— Ох, друг мой! Ты все еще уверен, что я в заблуждении, ты хочешь удостоверить меня в том, чтоб я умер Уж я больше не осмелюсь спросить тебя, ответы твои наносят глубокие раны моему сердцу... Но умолю ли я тебя в последней милости: позволишь ли ты мне картину, кою я считаю моею возлюбленною, перенесть в мою спальню?
— Нет, сударь, я не властен сего дозволить
— По крайней мере, мне жить в беседке?
И сего не можно; вы можете только ходить туда.
Громобой не мог далее терпеть, чтоб не воспользоваться сим дозволением, он вскочил и очутился в беседке.
Но какой для него ужас: он не нашел картины На месте, где она стояла, было подписано:
«Кто согласился не видать никогда Милану, тот не дол жен видеть и того, в чем ее себе представляет»
— И сие слабое утешение мне воспрещено вскричал Громобой в отчаянии и упал на софу Сначала досадовал он на невольника, чая, что он учинил сие похищение, но, опомнясь, уверился, что он от него не отходил В тот час он готов был истребить бы весь свет, чтоб отмстить похити гелю, но вдруг умягчился, думая, что не сама Милана в том причиною..
— О Милана! — вопиял он, проливая слезы Сносно ли мне любить тебя только в мыслях и не ждать ничего. Иметь никакого утешения.. Но если мучения мои тебе по лезны.. Ах, прости, Милана, я люблю тебя, пусть я погиб ну в тоске моей, будь только ты благополучна
Он поглядел еще на место, где стояла карина вздохну отер слезы и пошел в свою спальню Он заключил не выходить из оной и забыть свет, в коем нет для него Миланы.
Сие наблюдал он несколько дней: невольник не появлялся, но кушанье в надлежащее время готово было близ его постели. «Здесь только волшебства,— думал он,— показывают, что имеют о мне попечение... О мучительные старания! Хотят, чтоб я жил, но зачем жить без Миланы? Я уже совершил все, если что потребно было для ее избавления; я люблю ее жесточайшею страстию, и сия любовь не уменьшается отчаянием, что я не увижу ее вечно. О Милана! Если в том только зависела польза твоя, ты уже благополучна, но должно ли тебе быть неблагодарною?.. Надлежит ли тебе оставить меня так, чтоб я не слыхал твоего милого голоса? Пусть я тебя не увижу, но я услышал бы твое присутствие... Ах, Милана! Для чего я не могу уверить себя, что ты только мечта?»
В таковых мучительных мыслях обращаясь, впал он в жестокое уныние: он почти не вкушал пищи, слезы не текли уже из глаз его, ибо сердце его стеснилось отчаянием. Он стенал, и по пустым комнатам разносились только сии слова его:
— Люблю Милану — и не увижу ее никогда.
Почти месяц прошел в сем состоянии Громобоя, как в одно утро, очнувшись, увидел он в своей спальне стоящую ту картину, которая похищена была из садовой беседки.
— Милана! — вскричал он, но остановился, приметя, что на сей картине лицо княжны закрыто было покрывалом. Он вскочил, бросился, хотел оное сорвать и увидел свое заблуждение, ибо покрывало было живописное.
— Мне запрещают удовольствие взирать на ее прекрасное лицо,— говорил он, отступя в изумлении.
— Ты не должен взирать и на картину,— подхватил голос невидимого, который очень сходствовал на невольников,—ибо каждая таковая твоя нетерпеливость отсрочивает день счастию Миланы. Сей опыт величайший из тех, коими ты можешь доказать, что ты Милану любишь, потому, что, ведай наконец, сия картина изображает истинное подобие твоей невидимки. Взирай теперь на оное, картина затем принесена; но, взирая, припоминай, что ты любишь настоящую Милану.
— Жестокий! — подхватил Громобой.—Но зачем ты меня уверил, что сие божественное изображение той, к коей я заражен неисцелимой любовию? В незнании я лучше бы снес сей мучительный опыт не взирать на ее подобие; ты только шутишь, волшебник; ты велишь не взирать — и закрыл прелестное лицо... Но ах, я должен повиноваться,— продолжал он, закрывая глаза свои.— Может быть, и на всю картину глядеть опасно для пользы моей возлюбленной. Ах, тиран! Вынести вон орудие, служащее к бедствию моей дражайшей; может быть, я не выдержу... Ах, Милана! Сколь мучительно узнать твои прелести — и не видать их вечно!
Голос ему не ответствовал, и Громобой упал в постелю и тщился отнюдь не взирать на картину.
Однако состояние его сердца перешло в лучшее положение; он никогда не сомневался, что любит живущую Милану, а теперь узнал, что любит и прекраснейшую. Но сие услаждение скоро перешло опять к поразительным воображениям: не видать ее никогда! В сие мгновение узнал он, чего стоит ему не взирать на картину. Хотя лицо на оной было закрыто, но оно живо изображалось в его памяти, и прелестный стан мог бы докончить услаждающее представление. Но сие удовлетворение соединялось с утратою счастию его возлюбленной; можно ль ему было не желать себя мучить? Он старался утерпеть от воззрения, забывался и сам себе изменял. Он восхищался, когда взирал на картину, и плакал, опомнясь, что не удержал себя от того.
В сих беспокойных волнениях чувств ночь его застигла; он не мог сомкнуть глаз, но радовался, что они не видят уже картины. О Громобой! Если б ты ведал, какая ночь сия, что тебя во оную ожидает, ты бы не дожил ее от нетерпеливости.
Дверь тихо отворяется; Громобой сие слышит, но в задумчивости не может спросить: «Кто?»— он беспечен уже ко всем ожиданиям и произносит обыкновенное свое восклицание:
— Милана! Я люблю тебя и — ах!— не увижу вечно.— Он присовокупляет к тому еще: — Жестокая Милана! Не можешь ли ты подать мне отраду, прийти хоть один раз, сказать только одно слово! Ты увидела бы, сколько я по тебе терзаюсь, но ты не чувствуешь.
Он остановлен, нежные руки заключили его в объятиях, пламенный поцелуй и каплющие слезы следовали мгновенно за сими словами.
— Она чувствует все, любезный.
— Боги! Милана! — вскричал Громобой и лишился чувств.
Но ему нельзя было долго остаться в сем состоянии: сердце его билось очень крепко, и старания возлюбленной действовали сильно, чтоб не пришел он в себя. Можно ль изобразить его радость, целую реку вопросов, восхитительных ласк и нежных слов, за тем следующих? Кажется, можно бы всего ожидать от любовника, но Громобой сберег нас от труда сего; он вскочил только, схватил руку своей любовницы, не мог выговорить кроме: «Милана!»— проливал слезы и омывал оными руку ее, прижатую к своим устам
Избавлена ли ты от очарования? Удостоверила ли тебя любовь моя? Увижу ли я тебя? Благодарность ли только привела тебя — или я должен вечно быть несчастен? — были стремительные вопросы Громобоевы.
— Я очень бы была злосчастна,— сказала Милана, поцеловав его,— если б только должна благодарить тебя. Ведай, мой любезный, что сердце мое обожает тебя, прежде нежели ты узнал, что есть на свете Милана, и сии малые минуты, кои мне позволено провесть с тобою, посвящаются от верной твоей любовницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153