«А у молодого цимбалиста коники золотыми подковками выблескивают...»
Однако так пышно только говорится, на самом же деле у нашего Семка не то что конями, да еще и с золотыми подковками, но и бородатым козлом не пахло в хозяйстве. Всего лишь год или два его отец Пилип Дудчак по-хозяйски любовался подаренной молодым Яковом Розлучем парой коней и какой-то грош-другой приносил с извоза домой. Потом же злотые эти, тяжким трудом заработанные, превратились в чертиков, не дававших Пилипу покоя: «А иди-ка, человече, до Йоськи Срулишина, до корчмы, да и опрокинь рюмочку... завтра снова злотый заработаешь». Еще пока жила Кили- на, жена, отбивала охоту к пьянству, а как простудилась осенью и после трех дней «галопистого», как говорили тогда, воспаления легких отправилась к Люльку спать (Люлько был могильщиком), тогда и развязались у Пилипа руки, и он скоренько, чтоб не передумать, пропил у Йоськи воз, коней, упряжь, батог... Пропил бы Пилип подворье, хатенку с сыном- подростком, пашню на Каменном Поле, но не успел, потому что под самого зимнего Миколу нашли его замерзшим на Колиевой тропе.
Про Пилипова Семка никто не решался бы болтать что-либо неуважительно, ибо хлопец честно зарабатывал хлеб на полонине у Данильча Войтова Сына, свою же нивку на Каменном Поле отдал на «союз» за корец картошки или мешок кукурузы: «Ваши, мол, работа и семена, а моя земля». Таков был «союз».
И потому осенью село прямо-таки позеленело от новости:
— Слышали ль, люди добрые, Семко Пилипа Дудчака пообещал отдать Андрию Цимбалисту наследство свое от отца, нивку на Каменном Поле, при уговоре, что старик научит его играть на цимбалах.
Новость — будто гром на рождество; это было что-то противоестественное, немыслимое, оно не укладывалось в крестьянских головах, это, если хотите, считалось изменой Каменному Полю, ибо можешь ты, человече,
пайку свою продать, да и то за деньги немалые, земля теперь хорошо оплачивается, и можешь, человече, если у тебя в голове клепки порассыхались, кому-то подарить эту пайку, отречься от нее в пользу церкви или общины. Такое на свете случается.
Но променять поле за науку игры на цимбалах — такого мир еще не видывал, да и не слыхивал тоже.
Через много лет на одной из свадеб в перерыве, пока гости ели-пили, позабыв про музыкантов, мне посчастливилось выяснить лично у Семка (он так и остался Семком, хотя и разменял шестой десяток лет), как оно на самом деле было с той «изменой» Полю.
— Так и было,— вздохнул он,— что и вправду чуть не изменил Каменному Полю. Как-то однажды заболел я цимбалами смертельно... носил их в душе, как проклятие или ожидание чуда, которое когда-нибудь да должно произойти... И в самом деле должно, и я стану хозяином над струнами: ударю по ним клевчиками- молоточками вот здесь — добуду серебряный девичий смех, а здесь вот — мужское рыдание. Пасу, бывало, на полонине Данильчовых овечек, а цимбалы так и наигрывает во мне. Ну а осенью, когда сцустился с поло- пины, Поклонился Андрию Цимбалисту. «Так и так, уважаемый,— ирошу его,— силы-мочи моей больше нет — научите играть. Умру без цимбал, бог свидетель». А он мне: «Думаешь, Семко, что играть — это такое выгодное дело? Свадьбы не весь год играются. Цимбалами, брат, хлеба не заработаешь».— «Такое скажете, уважаемый. Как будто я хочу научиться играть только для того, чтоб кишку набить. Душа музыки просит».— «А я,— говорила покойница до самой смерти. Так и тебе и поверю, что душа твоя музыки хочет... Душа, братчик мой, музыки хочет, когда брюхо — как барабан. Щ себе знаю. Потому, Семко-хлопче, мелким бесом пере Домной не рассыпайся, учить тебя не буду, нет дураков плодить на свою голову конкурентов. Я сейчас один на все село... есть в селе скрипачей аж трое, есть кларнетисты, есть барабанщики, четверо играют на дуде, а цимбалист — я один. Оттого мне и честь... ну и какой-то там грош перепадет со свадьбы или когда парубки забавляются. Ты ж знаешь, какие у меня достатки: девок аж три подросло. Кто их голых- босых возьмет?» — «А если, уважаемый,— уговаривал его все же,— умрете или заболеете, а то и, случаем, оглохнете — и село останется без цимбалиста, без музыки? Грех большой ляжет на вас перед людьми».— «Свят-свят! Чтоб у тебя, Семко,— крестится он,— язык опух, чтоб он у тебя колом встал — почто беду на меня кличешь? Ничего со мной не должно случиться. Чай, богу с высокого неба добре видать, что один я на все село».— «Так не будете учить меня?» — «Сказал: не буду!» — «А если за науку отдам вам свою нивку, ту, что на Каменном Поле?»
Андрий Цимбалист вытаращил глаза, нижняя губа его отвисла. Дышал мужик часто и прерывисто. «А не брешешь, хлопче?» — спросил шепотом. Он знал, отчего перешел на шепот: пашенка, как золотая рыбка, плыла в его руки, и Цимбалист боялся вспугнуть. «Могу поклясться при людях, при войте... пусть и в бумагах, как положено, запишут».
В самом деле, договор был заключен прилюдно. Кое-кто из сельских вещевал: «Каменное Поле не потерпит, чтоб его меняли на какую-то игру на цимбалах, ибо земля — это работа и хлеб, а цимбалы — забава и развлечение. Вот увидите, что-нибудь да случится...»
И действительно случилось...
Как ни быстро перенимал Семко от старого Цимбалиста польки, марши и коломыйки, а еще быстрее приглянулась ему дочь музыканта Эржика.
— Учился я на цимбалах играть,— вспоминал Семко и молодел на глазах,— а у Эржики, моей белотелой Эржики, стан полнеть начал, и вынуждены мы были как можно скорее свой грех брачным венцом прикрыть.
Все, как в сказке, обошлось хорошо: Семко научился играть на цимбалах, обзавелся женою, ребенком (хлопчик родился) и пашня в придачу осталась при нем. Не отберет же ее отец жены. Не пристало...
Хотя Поле и было Каменным, хотя очень часто его душа не слышала ни рыданий людских, ни проклятий, ни молитв, но на сей раз оно подобрело.
6
Яков Розлуч стоял на крыльце своей хаты, прислонившись плечом к до блеска вытертому столбу. Он любил это высокое и светлое место издавна, ибо если стоишь здесь, то кажется, будто усадьба лежит умиротворенная внизу, у твоих ног, а сам ты возвышаешься над нею. Яков, зевая и потягиваясь, слушал, как рассвет выклепывал за Весняркою солнце; и хотя сеялась- шуршала, как песок сквозь сито, приглушенная тишина, и хотя леса на Веснярском хребте и на его склонах еще сонно дремали в молочном тумане, доходившем им до колен, а село и Каменное Поле в межгорье с головой утопали в белых бурунах, из которых изредка выныривал на поверхность петушиный крик, и хотя не было слышно посапывания кузнечных мехов и позваниванья молота на наковальне, однако рассвет выклепывал за Весняркою солнце, и Яков знал это наверняка. Над Весняркою светился яркий нимб, из горна постреливали в пепельное небо снопы искр;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86