Но ты уже удалился, прекрасный витязь, я не имею надежды тебя видеть... Ах, я сама причиною: сколько он убеждал меня вчерась помедлить... Он был ко мне не нечувствителен и...
— Боги!.. Я любим тобою, прекрасная княжна! — вскричал Звенислав и с последним словом был уже у ног ее.
Он не мог больше выговорить; сама княжна от замешательства и стыдливости, что узнали таинственные ее чувствования, сделалась безмолвна; но Звенислав скоро пришел в себя, радость и любовь учинила его красноречивым.
— Так, прекрасная княжна,— говорил он,— можно ли быть нечувствительну, имевши счастие вас видеть? Вы бы увидели меня умирающего на сем месте, если бы я не узнал, что я благополучнейший из смертных... Но не раскаивайтесь, прелестнейшая в своем поле, что нечаянно узнал я то, что, может бы, вечно погребено осталось в душе вашей. Если вы награждаете любовию вашею страстнейшего человека, то верьте, что притом почтительнейшего и вернейшего, который прежде согласится тысячу раз пронзить грудь свою, нежели сделать, чтоб вы в любви своей раскаялись.
— О великая богиня Лада! — сказала княжна.—Когда тебе угодно было расположить обстоятельство так, чтоб узнал тайнейшие мои чувствования тот, кто впервые произвел оные в моем сердце, сделай же, чтоб я питала оные небесплодно и чтоб могла увенчать того, который составит благополучие дней моих... Поздно уже мне скрываться, любезный витязь, когда ты узнал происходящее в душе моей. Признаюсь, что я была бы вечно несчастлива, если б ты о сем не ведал или бы расстался со мною вчерась с равнодушием. Я с первого взгляда на тебя восчувствовала все действие твоих совершенств, заключила вечно воздыхать, не имея надежды тебя увидеть, и не быть ничьею. Не видать тебя! Какие мучительные родились от того в душе моей воображения! Я не могла заснуть и, конечно бы, не преодолела себя идти искать тебя в сей пустыне, если б мучительница моя не запирала меня по всякую ночь в чулане и если б чрез самое то не опасалась предать тебя ей в руки... Но поверишь ли, Звенислав, что боги оправдают любовь нашу?
— Как вы знаете мое имя?— воскричал богатырь, целующий беспрестанно ее руки.
— Я знаю больше о тебе, нежели ты сам. Внимай; когда я, отчаиваясь тебя увидеть, заснула уже перед светом, предстала ко мне величественная женщина в белом одеянии. «Дочь моя!— сказала она.— Не стыдись тех чувствований, кои произвел в тебе незнакомый богатырь. Небеса оные благословляют, ибо он назначен твоим избавителем и будущим супругом. Но прежде, нежели вы соединитесь, должны будете претерпеть многие препятствия». После сего открыла она мне о твоей природе, но запретила объявлять тебе о том, если где случится мне тебя увидеть. Она стала невидима, а я проснулась и к величайшему моему удовольствию пришла па сие место.
Радость Звенислава о сей счастливой ведомости была неизъяснима. Княжна, со своей стороны, не считала за преступление принимать нежнейшие выражения своего любовника и соответствовать ему взаимною ласкою; они клялись друг другу вечною верностию. По прошествии первых восторгов Звенислав любопытен был узнать, кто такова его любовница и каким несчастным случаем впала во власть Яги Бабы.
— Приключения мои очень невелики,— отвечала ему княжна.— Я называюсь Алзана и дочь Котагеда — князя, владеющего над сильным народом обров, обитающих при великой реке Дунае. Родитель мой был великий охотник до звероловства, он нередко бирал в леса и мою ро-дительнцу. Мне было только десять лет, как случилось, что матушка, быв приглашена на таковую охоту, взяла и меня с собою. Тенеты рассыпали, и гоньба зверей началась. Я, с младенчества упражняясь владеть оружием с братом моим Тарбелсом, выпросила дозволение со стрелами моими отведать счастие в ловитве.
Гоняясь за лисицами, потом за дикою козою, поудалилась я несколько от моих родителей. Вдруг поднялся великий вихрь, деревья раздавались на обе стороны, и я увидела Бабу Ягу, скачущую на ступе, которую она так, как бы лошадь, погоняла железным пестом. Она так страшна была видом, что я, увидевши ее, затрепетала. И можно ли не испугаться? Представьте себе пресмуглую и тощую бабу семи аршин ростом, у которой на обе стороны торчали, равно как у дикой свиньи, зубы, аршина полтора длиною, притом же руки ее украшали медвежьи когти; она приближилась, схватила меня и помчала с собою. А хотя телохранители, со мною бывшие, и пустили в псе тучу стрел, но оные ей никакого вреда не сделали. Во ужасе я слышала только жалостный стон моих родителей, и с тех пор я их не видала.
Баба Яга часа в два привезла меня на своей ступе в здешнее жилище свое, хотя в рассуждении быстрости, с каковою мы скакали, считаю я, что переехали мы не менее двух тысяч верст. Я плакала неутешно, а особливо, когда увидела, что Баба Яга, готовясь обедать, вынула из печи зажаренного мальчика лет шести; я не могла ожидать и себе иной участи, как насытить алчность моей хищницы. Но Баба Яга обнадежила меня, что она, почитая мое происхождение, удостаивает меня принять в свои дочери и поверяет потому свое стадо. Я участь мою сочла счастливою, и всяк бы тех же, надеюсь, был мыслей, потому что лучше княжеской дочери быть пастушкою Бабы Яги, чем жареным на столе ее.
Три года уже провождаю я сию жизнь и начинаю привыкать к моей участи, хотя часто с сожалением вижу смерть невинных детей, коих ведьма моя крадет и пожирает. Она всякий день выезжает на свою добычу, как только взойдет солнце, и возвращается к половине дня. Мне она поручает весь дом, а не дозволяет ходить только в один сад. В сем саду, как я приметила, бережет она крылатого змия, которого всякий день навещает, и возвращается от него иногда в слезах, а иногда в великом гневе, который всегда оканчивается вздохами. Я думаю, что сей змий ее любовник и, как видно, невзирая, что он чудовище, не находит склонности отвечать ее страсти.
— Ах, княжна, — вскричал Звенислав,— я думаю, сей самый змий есть тот, которого я ищу и из коего мне должно вынуть желчь для освобождения одного очарованного дерева.
— Боги! — возопила Алзана, и Звенислав увидел в самое то мгновение ока напавшего на нее крылатого, преужасного виду змия.
Не успел он обнажить свой меч, чтоб защитить ее, чудовище проглотило его любезную и поднялось на воздух.
Сердце его окаменело, он не мог произносить жалоб и одно отчаяние подвигло его бежать и растерзать чудовище. Он гнался за ним; змий, казалось, не мог долго летать и опускался от часу ниже к земле; Звенислав удвоял бег. Уже он достигал его, уже меч звенел от ударов в длинный хвост его, но змий ударился в утес каменной горы, которая разверзлась, скрыла в себя его и опять сомкнулась. Звенислав, видя невозможность ни отмстить, ни погибнуть, упал на землю, проливал слезы и вопиял в отчаянии:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153