Белую птицу накорми двенадцатью зернышками с двенадцати нивок, напои ее двенадцатью каплями росы с двенадцати цветков, а после попроси:
«По молодому житу перстенек катится, как золотое колесо, а я перстенек не догоню без твоей помощи, белая птица. Возьми меня, белая птица, на крыло да и понеси в мою молодость, перстенек догонять. Ничего, что жито мое выросло, что колос налился, что кузнецы серпов наковали...»
И белая нарисованная птица исполнит твое желание, надо лишь верить, что она исполнит твое желание, что послушает тебя.
Я верю...
И носит меня белая птица на крыле... но носит- возвращает не в мою молодость, а в Нанашкову; дорога та как будто и дальняя и в то же время — близкая; я в чужой молодости похаживаю осторожно, как посреди руты, опасаюсь наступить на листок или на росток. И на след Нанашков...
ВТОРАЯ ПРИТЧА НАНАШКА ЯКОВА
Созревший колос что выношенная мысль. Из зрелого колоса — хлеб. А из зеленого да хилого?
Случилось это триста — четыреста, а может, и пятьсот лет назад, никто точно не назовет лето, когда семь юнаков красных и вельми мудрых после многих прочитанных книг, семью дорогами идучи из разных мест, собрались купно в одном месте — на лугу, на котором предки скликали народное вече. Одно доподлинно известно, что парни совет держали, как послужить родной Отчизне так, чтоб польза людям была наибольшая от их служения, чтоб добрую славу отчего края приумножить да чтоб имена их навеки запечатлелись на нетленных пергаментах.
Они, глубоко сосредоточившись, молча ходили по кругу; они ходили по лугу, как лебеди, один за другим; и сперва парни вытоптали, кружа по лугу, траву, а после выбили глубокую борозду. Лишь после этого Первый Юнак подал голос:
— Я такое предлагаю, братья: мы молодые, руки у нас сильные, сердца храбрые, а в наших краях не перевелись кузнецы, умеющие ковать острые мечи. Так послужим же мы Отчизне на ратных полях!
Второй Юнак сразу же вступил в спор:
— Стоило ли для этого грызть в школах латынь да греческий? Думаю, что нам, братья, выпала иная задача: идемте в храмы, на многолюдные перекрестки дорог и, мудро используя наши знания, давайте сеять слово божье. И будет Отчизна гордиться служением нашим господу...
— Подожди! — нетерпеливо и горячо перебил его Третий Юнак.— Разве в наших городах и весях мало черного и белого духовенства? А какая польза от тех, кто хранит огонь в кадилах, какая от них слава родному краю? Нет, братья, это не наша стезя. Я предлагаю другое: поспешим на берег Дунай-реки, срубим дуб да построим корабль... Поплывем на том корабле в широкий свет. Зову вас: давайте открывать мир для себя и для людей, давайте познаем его, прорубая в нем окна и двери,— и покатится по земле слава о добром и честном имени нашей Отчизны.
— Что и говорить, отправляться в далекие миры — это всегда было искушением, и многие плавали. А нас, думаю, чужие миры подождут, ибо не затем только ели мы хлеб с поля русинского и пили вино с русинского виноградника... Русь велика... и глубока Русь, как океан-море. Не на нас ли, братья, возложена обязанность докапываться до глубин родной земли? Гляньте, в степях синеют курганы — могилы, а мы часто и не знаем ни имени, ни роду-племени тех, кто в них захоронен; слышите, песнями край наш полнится, а мы не ведаем, кто их сотворил; здесь и там рыжим мохом поросли руины крепостей и городов, а нам неведомы имена их зодчих...— ответил Четвертый Юнак.
Попросил слова Пятый Юнак:
— Красно и пышно говорил тут мой брат о забытых именах и о глубинах прошлого, и я с великой охотою погрузился бы в прошлое, когда бы не был озабочен судьбою Отчизны родной в грядущем. Кому, как не нам, просвещенным, умеющим читать пути звезд на небе, предугадывать и провидеть грядущее?!
— А я предлагаю,—молвил несмело Шестой Юнак,— множить славу Отчизны, книги пишучи...
Теперь настала очередь Седьмого Юнака. Он сказал:
— Я не уверен, братья мои, что мы придем когда-нибудь к согласию, ибо каждый предлагает свое, важное дело меря на свой аршин. Согласен: все, что предложено вами,— достойно внимания. Однако если б на оболони сошлось нас не семеро, не двенадцать и даже не сто человек, если бы каждый принес сюда вдесятеро мудрейшие жертвы на алтарь Отчизны, огонь сей все равно оказался бы жалким костром, что дымится и тлеет, в сравнении с огнем, который зажгли бы тысячи. Представляете ли огонь, зажженный тысячами тысяч? Жаль только, что тысячи, о которых молвлю я, грехом объяты, заражены им, мыслями о высоком не богаты,— пресмыкаются, будто черви, а могли бы летать, словно соколы. Потому призываю вас, братья мои, посвятим свою жизнь покаянию и молитвам за чужие грехи — и тысячи омытых, чистых, будто ангелы, освобожденных от забот и страха за содеянные грехи станут множить умом своим и трудом возвышенным славу милой Отчизны нашей. Имена же наши, яко имена страстотерпцев великих, не погаснут во веки веков...
Страстно и красиво молвил Седьмой Юнак, и всем показалось, что он ближе всех оказался к истине, потому и согласились все с его словами. Вблизи от этого луга на многолюдном шляху поставили они рогатку, которая отныне стала называться Покутною Рогаткой, покаянною, вырыли у подножья горы пещеры, которые с того дня стали их жилищем.
И наступили для них подвижнические, как чаши полные покаяния дни и ночи, утра и вечера. Каждого странника — старого или молодого, пешего или конного — останавливали они у Рогатки и просили исповедаться в грехах своих; грехи случались разные: кто убил, кто украл, кто возжелал, а кто и взял жену ближнего своего, кто друга предал, кто не уважил старость отца своего — несть числа грехам людским. Странствующие слагали их с плеч и из сердец своих, как полные сумы, перед юношами и просветленными, чистыми — и оттого сильными — прощались с Покутной Рогаткою и торопились к великим делам, которые теперь были способны свершать во имя любимой Отчизны. А юноши, уверенные, что творят добро, налагали на себя покаяние за чужие грехи: иссушали себя голодом и жаждой, изнуряли молитвами и тяжким трудом... Труд их был таков: долбили скалу и камнем мостили дорогу.
Что правда — то правда, слух про юношей, будто звон, достиг множества ушей; их, юношей дивных,
ставили в пример молодому поколению. Постепенно они поверили в себя, внимали мелодии этой молвы и стали думать о себе как о плотине, у которой река жизни оставляет грязь и сор, чтобы течь дальше чистой, живящей и целящей, способной напоить мельчайший корешок, из которого когда-то прорастет могучее дерево; вместе с рекою текла и их жизнь, юноши не заметили, как превратились в зрелых мужей. Когда же возмужали они, в один прекрасный день захотели узнать: не пропала ли жизнь их напрасно, в самом ли деле люди, которых освободили они от грехов, приносят Отчизце пользу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
«По молодому житу перстенек катится, как золотое колесо, а я перстенек не догоню без твоей помощи, белая птица. Возьми меня, белая птица, на крыло да и понеси в мою молодость, перстенек догонять. Ничего, что жито мое выросло, что колос налился, что кузнецы серпов наковали...»
И белая нарисованная птица исполнит твое желание, надо лишь верить, что она исполнит твое желание, что послушает тебя.
Я верю...
И носит меня белая птица на крыле... но носит- возвращает не в мою молодость, а в Нанашкову; дорога та как будто и дальняя и в то же время — близкая; я в чужой молодости похаживаю осторожно, как посреди руты, опасаюсь наступить на листок или на росток. И на след Нанашков...
ВТОРАЯ ПРИТЧА НАНАШКА ЯКОВА
Созревший колос что выношенная мысль. Из зрелого колоса — хлеб. А из зеленого да хилого?
Случилось это триста — четыреста, а может, и пятьсот лет назад, никто точно не назовет лето, когда семь юнаков красных и вельми мудрых после многих прочитанных книг, семью дорогами идучи из разных мест, собрались купно в одном месте — на лугу, на котором предки скликали народное вече. Одно доподлинно известно, что парни совет держали, как послужить родной Отчизне так, чтоб польза людям была наибольшая от их служения, чтоб добрую славу отчего края приумножить да чтоб имена их навеки запечатлелись на нетленных пергаментах.
Они, глубоко сосредоточившись, молча ходили по кругу; они ходили по лугу, как лебеди, один за другим; и сперва парни вытоптали, кружа по лугу, траву, а после выбили глубокую борозду. Лишь после этого Первый Юнак подал голос:
— Я такое предлагаю, братья: мы молодые, руки у нас сильные, сердца храбрые, а в наших краях не перевелись кузнецы, умеющие ковать острые мечи. Так послужим же мы Отчизне на ратных полях!
Второй Юнак сразу же вступил в спор:
— Стоило ли для этого грызть в школах латынь да греческий? Думаю, что нам, братья, выпала иная задача: идемте в храмы, на многолюдные перекрестки дорог и, мудро используя наши знания, давайте сеять слово божье. И будет Отчизна гордиться служением нашим господу...
— Подожди! — нетерпеливо и горячо перебил его Третий Юнак.— Разве в наших городах и весях мало черного и белого духовенства? А какая польза от тех, кто хранит огонь в кадилах, какая от них слава родному краю? Нет, братья, это не наша стезя. Я предлагаю другое: поспешим на берег Дунай-реки, срубим дуб да построим корабль... Поплывем на том корабле в широкий свет. Зову вас: давайте открывать мир для себя и для людей, давайте познаем его, прорубая в нем окна и двери,— и покатится по земле слава о добром и честном имени нашей Отчизны.
— Что и говорить, отправляться в далекие миры — это всегда было искушением, и многие плавали. А нас, думаю, чужие миры подождут, ибо не затем только ели мы хлеб с поля русинского и пили вино с русинского виноградника... Русь велика... и глубока Русь, как океан-море. Не на нас ли, братья, возложена обязанность докапываться до глубин родной земли? Гляньте, в степях синеют курганы — могилы, а мы часто и не знаем ни имени, ни роду-племени тех, кто в них захоронен; слышите, песнями край наш полнится, а мы не ведаем, кто их сотворил; здесь и там рыжим мохом поросли руины крепостей и городов, а нам неведомы имена их зодчих...— ответил Четвертый Юнак.
Попросил слова Пятый Юнак:
— Красно и пышно говорил тут мой брат о забытых именах и о глубинах прошлого, и я с великой охотою погрузился бы в прошлое, когда бы не был озабочен судьбою Отчизны родной в грядущем. Кому, как не нам, просвещенным, умеющим читать пути звезд на небе, предугадывать и провидеть грядущее?!
— А я предлагаю,—молвил несмело Шестой Юнак,— множить славу Отчизны, книги пишучи...
Теперь настала очередь Седьмого Юнака. Он сказал:
— Я не уверен, братья мои, что мы придем когда-нибудь к согласию, ибо каждый предлагает свое, важное дело меря на свой аршин. Согласен: все, что предложено вами,— достойно внимания. Однако если б на оболони сошлось нас не семеро, не двенадцать и даже не сто человек, если бы каждый принес сюда вдесятеро мудрейшие жертвы на алтарь Отчизны, огонь сей все равно оказался бы жалким костром, что дымится и тлеет, в сравнении с огнем, который зажгли бы тысячи. Представляете ли огонь, зажженный тысячами тысяч? Жаль только, что тысячи, о которых молвлю я, грехом объяты, заражены им, мыслями о высоком не богаты,— пресмыкаются, будто черви, а могли бы летать, словно соколы. Потому призываю вас, братья мои, посвятим свою жизнь покаянию и молитвам за чужие грехи — и тысячи омытых, чистых, будто ангелы, освобожденных от забот и страха за содеянные грехи станут множить умом своим и трудом возвышенным славу милой Отчизны нашей. Имена же наши, яко имена страстотерпцев великих, не погаснут во веки веков...
Страстно и красиво молвил Седьмой Юнак, и всем показалось, что он ближе всех оказался к истине, потому и согласились все с его словами. Вблизи от этого луга на многолюдном шляху поставили они рогатку, которая отныне стала называться Покутною Рогаткой, покаянною, вырыли у подножья горы пещеры, которые с того дня стали их жилищем.
И наступили для них подвижнические, как чаши полные покаяния дни и ночи, утра и вечера. Каждого странника — старого или молодого, пешего или конного — останавливали они у Рогатки и просили исповедаться в грехах своих; грехи случались разные: кто убил, кто украл, кто возжелал, а кто и взял жену ближнего своего, кто друга предал, кто не уважил старость отца своего — несть числа грехам людским. Странствующие слагали их с плеч и из сердец своих, как полные сумы, перед юношами и просветленными, чистыми — и оттого сильными — прощались с Покутной Рогаткою и торопились к великим делам, которые теперь были способны свершать во имя любимой Отчизны. А юноши, уверенные, что творят добро, налагали на себя покаяние за чужие грехи: иссушали себя голодом и жаждой, изнуряли молитвами и тяжким трудом... Труд их был таков: долбили скалу и камнем мостили дорогу.
Что правда — то правда, слух про юношей, будто звон, достиг множества ушей; их, юношей дивных,
ставили в пример молодому поколению. Постепенно они поверили в себя, внимали мелодии этой молвы и стали думать о себе как о плотине, у которой река жизни оставляет грязь и сор, чтобы течь дальше чистой, живящей и целящей, способной напоить мельчайший корешок, из которого когда-то прорастет могучее дерево; вместе с рекою текла и их жизнь, юноши не заметили, как превратились в зрелых мужей. Когда же возмужали они, в один прекрасный день захотели узнать: не пропала ли жизнь их напрасно, в самом ли деле люди, которых освободили они от грехов, приносят Отчизце пользу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86