Вам остается только посоветовать с вашим сердцем... Однако ж я даю вам на то столько времени, сколько вам угодно.
Я не могу изъяснить вам, что произвели во мне ее прелести, звон голоса и образ выражения слов ее. Я не знал еще любви, но в несколько минут, взирая на нее, восчувствовал, что оная овладела всею моею природою. Сердце мое трепетало, язык не произносил кроме одних непонятных звуков. Однако ж я поцеловал уже несколько раз прекрасную руку Алцидину (так называлась сия девица), прежде нежели нашел употребление слов. Тогда повергся я пред нею на колена и сказал ей:
— По смятению, произведенному во мне единым взором на ваши прелести, прекрасная Алцида, познайте, какие чувствования произведены вами в моем сердце. Сие сердце, неподвластное еще любви, теперь приемлет весь божественный жар оной и познает судьбу свою. Оно покоряется вам... Вы позволяете мне советовать с ним, но оно стремится к ногам вашим. Вы определите судьбу его.
Алцида подняла меня, заключила в свои объятия. Я клялся ей любить ее до гроба, а она клялася в том мне. После сего привела она меня в свои чертоги: великолепие оных не привлекало моих взоров, они прилеплены были к ее прелестям. Каждая вещь подавала нам предлог к новым разговорам, и каждый разговор касался до нашей любви. Мы забыли весь свет, мы стали взаимно для себя все, лобызались и повторяли наши клятвы.
— Возлюбленный Зелиан,— сказала она мне между прочим,— я не могу сомневаться в твоей верности, я предаюсь тебе без изъятия, но для учинения брака нашего счастливым и спокойства нашего невозмущаемым предстоят еще некоторые условия.
— Какие, возлюбленная моя Алцида? — кричал я.— Я клянусь тебе, что потерять стократно жизнь для меня легче, нежели хотя однажды преступить какое-нибудь твое повеление.
— Произвол судеб расположил состояние мое таковым образом, что я от всего света должна таить брак мой, — сказала она. — Я не могу тебе открыть подробность причин, принуждающих меня к тому; но и зачем тебе их ведать? Итак, старайся для Собственного твоего покоя таить от всего света, что ты учинишься—супругом. Я не ожидаю, чтоб трудно было сохранить тебе сию тайну, но ведай, что час, в который ты учинишься в сем случае нескромным, будет последний моего счастия: ты утратишь меня вечно и вместо спокойства, коим до поздних дней твоих будешь здесь наслаждаться в объятиях моих, подвергнешься разным страданиям. Сверх того ты претерпишь и наказание в самый час твоего преступления: одна рука твоя потеряет свою естественность и, обратясь в твердейший металл, учинится недействующей.
Я считал завещание сие маловажным и не ожидал, чтоб я когда-либо мог его нарушить, но в последстве испытал, что человеку нет ничего легче, как впасть в ту пропасть, которой опасается. Я уверял мою возлюбленную с великою надеждою, что с сей стороны счастие наше безопасно. Она во мне не сомневалась, и с того часа чинился я благополучнейшим из смертных. Дни наши протекали в совершенной радости, я забыл все и жил только для Алциды. Я не имел ничего любезнейшего, кроме ее, и самая сестра моя никогда не всходила мне на мысли. Может быть, причиною того был обвороженный замок, в коем я обитал, или, может быть, Алцида, изобретающая ежечасно новые для меня утехи, не дала мне свободы опомниться от сладостного моего упоения.
Год ли или больше прожил я, и могу сказать, что сие время мог я почитать истинною жизнию в моем веке,— в содружестве моей возлюбленной нельзя было различить времени, оно было мгновенная радость, только минута восхищения. Наконец рок мой пременил все сие в жесточайшие горести. Увы! я все потерял: лишился моей Алциды и лишился чрез свою неосторожность.
Я прохаживался в саду с моею супругою. Время тогда было наилучшее, или мне казалось так, что присутствие моей возлюбленной оживляет все и самую природу. Не знаю каким образом,— ибо не случалось никогда, чтоб отдалился я от Алциды,— отшел я от нее на несколько сажен. Я хотел уже возвратиться, но представшая мне женщина меня остановила. Я удивлялся, увидя тут живущую особу, где никого не обитало, кроме меня и моей супруги, и тем больше, что это была благодетельница моя Зимония. Любя ее, как мою мать, бросился я в восхищении в ее объятия. Она не меньше казалась обрадованною, меня увидя.
— Ах, сын мой,— сказала она,— каким образом очутился ты в сем замке, когда я считала уже тебя погибшим?
— Я оным обладаю,— отвечал я ей, нимало не одумавшись, что я сказать хочу.
— Но по какому случаю? — спросила она с удивлением.
— Сей замок надлежит Алциде,— говорил я,— а я ее супруг.
— Увы, нескромный Зелиан!..— пролился к ушам моим голос моей Алциды и поразил меня, подобно грому.
Я познал мое преступление, но уже поздно было помочь моему несчастию. Алцида, стоявшая близ озера, находившегося тут к великому украшению сада, лишилась чувств и упала в воду. Я имел еще столько сил, чтоб броситься к ней на помощь. Едва я не успел схватить ее, но она исчезла в глазах моих, а правая моя рука, по самый локоть окунувшись в воду, превратилась в железную. Отчаяние мое взошло наверх крайности, и я хотел утопиться в том же озере, если б Зимония от того меня не удержала.
— Покорись провидению,— сказала она мне,— все на свете имеет причины, по коим судьба распоряжает человеческие действия. Ты не мог избегнуть тебе предназначенного, следственно, не считай неосторожность свою виною своего несчастия. Так должно, чтоб ты лишился Алциды и своей руки.
Я возражал противу сего и доказывал со своей стороны, что, когда должно потерять Алциду, не остается уже зачем жить, и что нет лучшего, как утопиться в том же озере, которое ее сокрыло.
Однако Зимониины ли советы или потому, что жизнь всегда изрядная вещь, согласился я остаться на свете и последовать наставлениям моей благодетельницы. Оные состояли в следующем.
— Как приключение мое,— говорила она,— соплетено со участию многих особ, претерпевающих гонение сильного неприятеля, то не могу ожидать окончания моему несчастию, как в одно известное время, когда и прочие все увидят начало к своему благополучию.
Если увижу я руку мою в прежнем состоянии, обнадеживала она, то в самое время соединюсь я со всем, мне любезным. Наконец не предписала она мне никаких подробностей в моих поведениях, не подала никакой таковой помощи, каковую оказала ,мне при отправлении для сыскания сестры моей, кроме этого велела идти на запад и искать пещеру, содержащую одного очарованного волшебника. X
— Ты не можешь ошибиться в нем,— сказала она,— ибо тот, коего тебе должно вопросить о наставления к поправлению судьбы твоей, представится тебе оплакивающим одну мертвую человеческую голову.
Проговоря сие, Зимония стала невидима, а я нашел себя в необитаемой пустыне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
Я не могу изъяснить вам, что произвели во мне ее прелести, звон голоса и образ выражения слов ее. Я не знал еще любви, но в несколько минут, взирая на нее, восчувствовал, что оная овладела всею моею природою. Сердце мое трепетало, язык не произносил кроме одних непонятных звуков. Однако ж я поцеловал уже несколько раз прекрасную руку Алцидину (так называлась сия девица), прежде нежели нашел употребление слов. Тогда повергся я пред нею на колена и сказал ей:
— По смятению, произведенному во мне единым взором на ваши прелести, прекрасная Алцида, познайте, какие чувствования произведены вами в моем сердце. Сие сердце, неподвластное еще любви, теперь приемлет весь божественный жар оной и познает судьбу свою. Оно покоряется вам... Вы позволяете мне советовать с ним, но оно стремится к ногам вашим. Вы определите судьбу его.
Алцида подняла меня, заключила в свои объятия. Я клялся ей любить ее до гроба, а она клялася в том мне. После сего привела она меня в свои чертоги: великолепие оных не привлекало моих взоров, они прилеплены были к ее прелестям. Каждая вещь подавала нам предлог к новым разговорам, и каждый разговор касался до нашей любви. Мы забыли весь свет, мы стали взаимно для себя все, лобызались и повторяли наши клятвы.
— Возлюбленный Зелиан,— сказала она мне между прочим,— я не могу сомневаться в твоей верности, я предаюсь тебе без изъятия, но для учинения брака нашего счастливым и спокойства нашего невозмущаемым предстоят еще некоторые условия.
— Какие, возлюбленная моя Алцида? — кричал я.— Я клянусь тебе, что потерять стократно жизнь для меня легче, нежели хотя однажды преступить какое-нибудь твое повеление.
— Произвол судеб расположил состояние мое таковым образом, что я от всего света должна таить брак мой, — сказала она. — Я не могу тебе открыть подробность причин, принуждающих меня к тому; но и зачем тебе их ведать? Итак, старайся для Собственного твоего покоя таить от всего света, что ты учинишься—супругом. Я не ожидаю, чтоб трудно было сохранить тебе сию тайну, но ведай, что час, в который ты учинишься в сем случае нескромным, будет последний моего счастия: ты утратишь меня вечно и вместо спокойства, коим до поздних дней твоих будешь здесь наслаждаться в объятиях моих, подвергнешься разным страданиям. Сверх того ты претерпишь и наказание в самый час твоего преступления: одна рука твоя потеряет свою естественность и, обратясь в твердейший металл, учинится недействующей.
Я считал завещание сие маловажным и не ожидал, чтоб я когда-либо мог его нарушить, но в последстве испытал, что человеку нет ничего легче, как впасть в ту пропасть, которой опасается. Я уверял мою возлюбленную с великою надеждою, что с сей стороны счастие наше безопасно. Она во мне не сомневалась, и с того часа чинился я благополучнейшим из смертных. Дни наши протекали в совершенной радости, я забыл все и жил только для Алциды. Я не имел ничего любезнейшего, кроме ее, и самая сестра моя никогда не всходила мне на мысли. Может быть, причиною того был обвороженный замок, в коем я обитал, или, может быть, Алцида, изобретающая ежечасно новые для меня утехи, не дала мне свободы опомниться от сладостного моего упоения.
Год ли или больше прожил я, и могу сказать, что сие время мог я почитать истинною жизнию в моем веке,— в содружестве моей возлюбленной нельзя было различить времени, оно было мгновенная радость, только минута восхищения. Наконец рок мой пременил все сие в жесточайшие горести. Увы! я все потерял: лишился моей Алциды и лишился чрез свою неосторожность.
Я прохаживался в саду с моею супругою. Время тогда было наилучшее, или мне казалось так, что присутствие моей возлюбленной оживляет все и самую природу. Не знаю каким образом,— ибо не случалось никогда, чтоб отдалился я от Алциды,— отшел я от нее на несколько сажен. Я хотел уже возвратиться, но представшая мне женщина меня остановила. Я удивлялся, увидя тут живущую особу, где никого не обитало, кроме меня и моей супруги, и тем больше, что это была благодетельница моя Зимония. Любя ее, как мою мать, бросился я в восхищении в ее объятия. Она не меньше казалась обрадованною, меня увидя.
— Ах, сын мой,— сказала она,— каким образом очутился ты в сем замке, когда я считала уже тебя погибшим?
— Я оным обладаю,— отвечал я ей, нимало не одумавшись, что я сказать хочу.
— Но по какому случаю? — спросила она с удивлением.
— Сей замок надлежит Алциде,— говорил я,— а я ее супруг.
— Увы, нескромный Зелиан!..— пролился к ушам моим голос моей Алциды и поразил меня, подобно грому.
Я познал мое преступление, но уже поздно было помочь моему несчастию. Алцида, стоявшая близ озера, находившегося тут к великому украшению сада, лишилась чувств и упала в воду. Я имел еще столько сил, чтоб броситься к ней на помощь. Едва я не успел схватить ее, но она исчезла в глазах моих, а правая моя рука, по самый локоть окунувшись в воду, превратилась в железную. Отчаяние мое взошло наверх крайности, и я хотел утопиться в том же озере, если б Зимония от того меня не удержала.
— Покорись провидению,— сказала она мне,— все на свете имеет причины, по коим судьба распоряжает человеческие действия. Ты не мог избегнуть тебе предназначенного, следственно, не считай неосторожность свою виною своего несчастия. Так должно, чтоб ты лишился Алциды и своей руки.
Я возражал противу сего и доказывал со своей стороны, что, когда должно потерять Алциду, не остается уже зачем жить, и что нет лучшего, как утопиться в том же озере, которое ее сокрыло.
Однако Зимониины ли советы или потому, что жизнь всегда изрядная вещь, согласился я остаться на свете и последовать наставлениям моей благодетельницы. Оные состояли в следующем.
— Как приключение мое,— говорила она,— соплетено со участию многих особ, претерпевающих гонение сильного неприятеля, то не могу ожидать окончания моему несчастию, как в одно известное время, когда и прочие все увидят начало к своему благополучию.
Если увижу я руку мою в прежнем состоянии, обнадеживала она, то в самое время соединюсь я со всем, мне любезным. Наконец не предписала она мне никаких подробностей в моих поведениях, не подала никакой таковой помощи, каковую оказала ,мне при отправлении для сыскания сестры моей, кроме этого велела идти на запад и искать пещеру, содержащую одного очарованного волшебника. X
— Ты не можешь ошибиться в нем,— сказала она,— ибо тот, коего тебе должно вопросить о наставления к поправлению судьбы твоей, представится тебе оплакивающим одну мертвую человеческую голову.
Проговоря сие, Зимония стала невидима, а я нашел себя в необитаемой пустыне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153