Что лежит до меня, то я вытерпел таковые случаи, к коим одно припоминовение во всю жизнь мою будет наполнять меня омерзением. Злосчастного опыта моей неустрашимости, когда я, сражаясь с исполином, имеющим львиную голову, был поглощен от оного, не знаю, что со мною случилось. Но когда я опомнился, тут вместо чаемого мне места в желудке исполиновом очутился я в великолепных чертогах Нагуриных. Я лежал на богатой постеле, и первое, что кинулось в глаза мои, была прелестная Нагура со всеми своими отличными дарованиями, сидящая близ меня и прилагающая попечения о приведении меня в чувство. Вместо благодарности я вздрогнул, ее увидя. Но сие ее не смутило: она со спокойным взглядом начала ко мне:
— Воспротивишься ли ты, дражайший Зоран, чистосердечному моему к тебе пламени, когда сами боги оное одобряют; ибо они споспешествуют любви нашей. Ты погиб бы в желудке исполина, с которым сражался, но мои усердные моления смягчили бессмертных: они удержали жизнь твою и предали тебя моей горячности. Неужели воспротивишься ты воле небес?
— Государыня моя,— отвечал я ей, несколько опомнившись,— я чувствую, что я вам очень много обязан, и признаюсь, что ваша набожность учинила чудо. Но жаль только того, что вы не дополнили к вашим прошениям и не исходатайствовали у бессмертных небольшой переправки обстоятельств, например ваши восемьдесят лет возраста можно бы сократить шестидесятью; прелестному вашему виду дать, по крайней мере, хотя бы человеческий. Впрочем, представьте себе противоположение: будет ли единообразие и правильность, когда мы разделим постель: моя кожа бела, а ваша уподобляется прекрасному гебану, умалчивая о сивой покрывающей вас шерсти. Но если прибавить к тому пару ваших кошачьих, как уголь, красных очей, сей орлиный синий нос и сии довольно обширные уста с двумя клыками, то не простите ли вы меня, что я останусь с единым к вам почтением и оставлю овладение вашею красотою любовнику, меня достойнейшему?
Я видел, что сие объяснение мое не слишком приятно было нежной моей богине, однако ж она умела скрыть свою досаду и с притворным спокойством сказала, что она от времени ожидает перемены моей несклонности: что либо я привыкну сносить мнимое ее безобразие, или боги, смягчась моими мучениями, позволят мне предстать пред тебя в настоящем моем виде.
По окончании слов сих оставила она меня, кинув на меня страстный взгляд. Я не понимал, про какой она говорила настоящий вид ее. Неужли какое-нибудь очарование повергло ее в таковое безобразие, помышлял я. Но вспомня, что она была сестра королю чародеев, оставил сие сомнение и приписал звук слов ее лишь к одной лести, которой мне надлежит всеми мерами остерегаться. Несколько дней прошло, в которое я не видал Нагуры, не имея, впрочем, нималого недостатка в моих потребностях. Напоследок потешила она меня и, наговоря мне тысячу нежных объяснений, сказала:
— Чтоб доказать тебе, сколь властен ты над моим сердцем, я отменяю ту неволю, в коей ты до сих пор был содержан. Ты властен теперь ходить всюду в моем замке, но, к собственному твоему спокойству, я не дозволяю тебе вступать в увеселительный домик, находящийся в конце моего сада.
Сие снисхождение Нагурино произвело во мне то, что я уже без отвращения с нею простился. Но как завещание ее наполнило меня любопытством, я не успел потерять ее из глаз, как был уже в саду, пробежал его и очутился у самых дверей увеселительного дома. Я обшел несколько раз вокруг него, размышляя, что б принуждало ведьму воспрещать мне вход туда и какое мне от того может случиться беспокойство. Мне казалось, что здесь могу я найти средство к моему освобождению. Утвердясь в сем, отворил я двери, кои заперты были одною только цепочкой. Прошел три комнаты, не встретясь ни с какою живущею тварью, но в четвертой увидел... О боги, что представилось моим взорам? Девица, содержащая в себе прелести бессмертных, сидела на софе, подпершись белейшею снега рукою и в глубокой печали. Долго она меня не приметила, а я стоял, не смея дыхнуть, пожирая ее прелести и влюбясь в нее до безумия. Наконец она с глубоким вздохом вскинула на меня глаза и остановила их с изумлением. Я не мог больше противиться побеждающим меня чувствованиям, бросился пред нею на колена и в восторге моем вскричал:
— Кто бы вы ни были, прекраснейшая из смертных, но я не могу удерживать чувствования, произведенные прелестями вашими в душе моей. Вы учинили меня навеки своим невольником, и если царевич целтиберский не отвратителен для глаз ваших, учините его счастливым: соедините с ним судьбу вашу, если можете вы оною располагать.
Признаюсь, что объяснение таковое было слишком вольно, но оно было искреннее, и в тогдашнем моем положении вряд ли бы я сказал что получше, хотя бы и старался собрать все силы красноречия. Красавица вскочила с софы, подняла меня и, посадя близ себя на софу, сказала:
— Предложение ваше для меня очень странно; я понимаю, что вы, равно как и я, находитесь в неволе у немилосердой Нагуры, то каким образом дозволяете вы страстные помышления своему сердцу, когда каждую минуту должно ожидать смерти от ее лютости? Я догадываюсь, что ваша красота принудила чародейку похитить вас в ее жилище; рассудите ж, когда она назначила вас себе в любовники, что воспоследует со мною, если она сведает, что я отымаю у ней ваше сердце? Оставьте меня, любезный царевич — или вы, без сомнения, учините меня жертвою ее ревнивости.
Сколько я ни старался убеждать ее сказать мне хотя одно слово, что я могу когда-нибудь быть счастлив, она твердила мне об одной только опасности, и напоследок, видя, что я не властен сам в себе оставила меня и, ушед в другой покой, заперла за собой двери. Целый день дожидался я, что >на ко мне выйдет, но не получа сего, впал в отчаяние и пошел в мое жилище в глубокой печали.
Нагура посетила меня в тот же вечер; она пеняла мне, что я не удержался последовать ее завещанию.
— Ты видишь,— продолжала она,— сколько имею я заботы о твоем спокойстве. Я затем лишь и советовала тебе не вступать в увеселительный домик, что ведала об угрожающей тебе опасности. Ты видел прелести, учинившие тебя навеки своим невольником; но сей плен твой будет вечным твоим мучением. Царевна галльская, похитившая с первого взора твое сердце, есть суровейшая из своего пола. Ты никогда не приобретешь ее склонности и восчувствуешь казни, на кои меня жестокостию своею осуждаешь. Я рада, что нашла орудие, коим могу мстить тебе за твою несклонность; я дозволяю тебе посещать ее, и столь часто, как вздумаешь. Соси отраву с ее прелестей и чувствуй мои страдания.
Выговоря сие, она меня оставила посреди изумления и благодарности к себе, что уже без опасности могу я посещать предмет моей любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
— Воспротивишься ли ты, дражайший Зоран, чистосердечному моему к тебе пламени, когда сами боги оное одобряют; ибо они споспешествуют любви нашей. Ты погиб бы в желудке исполина, с которым сражался, но мои усердные моления смягчили бессмертных: они удержали жизнь твою и предали тебя моей горячности. Неужели воспротивишься ты воле небес?
— Государыня моя,— отвечал я ей, несколько опомнившись,— я чувствую, что я вам очень много обязан, и признаюсь, что ваша набожность учинила чудо. Но жаль только того, что вы не дополнили к вашим прошениям и не исходатайствовали у бессмертных небольшой переправки обстоятельств, например ваши восемьдесят лет возраста можно бы сократить шестидесятью; прелестному вашему виду дать, по крайней мере, хотя бы человеческий. Впрочем, представьте себе противоположение: будет ли единообразие и правильность, когда мы разделим постель: моя кожа бела, а ваша уподобляется прекрасному гебану, умалчивая о сивой покрывающей вас шерсти. Но если прибавить к тому пару ваших кошачьих, как уголь, красных очей, сей орлиный синий нос и сии довольно обширные уста с двумя клыками, то не простите ли вы меня, что я останусь с единым к вам почтением и оставлю овладение вашею красотою любовнику, меня достойнейшему?
Я видел, что сие объяснение мое не слишком приятно было нежной моей богине, однако ж она умела скрыть свою досаду и с притворным спокойством сказала, что она от времени ожидает перемены моей несклонности: что либо я привыкну сносить мнимое ее безобразие, или боги, смягчась моими мучениями, позволят мне предстать пред тебя в настоящем моем виде.
По окончании слов сих оставила она меня, кинув на меня страстный взгляд. Я не понимал, про какой она говорила настоящий вид ее. Неужли какое-нибудь очарование повергло ее в таковое безобразие, помышлял я. Но вспомня, что она была сестра королю чародеев, оставил сие сомнение и приписал звук слов ее лишь к одной лести, которой мне надлежит всеми мерами остерегаться. Несколько дней прошло, в которое я не видал Нагуры, не имея, впрочем, нималого недостатка в моих потребностях. Напоследок потешила она меня и, наговоря мне тысячу нежных объяснений, сказала:
— Чтоб доказать тебе, сколь властен ты над моим сердцем, я отменяю ту неволю, в коей ты до сих пор был содержан. Ты властен теперь ходить всюду в моем замке, но, к собственному твоему спокойству, я не дозволяю тебе вступать в увеселительный домик, находящийся в конце моего сада.
Сие снисхождение Нагурино произвело во мне то, что я уже без отвращения с нею простился. Но как завещание ее наполнило меня любопытством, я не успел потерять ее из глаз, как был уже в саду, пробежал его и очутился у самых дверей увеселительного дома. Я обшел несколько раз вокруг него, размышляя, что б принуждало ведьму воспрещать мне вход туда и какое мне от того может случиться беспокойство. Мне казалось, что здесь могу я найти средство к моему освобождению. Утвердясь в сем, отворил я двери, кои заперты были одною только цепочкой. Прошел три комнаты, не встретясь ни с какою живущею тварью, но в четвертой увидел... О боги, что представилось моим взорам? Девица, содержащая в себе прелести бессмертных, сидела на софе, подпершись белейшею снега рукою и в глубокой печали. Долго она меня не приметила, а я стоял, не смея дыхнуть, пожирая ее прелести и влюбясь в нее до безумия. Наконец она с глубоким вздохом вскинула на меня глаза и остановила их с изумлением. Я не мог больше противиться побеждающим меня чувствованиям, бросился пред нею на колена и в восторге моем вскричал:
— Кто бы вы ни были, прекраснейшая из смертных, но я не могу удерживать чувствования, произведенные прелестями вашими в душе моей. Вы учинили меня навеки своим невольником, и если царевич целтиберский не отвратителен для глаз ваших, учините его счастливым: соедините с ним судьбу вашу, если можете вы оною располагать.
Признаюсь, что объяснение таковое было слишком вольно, но оно было искреннее, и в тогдашнем моем положении вряд ли бы я сказал что получше, хотя бы и старался собрать все силы красноречия. Красавица вскочила с софы, подняла меня и, посадя близ себя на софу, сказала:
— Предложение ваше для меня очень странно; я понимаю, что вы, равно как и я, находитесь в неволе у немилосердой Нагуры, то каким образом дозволяете вы страстные помышления своему сердцу, когда каждую минуту должно ожидать смерти от ее лютости? Я догадываюсь, что ваша красота принудила чародейку похитить вас в ее жилище; рассудите ж, когда она назначила вас себе в любовники, что воспоследует со мною, если она сведает, что я отымаю у ней ваше сердце? Оставьте меня, любезный царевич — или вы, без сомнения, учините меня жертвою ее ревнивости.
Сколько я ни старался убеждать ее сказать мне хотя одно слово, что я могу когда-нибудь быть счастлив, она твердила мне об одной только опасности, и напоследок, видя, что я не властен сам в себе оставила меня и, ушед в другой покой, заперла за собой двери. Целый день дожидался я, что >на ко мне выйдет, но не получа сего, впал в отчаяние и пошел в мое жилище в глубокой печали.
Нагура посетила меня в тот же вечер; она пеняла мне, что я не удержался последовать ее завещанию.
— Ты видишь,— продолжала она,— сколько имею я заботы о твоем спокойстве. Я затем лишь и советовала тебе не вступать в увеселительный домик, что ведала об угрожающей тебе опасности. Ты видел прелести, учинившие тебя навеки своим невольником; но сей плен твой будет вечным твоим мучением. Царевна галльская, похитившая с первого взора твое сердце, есть суровейшая из своего пола. Ты никогда не приобретешь ее склонности и восчувствуешь казни, на кои меня жестокостию своею осуждаешь. Я рада, что нашла орудие, коим могу мстить тебе за твою несклонность; я дозволяю тебе посещать ее, и столь часто, как вздумаешь. Соси отраву с ее прелестей и чувствуй мои страдания.
Выговоря сие, она меня оставила посреди изумления и благодарности к себе, что уже без опасности могу я посещать предмет моей любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153