, орехов и меда, забрел раньше Колумба на американский материк. Хочу, однако, сразу же предостеречь, что об американских Марковых путешествиях ничего определенного сказать не могу, зато из его собственных уст слышал, что все города нашей страны за Полярным кругом, где яблоки не ведают рекордных урожаев, он со своими обшарпанными чемоданами и свидетельством из сельсовета о том, что у гр. Рымика есть собственный сад площадью в 0.40 га и пасека, объездил, и благодари этому, возможно, и назвали его Вездесущим; он вырастал там, где его никогда даже не собирались сеять.
Нынешней осенью, когда яблоки падали в садах, как выстрелы далеких орудий, редактор районной газеты Сашко Пархоменко, тот самый Сашко из Таврии, прирожден и 1.111 от деда-прадеда степняк, который в студенческие еще годы открыл для себя в университете Гната Хаткевича, полюбил, как и Гнат Хоткевич, наши горы и поклялся им в верности еще до того, как увидел их, а увидев — прирос к ним стосильным корнем... Так вот, Сашко этот Пархоменко, горячо клеймя позором частнособственнические инстинкты, что кое-где пыреем проросли на чистом поле нашей действительности, в одном из своих фельетонов решил исследовать истоки грехопадения Марка Рымика. Автор, не без известной помощи кого-то из Садовой Поляны, докопался, что Марко начал молиться мамоне в октябре сорок шестого, когда занялся фотографированием. Люди, в особенности женщины, валом повалили к новоявленному фото графу, никто не скупился на два-три послевоенных рубля, лишь бы увидеть себя на фотобумаге, полюбоваться и поплакать над собою, а то и послать кому-нибудь свой портрет, несмотря на то что портреты выходили невыразительные, бледные, словно бы Марко фотографировал духов, а не живых людей, односельчан.
Все в фельетоне районного редактора было чистейшей правдой, но правдой также было и то, что село за фотографирование не держало на Марка зла; я помню эти послевоенные годы и потому могу свидетельствовать, что «лейкой» и ветряным своим двигателем, который вырабатывал ровно столько электроэнергии, сколько было необходимо для печатания фотографий, Марко, который тогда не звался еще Вездесущим, а только Рымиком, скорее, наверное, удивил и увлек Садовую Поляну необычайным промыслом. До сего времени мои односельчане добывали надщербленный грош и кусок хлеба потом и мастерством: кто на Каменном Поле, кто на лесоповале, кто на лесопилке, кто кузнечным делом, кто гончарством, а фотографией — никто. Марко называл тогда свое ремесло «европейским», ему верили и поддакивали, ибо человек только что репатриировался из тех далеких и загадочных Европ и ему лучше знать про европейские ремесла, никто и не подозревал, что Европа упоминалась просто для рекламы. Основателем «европейского» ремесла была Татьяна Бородавка, старая, еще «польская» дева, которая при немцах нанялась кухаркой, прачкой и нянькой к косовачскому полицейскому фотографу, а с приходом советских войск на «законном основании», как она хвалилась, реквизировала аппаратуру своего хозяина, что схватил ноги на плечи и бежал на Запад, демонтировала также ветряной двигатель, погрузила все это добро на «студебеккер» и приперлась в село к матери; старая дева словно бы внутренним взором видела и сердцем угадывала, что стелются дороги домой к будущему ее кавалеру и мужу Марку Рымику.
Люди постарше веком, такие, как Нанашко Яков, никогда не начинали бы Маркову биографию с какого- то там фотографирования, они рассказали б, как Марко смолоду батрачил у Данильча Войтова Сына, который умел выжимать из человека соки: «Я тебе плачу, я тебя кормлю. Ты же — трудись, чтоб руки дымились, а работа чтоб светилась. О!»
Для моих ровесников Маркова биография начинается в одно из погожих воскресений 1937 года, когда полицейские из Гуцульского, как когда-то и Якова Розлуча, вели под штыками Марка, закованного в наручники, вниз к сельской управе; конфидент Кифор Далей выследил, что не далее как позавчера вечером Марко Рымик, двадцатидвухлетний хлопец, солтысов работник, крался к хате своей матери с карабином под полой. Обыск подтвердил донос: карабин был найден на чердаке в житнем снопе, предназначавшемся для рождественского «деда». Полиция пускала хлопцу красную юшку из носа и изо рта, ибо на то она и полиция, а он упорно стоял на своем и твердил, что карабин нашел случайно в зарослях терновника вблизи руин старого монастыря. Поверили ему или нет, а за незаконное хранение оружия присудили к шести месяцам тюрьмы. Значительно позднее — на то пришло свое время — село узнало, что никакого карабина Марко в терновнике не находил, дал ему оружие спрятать Василь Смеречук, коммунист, ожидавший в своем доме ареста и обыска, как это практиковала обычно полиция в канун Октябрьских и Первомайских праздников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
9
Повторяю и перефразирую Шекспира в том, что воистину нет повести... нет повести парадоксальнее, чем житие Марка Рымика Вездесущего, в которого, если помните, я бросил камушек мимоходом в какой-то из предыдущих глав. Я черно согрешил бы против Каменного Поля, если б по какой-то маловажной причине или же из личной антипатии пешком прошел бы мимо или объехал на быстром коне и сделал бы вид, будто не заметил этого куцего и сухонького, как овсяное помело, человечка; я убежден, что без истории Марка Вездесущего мое писание о Каменном Поле стало бы беднее, ибо недаром говорится: много в хоре голосов, но иногда нужно иметь хотя бы одного свистуна. Так и тут. А если бы его кто-либо невзлюбил, если бы его личико как кулачок кому-дибо не понравилось бы, я все равно ничего не поделаю: Марко Рымик Вездесущий тоже родился на Каменном Поле, он мог родиться только здесь, и нигде более, здесь ему светило солнце, выпадали дожди и сеялись росы.
Младшее поколение в моем селе знает Марка Вездесущего и его жену Татьяну преимущественно как типов негативных: скупых и бездетных гобсеков, которые и живут-то на свете лишь для того, чтоб делать денежки,— ради денег это милое семейство не жалеет ни труда, ни времени, ни дорог. Не случайно какое-то время в селе от ворот к воротам, как сорока, перелетала веселая небылица, специально, может, для Садовой Поляны перелицованная и приспособленная, что, когда Колумб открыл Америку и решился сойти с корабля на землю, первым его приветствовал не какой-то там босоногий вождь индейского племени миусков, а негоциант из Садовой Поляны Марко Рымик Вездесущий, который, ища новых рынков сбыта для своих яблок, слив, орехов и меда, забрел раньше Колумба на американский материк. Хочу, однако, сразу же предостеречь, что об американских Марковых путешествиях ничего определенного сказать не могу, зато из его собственных уст слышал, что все города нашей страны за Полярным кругом, где яблоки не ведают рекордных урожаев, он со своими обшарпанными чемоданами и свидетельством из сельсовета о том, что у гр. Рымика есть собственный сад площадью в 0.40 га и пасека, объездил, и благодари этому, возможно, и назвали его Вездесущим; он вырастал там, где его никогда даже не собирались сеять.
Нынешней осенью, когда яблоки падали в садах, как выстрелы далеких орудий, редактор районной газеты Сашко Пархоменко, тот самый Сашко из Таврии, прирожден и 1.111 от деда-прадеда степняк, который в студенческие еще годы открыл для себя в университете Гната Хаткевича, полюбил, как и Гнат Хоткевич, наши горы и поклялся им в верности еще до того, как увидел их, а увидев — прирос к ним стосильным корнем... Так вот, Сашко этот Пархоменко, горячо клеймя позором частнособственнические инстинкты, что кое-где пыреем проросли на чистом поле нашей действительности, в одном из своих фельетонов решил исследовать истоки грехопадения Марка Рымика. Автор, не без известной помощи кого-то из Садовой Поляны, докопался, что Марко начал молиться мамоне в октябре сорок шестого, когда занялся фотографированием. Люди, в особенности женщины, валом повалили к новоявленному фото графу, никто не скупился на два-три послевоенных рубля, лишь бы увидеть себя на фотобумаге, полюбоваться и поплакать над собою, а то и послать кому-нибудь свой портрет, несмотря на то что портреты выходили невыразительные, бледные, словно бы Марко фотографировал духов, а не живых людей, односельчан.
Все в фельетоне районного редактора было чистейшей правдой, но правдой также было и то, что село за фотографирование не держало на Марка зла; я помню эти послевоенные годы и потому могу свидетельствовать, что «лейкой» и ветряным своим двигателем, который вырабатывал ровно столько электроэнергии, сколько было необходимо для печатания фотографий, Марко, который тогда не звался еще Вездесущим, а только Рымиком, скорее, наверное, удивил и увлек Садовую Поляну необычайным промыслом. До сего времени мои односельчане добывали надщербленный грош и кусок хлеба потом и мастерством: кто на Каменном Поле, кто на лесоповале, кто на лесопилке, кто кузнечным делом, кто гончарством, а фотографией — никто. Марко называл тогда свое ремесло «европейским», ему верили и поддакивали, ибо человек только что репатриировался из тех далеких и загадочных Европ и ему лучше знать про европейские ремесла, никто и не подозревал, что Европа упоминалась просто для рекламы. Основателем «европейского» ремесла была Татьяна Бородавка, старая, еще «польская» дева, которая при немцах нанялась кухаркой, прачкой и нянькой к косовачскому полицейскому фотографу, а с приходом советских войск на «законном основании», как она хвалилась, реквизировала аппаратуру своего хозяина, что схватил ноги на плечи и бежал на Запад, демонтировала также ветряной двигатель, погрузила все это добро на «студебеккер» и приперлась в село к матери; старая дева словно бы внутренним взором видела и сердцем угадывала, что стелются дороги домой к будущему ее кавалеру и мужу Марку Рымику.
Люди постарше веком, такие, как Нанашко Яков, никогда не начинали бы Маркову биографию с какого- то там фотографирования, они рассказали б, как Марко смолоду батрачил у Данильча Войтова Сына, который умел выжимать из человека соки: «Я тебе плачу, я тебя кормлю. Ты же — трудись, чтоб руки дымились, а работа чтоб светилась. О!»
Для моих ровесников Маркова биография начинается в одно из погожих воскресений 1937 года, когда полицейские из Гуцульского, как когда-то и Якова Розлуча, вели под штыками Марка, закованного в наручники, вниз к сельской управе; конфидент Кифор Далей выследил, что не далее как позавчера вечером Марко Рымик, двадцатидвухлетний хлопец, солтысов работник, крался к хате своей матери с карабином под полой. Обыск подтвердил донос: карабин был найден на чердаке в житнем снопе, предназначавшемся для рождественского «деда». Полиция пускала хлопцу красную юшку из носа и изо рта, ибо на то она и полиция, а он упорно стоял на своем и твердил, что карабин нашел случайно в зарослях терновника вблизи руин старого монастыря. Поверили ему или нет, а за незаконное хранение оружия присудили к шести месяцам тюрьмы. Значительно позднее — на то пришло свое время — село узнало, что никакого карабина Марко в терновнике не находил, дал ему оружие спрятать Василь Смеречук, коммунист, ожидавший в своем доме ареста и обыска, как это практиковала обычно полиция в канун Октябрьских и Первомайских праздников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86