Хотя я был благополучнейший любовник, счастливый супруг, но во мне родились странные желания: для чего я не учинился отцом, равно как бы без сего залога недоставало мне нежности моей супруги. Я начал искать уединения, но все сады, все гульбища, в коих искусство с природою спорили о преимуществе красот, учинились мне скучны. Я сам вопрошал себя: чего мне недостает? Ответствовал на родящиеся в голове моей требования, но ничем не удовлетворял моему сердцу. «Разве определено,— думал я,— не быть мне известным на свете: я не знаю моих родителей, детей не имею, умру — и память моя исчезнет». Я чувствовал, сколь неосновательны таковые предрассудки, старался истребить оные, но повсегда они появлялись с новым для меня беспокойством.
Богиня моя — ибо я не знаю заподлинно, кто она,— приметила сие. Она старалась умножать свои нежности, повседневно выдумывала новые для меня забавы, чтоб отвести меня от несчастных таковых желаний. Но видно, что злополучие предопределено было в мою участь: ничто меня не избавило. Я обожал ее, ведал, что желания мои пагубны для ее и собственного моего покою, но не мог удержаться.
«Кто она? — представлялось мне после всех моих рассуждений.— Если она смертная, то нельзя ожидать, чтоб невозможно ей было удовлетворить нестерпимым моим хотениям увидеть моих родителей, а если богиня, то как не властна она перенести оных в свой замок и учинить их участниками моего блаженства? Может быть, она отсрочивает сию радость для меня, пока удостоверится в любви моей к себе; но можно ли любить уже больше?»
Так размышляя, заключил я открыть ей мое беспокойство и просить ее о соединении меня с моими родителями.
В сем намерении, проведя противу обыкновения моего целое утро, уединясь в одну удаленную в саду беседку, пошел я искать моей супруги. Я нашел ее в великой печали. Мне не вообразилось того, что я повергаю ее в сие состояние; а любопытство и любовь к родителям моим принуждали меня учинить к ней просьбу.
По некоторых довольно холодных ласках начал я:
— Прости меня, возлюбленная супруга, что я хочу просить тебя о возвращении моего покоя, коего я со всем моим благополучием давно уже не нахожу в божественном твоем жилище.
Я приметил, что слезы потекли из очей моей супруги при слове сем. Я сострадал оным во внутренних души моей, однако ж не удержался от продолжения просьбы моей:
— Образ, под каковым я узнал тебя, уверяет меня, что ты не можешь быть простою смертною, но ты не знаю какое находишь таинство скрывать от меня свою природу Я и не требую знать о том, довольствуясь нежною твоею ко мне любовию, однако любовь сия не истребляет во мне чувств природы: я не знаю моих родителей и не сомневаюсь, что ты в силах оных мне показать. Я заклинаю тебя перенести их в твой замок.
— Неблагодарный! — вскричала она.— Ты нарушил свое обещание, погубил меня и себя: ты разлучил меня с собою... Прости, любезный и несчастный супруг!
При окончании слов сих она упала в обморок. Густое облако, спустясь, похитило ее и унесло из глаз моих.
Что стал я при сем приключении, изобразить не можно. Подобный преступнику, ожидающему последнего удара, не мог я двигнуться с места, и сердце во мне окаменело. Все следствия учиненного мною нарушения клятвы живо представились очам моим. Видя, что я лишился драгоценнейшего предмета моих дней, возненавидел я жизнь мою и искал орудия, чтоб лишить себя оной. Но посреди моего отчаяния почувствовал, что меня схватили за руку. Я оглянулся и усмотрел женщину в белом одеянии. Время хотя овладело уже прелестьми лица ее, однако ж сияние оных блистало еще в черных очах ее.
— Несчастный Ярослав,— сказала она мне,— напрасно предаешься ты неистовству твоего отчаяния. Не приписывай участи твоей ни твоему преступлению, ни упрямству твоей супруги: есть нечто сверхъестественное, управляющее вашею судьбою, и нарушение заповедей, коих ты сохранить клялся, было необходимое следствие. Однако ж, сколько ни жалок ты мне, я не могу пременить твоей участи; предайся в волю судеб: сие есть наилучшее средство облегчить ожидающие тебя скорби до некоторого времени. Ты должен оставить сие жилище радости, пременившееся ныне в место горестей, и обитать в прежнем твоем состоянии. Я ничем не могу ободрить твою надежду, однако ж уповай, что небеса сжалятся над твоею и супруги твоей участию...
Ведай, что ты до тех пор не учинишься благополучным, пока не увидишь пришедшего к тебе человека, имеющего на лице у правого виска родинку. Сему предоставлено соединить тебя с твоими родителями и возлюбленною. Однако ж, чтоб удовлетворил ты преступлению за несохранение заповеди, должен ты сохранить следующую, которой малейшее нарушение лишит тебя навеки твоей супруги и родителей. Ты не должен никому открывать приключения твоего с сияющею птицею и ни с кем не говорить до пришествия к тебе помянутого человека, имеющего родинку. Но и сему отнюдь не объявляй о своем приключении, пока не доставит он тебе известие о живущем вниз по течению источника, орошающего землю Ладина капища, рыболове, который беспрестанно починивает свои сети. Если сей рыболов откроет свою повесть, тогда позволено рассказать и тебе свою. В то время настанет благополучный час, в который возвратится супруга твоя в твои объятия; тогда увидишь ты и своих родителей, и многих других весьма к тебе близких особ, претерпевающих несчастия. Все их благополучие зависит от твердости твоего языка.
Она, выговорив сие, махнула палочкой, кою держала в руках своих, и в то мгновение ока подхватил меня вихрь и принес в жилище, где я воспитан.
Строго ли наблюдал я заповедь, данную мне сею женщиною, которую я должен счесть за волшебницу, о том вам,— продолжал Ярослав к Баламиру,— известно. Я не говорил ни с кем ни слова до вашего прибытия. Правду сказать, что я и редко был подвержен сему искушению, ибо после набега диких и разорения нашей области весьма мало осталось жителей. Между тем и малое число сие не оставило меня без прозвища: я проименован от них сумасшедшим звонарем. Признаюсь, что я имя сие заслуживал, потому что никто не мог добиться от меня ни слова. Я убегал от всех меня вопрошающих; и как урон возлюбленной моей супруги ежечасно наполнял мучением мои чувства и образ ее повсегда воображался мне, то провождал я все время, бегая на колокольную башню и звоня в колокола, ожидая, что звук оных привлечет по-прежнему к отраде моей сияющую птицу. Однако ж я не получал из того другой отрады, как только подтвердил мнение людей о моем сумасбродстве.
По отшествии вашем к рыбаку я продолжал обыкновенное мое упражнение бегать на башню звонить, воздыхать, проливать слезы, проклинать мой проступок и питаться подаянием добросердечных людей. Наконец увидел я сего почтенного старика, привезшего меня к вам, и сих двоих молодцов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
Богиня моя — ибо я не знаю заподлинно, кто она,— приметила сие. Она старалась умножать свои нежности, повседневно выдумывала новые для меня забавы, чтоб отвести меня от несчастных таковых желаний. Но видно, что злополучие предопределено было в мою участь: ничто меня не избавило. Я обожал ее, ведал, что желания мои пагубны для ее и собственного моего покою, но не мог удержаться.
«Кто она? — представлялось мне после всех моих рассуждений.— Если она смертная, то нельзя ожидать, чтоб невозможно ей было удовлетворить нестерпимым моим хотениям увидеть моих родителей, а если богиня, то как не властна она перенести оных в свой замок и учинить их участниками моего блаженства? Может быть, она отсрочивает сию радость для меня, пока удостоверится в любви моей к себе; но можно ли любить уже больше?»
Так размышляя, заключил я открыть ей мое беспокойство и просить ее о соединении меня с моими родителями.
В сем намерении, проведя противу обыкновения моего целое утро, уединясь в одну удаленную в саду беседку, пошел я искать моей супруги. Я нашел ее в великой печали. Мне не вообразилось того, что я повергаю ее в сие состояние; а любопытство и любовь к родителям моим принуждали меня учинить к ней просьбу.
По некоторых довольно холодных ласках начал я:
— Прости меня, возлюбленная супруга, что я хочу просить тебя о возвращении моего покоя, коего я со всем моим благополучием давно уже не нахожу в божественном твоем жилище.
Я приметил, что слезы потекли из очей моей супруги при слове сем. Я сострадал оным во внутренних души моей, однако ж не удержался от продолжения просьбы моей:
— Образ, под каковым я узнал тебя, уверяет меня, что ты не можешь быть простою смертною, но ты не знаю какое находишь таинство скрывать от меня свою природу Я и не требую знать о том, довольствуясь нежною твоею ко мне любовию, однако любовь сия не истребляет во мне чувств природы: я не знаю моих родителей и не сомневаюсь, что ты в силах оных мне показать. Я заклинаю тебя перенести их в твой замок.
— Неблагодарный! — вскричала она.— Ты нарушил свое обещание, погубил меня и себя: ты разлучил меня с собою... Прости, любезный и несчастный супруг!
При окончании слов сих она упала в обморок. Густое облако, спустясь, похитило ее и унесло из глаз моих.
Что стал я при сем приключении, изобразить не можно. Подобный преступнику, ожидающему последнего удара, не мог я двигнуться с места, и сердце во мне окаменело. Все следствия учиненного мною нарушения клятвы живо представились очам моим. Видя, что я лишился драгоценнейшего предмета моих дней, возненавидел я жизнь мою и искал орудия, чтоб лишить себя оной. Но посреди моего отчаяния почувствовал, что меня схватили за руку. Я оглянулся и усмотрел женщину в белом одеянии. Время хотя овладело уже прелестьми лица ее, однако ж сияние оных блистало еще в черных очах ее.
— Несчастный Ярослав,— сказала она мне,— напрасно предаешься ты неистовству твоего отчаяния. Не приписывай участи твоей ни твоему преступлению, ни упрямству твоей супруги: есть нечто сверхъестественное, управляющее вашею судьбою, и нарушение заповедей, коих ты сохранить клялся, было необходимое следствие. Однако ж, сколько ни жалок ты мне, я не могу пременить твоей участи; предайся в волю судеб: сие есть наилучшее средство облегчить ожидающие тебя скорби до некоторого времени. Ты должен оставить сие жилище радости, пременившееся ныне в место горестей, и обитать в прежнем твоем состоянии. Я ничем не могу ободрить твою надежду, однако ж уповай, что небеса сжалятся над твоею и супруги твоей участию...
Ведай, что ты до тех пор не учинишься благополучным, пока не увидишь пришедшего к тебе человека, имеющего на лице у правого виска родинку. Сему предоставлено соединить тебя с твоими родителями и возлюбленною. Однако ж, чтоб удовлетворил ты преступлению за несохранение заповеди, должен ты сохранить следующую, которой малейшее нарушение лишит тебя навеки твоей супруги и родителей. Ты не должен никому открывать приключения твоего с сияющею птицею и ни с кем не говорить до пришествия к тебе помянутого человека, имеющего родинку. Но и сему отнюдь не объявляй о своем приключении, пока не доставит он тебе известие о живущем вниз по течению источника, орошающего землю Ладина капища, рыболове, который беспрестанно починивает свои сети. Если сей рыболов откроет свою повесть, тогда позволено рассказать и тебе свою. В то время настанет благополучный час, в который возвратится супруга твоя в твои объятия; тогда увидишь ты и своих родителей, и многих других весьма к тебе близких особ, претерпевающих несчастия. Все их благополучие зависит от твердости твоего языка.
Она, выговорив сие, махнула палочкой, кою держала в руках своих, и в то мгновение ока подхватил меня вихрь и принес в жилище, где я воспитан.
Строго ли наблюдал я заповедь, данную мне сею женщиною, которую я должен счесть за волшебницу, о том вам,— продолжал Ярослав к Баламиру,— известно. Я не говорил ни с кем ни слова до вашего прибытия. Правду сказать, что я и редко был подвержен сему искушению, ибо после набега диких и разорения нашей области весьма мало осталось жителей. Между тем и малое число сие не оставило меня без прозвища: я проименован от них сумасшедшим звонарем. Признаюсь, что я имя сие заслуживал, потому что никто не мог добиться от меня ни слова. Я убегал от всех меня вопрошающих; и как урон возлюбленной моей супруги ежечасно наполнял мучением мои чувства и образ ее повсегда воображался мне, то провождал я все время, бегая на колокольную башню и звоня в колокола, ожидая, что звук оных привлечет по-прежнему к отраде моей сияющую птицу. Однако ж я не получал из того другой отрады, как только подтвердил мнение людей о моем сумасбродстве.
По отшествии вашем к рыбаку я продолжал обыкновенное мое упражнение бегать на башню звонить, воздыхать, проливать слезы, проклинать мой проступок и питаться подаянием добросердечных людей. Наконец увидел я сего почтенного старика, привезшего меня к вам, и сих двоих молодцов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153