Марко с Татьяной ничего против такой формулировки не возразили, ибо что правда — то не грех: однажды ночью они впустили в хату и накормили какую-то заблудившуюся бандеровскую боевку. Тем временем про эту ночь узнали те, кому надлежало об этом знать. Время ведь стояло горячее, как в косовицу: коллективизация, классовая борьба. Кто мог тогда выкроить лишний день, чтоб до грамма взвесить Маркову вину, когда скорострелы каждую ночь секли и секли темноту?
Прошлый год в ветреную ночь с четырнадцатого на пятнадцатое ноября в Садовой Поляне случилось криминальное событие: из колхозной кассы было выкрадено полторы тысячи рублей, предназначенных для оплаты нанятым по договору рабочим, строившим на площади над Белым потоком колхозный Дом культуры. Из Гуцульского прибыла оперативная группа, которая выяснила, что входные двери в комнату, где находилась
касса, не взломаны, железный сейф тоже не разбит и даже сургучная печать на дверцах не повреждена, а между тем в субботу утром кассирша Докия Шинка- рук обнаружила кассу пустой. Кража была загадочной... правда, загадочной не для следователя районной прокуратуры Трохима Терентьевича Беленького, который без долгих колебаний и без профессиональных сомнений и мук заподозрил в злоумышлении саму Докию. Мол, так и так, гражданка, довольно ломать комедию, тут вам не народный театр, зрителям пьеса и так понятна: у вас ключи и от дверей, и от кассы, и печатка для сургуч. Что ж тут мудрить, а?
Версия следователя Беленького была настолько простой и вероятной, что с ней как-то сразу согласились и председательша Юстина, и главный бухгалтер Снижур. Одна Иванна Жолудь — инспектор уголовного розыска, которая после окончания юридического факультета (вскружила ей голову романтика, и горы звали домой) попросилась на оперативную работу в родной Гуцульский район,— не соглашалась с Беленьким и с его методом брать лишь то, что лежит на поверхности. Никакой ведь нормальный человек не украдет деньги из сейфа, а после закроет его на ключ и опечатает дверцы, зная, что за эти деньги он отвечает. Если бы Докия хотела инспирировать кражу, то, очевидно, сделала бы это как-то иначе, ну, к примеру, «потеряла бы ключи»... А кроме того, товарищ Беленький, и вы, товарищи колхозные руководители, должны вообще знать, что Докия не способна совершить злодеяние. Так думала и говорила прямо в глаза Иванка Жолудь; Иванка была родом из нашего села, не первый раз видела и встречала Докию Шинкарук — тридцатилетнюю девушку, у которой не сложилась личная жизнь: когда-то и где-то в зеленой юности полюбила она кого- то, а любимый ее то ли не догадывался о любви, то ли пренебрег ею — и осталась Докия без пары в нарядной хате посреди села. Будучи еще ребенком, Иванна восхищалась однолюбием и верностью Докии, в восьмом классе даже писала про нее сочинение на вольную тему. К романтической любовной истории прибавлялась давняя трагическая смерть Докииной матери, Оксени, первой в селе комсомолки: на Каменном Поле ее привязали колючей проволокой к дикой груше... привязали юную красавицу обнаженной, простоволосой, и сам сотен
ный Мирно Данилюк — выродок Данильча Войтова Сына — прошил ее белую грудь автоматной очередью. Говорят, что сперва брызнуло молоко, ибо как раз перед тем Оксеня родила Докийку, а уже после — кровь...
Из этой трагической истории, из рассказов Иванки- ной матери и других женщин, работавших в колхозном саду и ежемесячно получавших из Докийкиных рук зарплату, Иванка для себя, для того, чтобы жить, а не специально для нынешнего уголовного случая, создала образ чистой Докии.
Докия, однако, не заметила внутреннего протеста, промелькнувшего на чернявом лице милицейского инспектора, той вспышки благородного гнева против Беленького; Докия еще не знала, да и никто из тех, кто был в ту субботу в колхозной конторе, не мог знать, что не позднее чем послезавтра лейтенант Иванка Жолудь разыщет украденные деньги и арестует преступников — братьев Митра и Ивана Штыргачишиных, живших по соседству с Шинкарук. Называли их Штырчака- ми, то есть олухами, что в поисках длинного рубля рубили лес в Грузии, рубили лес в Латвии, дорубывали не догоревшие во время пожаров подмосковные леса, аппетит на дармовщинку выработался у вечных скитальцев не отныне, хитрости им тоже было не занимать. Свою операцию они построили просто и, как им показалось, ужас как гениально: вечером подожгли собственный хлев, на пожар сбежались соседи, ясно, что прибежала сюда с ведром и Докия Шинкарук, на что и рассчитывали Штырчаки. Пока люди гасили хлев, Митро тем временем выкрал из Докийкиной хаты ключи вместе с печаткой для сургуча, для самой же «операции» нужно было каких-нибудь пятнадцать минут. Соседи не успели еще разойтись по хатам, как лихое дело было сделано: деньги украдены, касса закрыта и опечатана, а ключи положены назад в Докиину сумочку — все шито-крыто. Но, повторяю, никто еще не знает этой криминальной развязки, Иванна выведет воров на чистую воду лишь послезавтра... Послезавтра Докия распрямится, словно бы сбросив с плеч каменную глыбу, и расцелует Иванку, а сегодня ее поразило и сбило с ног, что этот лысый мужчина из районной прокуратуры запросто назвал ее преступницей и что честь ее не защищают ни Юстина Николаевна, ни бухгалтер Снижур, как будто они, а вслед за ними и вся Садовая
Поляна не знают и не могут засвидетельствовать, что на протяжении всей десятилетней кассирской службы к ее рукам не прилипло ни единого чужого рубля. Людское предательство так больно поразило ее, что дивчина враз поникла и почернела лицом; время густело, как смола. Ее переживания, однако, к делу не подошьешь, а Беленький знал свою работу круто: под вечер он предъявил ей ордер на обыск. Докия и не взглянула на бумажку, она уже на жалела себя, не заботилась о своей чести; теперь, правду сказать, ничего и не стоили полторы тысячи украденных денег, она могла бы их заплатить или же отработать. Докию жгло молчаливое людское предательство...
— Ну, так идемте,— сказала она слишком уж спокойно следователю Беленькому.— Может, именно у меня дома найдете пропажу. Может, как раз... Прокурор и вы с ним лучше знаете...
Она первой вышла из конторы, за нею семенил Беленький, а уже вслед за ним шли Иванка Жолудь, участковый инспектор Степан Гаврилко и двое понятых. Дома Докия примостилась за столом в углу, над нею, на стене висела овальная, как медальон, фотография ее матери Оксени; мать Оксеня на фотографии еще совсем молоденькая, намного моложе Докии, ожерелье из серебряных дукатов туго обнимает ее высокую розовую шею, вся фотография была розовая, разукрашенная, такие когда-то делали в райцентре, но и сквозь розовую краску Иванка Жолудь заметила в глазах До- кииной матери испуганное удивление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Прошлый год в ветреную ночь с четырнадцатого на пятнадцатое ноября в Садовой Поляне случилось криминальное событие: из колхозной кассы было выкрадено полторы тысячи рублей, предназначенных для оплаты нанятым по договору рабочим, строившим на площади над Белым потоком колхозный Дом культуры. Из Гуцульского прибыла оперативная группа, которая выяснила, что входные двери в комнату, где находилась
касса, не взломаны, железный сейф тоже не разбит и даже сургучная печать на дверцах не повреждена, а между тем в субботу утром кассирша Докия Шинка- рук обнаружила кассу пустой. Кража была загадочной... правда, загадочной не для следователя районной прокуратуры Трохима Терентьевича Беленького, который без долгих колебаний и без профессиональных сомнений и мук заподозрил в злоумышлении саму Докию. Мол, так и так, гражданка, довольно ломать комедию, тут вам не народный театр, зрителям пьеса и так понятна: у вас ключи и от дверей, и от кассы, и печатка для сургуч. Что ж тут мудрить, а?
Версия следователя Беленького была настолько простой и вероятной, что с ней как-то сразу согласились и председательша Юстина, и главный бухгалтер Снижур. Одна Иванна Жолудь — инспектор уголовного розыска, которая после окончания юридического факультета (вскружила ей голову романтика, и горы звали домой) попросилась на оперативную работу в родной Гуцульский район,— не соглашалась с Беленьким и с его методом брать лишь то, что лежит на поверхности. Никакой ведь нормальный человек не украдет деньги из сейфа, а после закроет его на ключ и опечатает дверцы, зная, что за эти деньги он отвечает. Если бы Докия хотела инспирировать кражу, то, очевидно, сделала бы это как-то иначе, ну, к примеру, «потеряла бы ключи»... А кроме того, товарищ Беленький, и вы, товарищи колхозные руководители, должны вообще знать, что Докия не способна совершить злодеяние. Так думала и говорила прямо в глаза Иванка Жолудь; Иванка была родом из нашего села, не первый раз видела и встречала Докию Шинкарук — тридцатилетнюю девушку, у которой не сложилась личная жизнь: когда-то и где-то в зеленой юности полюбила она кого- то, а любимый ее то ли не догадывался о любви, то ли пренебрег ею — и осталась Докия без пары в нарядной хате посреди села. Будучи еще ребенком, Иванна восхищалась однолюбием и верностью Докии, в восьмом классе даже писала про нее сочинение на вольную тему. К романтической любовной истории прибавлялась давняя трагическая смерть Докииной матери, Оксени, первой в селе комсомолки: на Каменном Поле ее привязали колючей проволокой к дикой груше... привязали юную красавицу обнаженной, простоволосой, и сам сотен
ный Мирно Данилюк — выродок Данильча Войтова Сына — прошил ее белую грудь автоматной очередью. Говорят, что сперва брызнуло молоко, ибо как раз перед тем Оксеня родила Докийку, а уже после — кровь...
Из этой трагической истории, из рассказов Иванки- ной матери и других женщин, работавших в колхозном саду и ежемесячно получавших из Докийкиных рук зарплату, Иванка для себя, для того, чтобы жить, а не специально для нынешнего уголовного случая, создала образ чистой Докии.
Докия, однако, не заметила внутреннего протеста, промелькнувшего на чернявом лице милицейского инспектора, той вспышки благородного гнева против Беленького; Докия еще не знала, да и никто из тех, кто был в ту субботу в колхозной конторе, не мог знать, что не позднее чем послезавтра лейтенант Иванка Жолудь разыщет украденные деньги и арестует преступников — братьев Митра и Ивана Штыргачишиных, живших по соседству с Шинкарук. Называли их Штырчака- ми, то есть олухами, что в поисках длинного рубля рубили лес в Грузии, рубили лес в Латвии, дорубывали не догоревшие во время пожаров подмосковные леса, аппетит на дармовщинку выработался у вечных скитальцев не отныне, хитрости им тоже было не занимать. Свою операцию они построили просто и, как им показалось, ужас как гениально: вечером подожгли собственный хлев, на пожар сбежались соседи, ясно, что прибежала сюда с ведром и Докия Шинкарук, на что и рассчитывали Штырчаки. Пока люди гасили хлев, Митро тем временем выкрал из Докийкиной хаты ключи вместе с печаткой для сургуча, для самой же «операции» нужно было каких-нибудь пятнадцать минут. Соседи не успели еще разойтись по хатам, как лихое дело было сделано: деньги украдены, касса закрыта и опечатана, а ключи положены назад в Докиину сумочку — все шито-крыто. Но, повторяю, никто еще не знает этой криминальной развязки, Иванна выведет воров на чистую воду лишь послезавтра... Послезавтра Докия распрямится, словно бы сбросив с плеч каменную глыбу, и расцелует Иванку, а сегодня ее поразило и сбило с ног, что этот лысый мужчина из районной прокуратуры запросто назвал ее преступницей и что честь ее не защищают ни Юстина Николаевна, ни бухгалтер Снижур, как будто они, а вслед за ними и вся Садовая
Поляна не знают и не могут засвидетельствовать, что на протяжении всей десятилетней кассирской службы к ее рукам не прилипло ни единого чужого рубля. Людское предательство так больно поразило ее, что дивчина враз поникла и почернела лицом; время густело, как смола. Ее переживания, однако, к делу не подошьешь, а Беленький знал свою работу круто: под вечер он предъявил ей ордер на обыск. Докия и не взглянула на бумажку, она уже на жалела себя, не заботилась о своей чести; теперь, правду сказать, ничего и не стоили полторы тысячи украденных денег, она могла бы их заплатить или же отработать. Докию жгло молчаливое людское предательство...
— Ну, так идемте,— сказала она слишком уж спокойно следователю Беленькому.— Может, именно у меня дома найдете пропажу. Может, как раз... Прокурор и вы с ним лучше знаете...
Она первой вышла из конторы, за нею семенил Беленький, а уже вслед за ним шли Иванка Жолудь, участковый инспектор Степан Гаврилко и двое понятых. Дома Докия примостилась за столом в углу, над нею, на стене висела овальная, как медальон, фотография ее матери Оксени; мать Оксеня на фотографии еще совсем молоденькая, намного моложе Докии, ожерелье из серебряных дукатов туго обнимает ее высокую розовую шею, вся фотография была розовая, разукрашенная, такие когда-то делали в райцентре, но и сквозь розовую краску Иванка Жолудь заметила в глазах До- кииной матери испуганное удивление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86