Судьба моя определила мне избрать супруга по моей воле, и я во всех странах света не нашла достойнее тебя владеть мною. Мне известны гордые твои мысли в рассуждении избрания твоего себя в супруги; но если склонности сердца твоего не противятся чистоте моего к тебе пламени, ты ничего не утратишь, учинясь моим мужем.
Я родилась от короля, превосходящего властию своею всех государей известного света. Неисчетные богатства, находящиеся в моей власти, достаточны подать нам великолепную жизнь на все наши дни, а горячность моя обещает тебе спокойство и все сладости верного супружества. Впрочем, сын ли ты сапожника, тебя воспитавшего, я люблю тебя, или имеешь родителей, сидящих на престоле,—для меня равно, и сердце мое не имеет нужды в сем испытании. Скажи, не учинишь ли ты меня несчастнейшею из всех женщин на свете и не тщетно ли я употребила хитрость, коею ты залучен в мой замок?
— Ах, прекрасная Замира! — вскричал я, повергшись к ногам ее.— Не делая таковых вопросов, ты могла уже читать из глаз моих, что я с первого взора обворожен твоими прелестьми. Какое счастие может сравниться с обладанием тобою! Владей навек мною, когда тебе и благоприятной судьбе моей угодно возвести меня на верх благоденствия. Счастие мое превзошло мои воображения, хотя душа моя повсегда чувствовала сей отличный жребий. Я вижу, что не тщетно сердце мое оставалось свободно от любви до сего времени, когда рок мой определял в нем храм божественной Замире. Я ничего не могу противупоставить твоим достоинствам; сапожник не может иметь оных, но Доброчест ощущает, что он в силах обожать Замиру и любить столько, чтоб она никогда в выборе своем не раскаивалась.
Таковое приветствие замкнуто было несколькими пламенными поцелуями, коих мы не считали, ибо губы наши прежде устали, нежели мы насытились.
— Итак, я твоя, любезный Доброчест, навеки твоя,— сказала наконец Замира, испустя вздох, совсем отличный от тех вздохов, каковые производят огорчение.
Она клялась мне вечною верностию, а я приводил ей в свидетели всех богов, кои мне пришли на память, что до смерти одну ее любить буду. И я, конечно, удержу мое слово, ибо я обожаю несравненную Замиру, хотя оную утратил... и утратил моею погрешностию, — промолвил Доброчест, вздохнув, как вздыхают от истинной горести.
— Я взошла на верх моих желаний,— сказала мне на другой день Замира, — я уверена, что с моей стороны супруг мой не увидит причины к огорчению, но я опасаюсь, чтоб сам он не поверг себя и меня в злосчастие. Для сего должна я открыть тебе, Доброчест, некоторое условие, требуемое от тебя таинством судьбы моей, и ты должен в сохранении оного дать мне клятвенное обещание. Владея мною и всем, мне принадлежащим без изъятия, можешь ты здесь давать свободу всем твоим желаниям, но не позволено тебе иметь любопытства в одной вещи, которая, вроде жизни моей, может быть, покажется тебе странною. Я предваряю тебя, что если ты не удержишь оного, то погубишь себя и меня: мы будем разлучены и вместо сладостей, коим не было бы конца для нас в сем замке, подвергнемся жесточайшим горестям.
Я клялся ей, что любопытство никогда не будет владеть мною, поелику оное и никогда не бывало моею страстию. Замира тем удовольствовалась, и я препровел целый год, показавшийся мне одним днем, с возлюбленною Замирою. Она предупреждала все мои желания, изыскивала новые для меня утешения и любила меня страстно. Мы не разлучались, кроме времени, которое я провождал на охоте; но и сию склонность, к коей не имела пристрастия, присвоила она себе в мое угождение, и нередко провождала она целые дни со мною в лесах. Я считал себя благополучнейшим из всех смертных и был в самом деле таковым, ибо обожал Замиру, которая сама меня боготворила.
Я жил в совершенной роскоши: стол мой наполнен был избраннеишими ествами и напитками; но мне весьма чудно показалось, что супруга моя никогда ничего не ела. Всегда находила она отговорки, когда я спрашивал у ней о причине тому: либо недостаток аппетита, или боль в желудке, но больше находила потребности, отвлекающие ее в отлучку во время обедов и ужинов. Не смел я спрашивать у служителей наших, опасаясь, чтоб не сочтено было сего за любопытство, о том, кушает ли госпожа их где-нибудь наедине, но не удержался, чтоб не присматривать за нею; однако ж никак не приметил, чтоб она когда-нибудь что ела.
«Не можно статься, — думал я,— чтоб жена моя могла жить без пищи; тело, которое я часто осязаю, требует оной»,— говорил я сам себе. Мне вспало на ум, что она пред раздеванием своим обыкновенно на несколько минут оставляет меня одного в постеле себя дожидаться. Не знаю, почему хотелось мне приметить за нею, равно как бы спокойствие дней моих зависело от познания, кушает ли моя Замира или питается одним воздухом...
— О проклятое любопытство! — воскликнул Доброчест.— Ты учинилось причиною всех бедств моих. От тебя я лишился возлюбленной моей супруги и претерпел несказанные болезни и печали...
Заключа мое намерение, лег я в постелю ранее обыкновенного и притворился заснувшим. Жена моя легла со мною вместе, но вскоре увидел я, что она присматривает, действительно ли я сплю.
«Ах,— сказал я сам себе,— теперь-то узнаем мы, чего хочется»,— и захрапел, чтоб лишить ее всякой заботы о моем бодрствии. Замира, удостоверясь в своей безопасности, встала весьма осторожно, вышла вон и побежала вниз по лестнице, лежащей в сад. Я следовал за нею в надзир и увидел, что она вскочила в потайные дверцы, находящиеся у подошвы горы, лежавшей в конце сада. Я вошел туда ж и крался темным проходом, ведущим в пещеру, освещаемую серебряною лампадою...
О боги, что я увидел? Я не могу по сих пор вспомнить того без омерзения, хотя уже тому прошло больше пяти лет... Я увидел посреди пещеры сей стоящий гроб и в нем мертвое тело человеческое. Вонь, от оного происходящая, едва меня не задушила, но Замира... Ах, я не могу продолжать слов моих... но Замира могла сосать гной из начавшей гнить груди его.
Омерзение и гнев овладели всеми моими чувствами, я не утерпел, чтоб не вскричать:
— Ах, гадкая женщина, сие-то составляет твою пищу, и затем-то ты не находишь вкуса есть со мною!
Слова мои поразили как бы громом Замиру. Она упала в обморок, не могши отвечать мне ни одного слова. Я мерзил ею в час тот и не мог подать ей помощи; я бежал обратно из пещеры.
Замира между тем пришла в себя; голос ее остановил меня.
— Неблагодарный,— кричала она мне,— разве не оказывала я тебе всей горячности, надлежащей от нежной и верной супруги? Разве не предупреждала всех твоих желаний? Чего недоставало к покою твоему? Какая нужда 426
была знать тебе, чем я питаюсь? Но ты не превозмог пагубного нам любопытства... Увы, мы разлучаемся, может быть, навеки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
Я родилась от короля, превосходящего властию своею всех государей известного света. Неисчетные богатства, находящиеся в моей власти, достаточны подать нам великолепную жизнь на все наши дни, а горячность моя обещает тебе спокойство и все сладости верного супружества. Впрочем, сын ли ты сапожника, тебя воспитавшего, я люблю тебя, или имеешь родителей, сидящих на престоле,—для меня равно, и сердце мое не имеет нужды в сем испытании. Скажи, не учинишь ли ты меня несчастнейшею из всех женщин на свете и не тщетно ли я употребила хитрость, коею ты залучен в мой замок?
— Ах, прекрасная Замира! — вскричал я, повергшись к ногам ее.— Не делая таковых вопросов, ты могла уже читать из глаз моих, что я с первого взора обворожен твоими прелестьми. Какое счастие может сравниться с обладанием тобою! Владей навек мною, когда тебе и благоприятной судьбе моей угодно возвести меня на верх благоденствия. Счастие мое превзошло мои воображения, хотя душа моя повсегда чувствовала сей отличный жребий. Я вижу, что не тщетно сердце мое оставалось свободно от любви до сего времени, когда рок мой определял в нем храм божественной Замире. Я ничего не могу противупоставить твоим достоинствам; сапожник не может иметь оных, но Доброчест ощущает, что он в силах обожать Замиру и любить столько, чтоб она никогда в выборе своем не раскаивалась.
Таковое приветствие замкнуто было несколькими пламенными поцелуями, коих мы не считали, ибо губы наши прежде устали, нежели мы насытились.
— Итак, я твоя, любезный Доброчест, навеки твоя,— сказала наконец Замира, испустя вздох, совсем отличный от тех вздохов, каковые производят огорчение.
Она клялась мне вечною верностию, а я приводил ей в свидетели всех богов, кои мне пришли на память, что до смерти одну ее любить буду. И я, конечно, удержу мое слово, ибо я обожаю несравненную Замиру, хотя оную утратил... и утратил моею погрешностию, — промолвил Доброчест, вздохнув, как вздыхают от истинной горести.
— Я взошла на верх моих желаний,— сказала мне на другой день Замира, — я уверена, что с моей стороны супруг мой не увидит причины к огорчению, но я опасаюсь, чтоб сам он не поверг себя и меня в злосчастие. Для сего должна я открыть тебе, Доброчест, некоторое условие, требуемое от тебя таинством судьбы моей, и ты должен в сохранении оного дать мне клятвенное обещание. Владея мною и всем, мне принадлежащим без изъятия, можешь ты здесь давать свободу всем твоим желаниям, но не позволено тебе иметь любопытства в одной вещи, которая, вроде жизни моей, может быть, покажется тебе странною. Я предваряю тебя, что если ты не удержишь оного, то погубишь себя и меня: мы будем разлучены и вместо сладостей, коим не было бы конца для нас в сем замке, подвергнемся жесточайшим горестям.
Я клялся ей, что любопытство никогда не будет владеть мною, поелику оное и никогда не бывало моею страстию. Замира тем удовольствовалась, и я препровел целый год, показавшийся мне одним днем, с возлюбленною Замирою. Она предупреждала все мои желания, изыскивала новые для меня утешения и любила меня страстно. Мы не разлучались, кроме времени, которое я провождал на охоте; но и сию склонность, к коей не имела пристрастия, присвоила она себе в мое угождение, и нередко провождала она целые дни со мною в лесах. Я считал себя благополучнейшим из всех смертных и был в самом деле таковым, ибо обожал Замиру, которая сама меня боготворила.
Я жил в совершенной роскоши: стол мой наполнен был избраннеишими ествами и напитками; но мне весьма чудно показалось, что супруга моя никогда ничего не ела. Всегда находила она отговорки, когда я спрашивал у ней о причине тому: либо недостаток аппетита, или боль в желудке, но больше находила потребности, отвлекающие ее в отлучку во время обедов и ужинов. Не смел я спрашивать у служителей наших, опасаясь, чтоб не сочтено было сего за любопытство, о том, кушает ли госпожа их где-нибудь наедине, но не удержался, чтоб не присматривать за нею; однако ж никак не приметил, чтоб она когда-нибудь что ела.
«Не можно статься, — думал я,— чтоб жена моя могла жить без пищи; тело, которое я часто осязаю, требует оной»,— говорил я сам себе. Мне вспало на ум, что она пред раздеванием своим обыкновенно на несколько минут оставляет меня одного в постеле себя дожидаться. Не знаю, почему хотелось мне приметить за нею, равно как бы спокойствие дней моих зависело от познания, кушает ли моя Замира или питается одним воздухом...
— О проклятое любопытство! — воскликнул Доброчест.— Ты учинилось причиною всех бедств моих. От тебя я лишился возлюбленной моей супруги и претерпел несказанные болезни и печали...
Заключа мое намерение, лег я в постелю ранее обыкновенного и притворился заснувшим. Жена моя легла со мною вместе, но вскоре увидел я, что она присматривает, действительно ли я сплю.
«Ах,— сказал я сам себе,— теперь-то узнаем мы, чего хочется»,— и захрапел, чтоб лишить ее всякой заботы о моем бодрствии. Замира, удостоверясь в своей безопасности, встала весьма осторожно, вышла вон и побежала вниз по лестнице, лежащей в сад. Я следовал за нею в надзир и увидел, что она вскочила в потайные дверцы, находящиеся у подошвы горы, лежавшей в конце сада. Я вошел туда ж и крался темным проходом, ведущим в пещеру, освещаемую серебряною лампадою...
О боги, что я увидел? Я не могу по сих пор вспомнить того без омерзения, хотя уже тому прошло больше пяти лет... Я увидел посреди пещеры сей стоящий гроб и в нем мертвое тело человеческое. Вонь, от оного происходящая, едва меня не задушила, но Замира... Ах, я не могу продолжать слов моих... но Замира могла сосать гной из начавшей гнить груди его.
Омерзение и гнев овладели всеми моими чувствами, я не утерпел, чтоб не вскричать:
— Ах, гадкая женщина, сие-то составляет твою пищу, и затем-то ты не находишь вкуса есть со мною!
Слова мои поразили как бы громом Замиру. Она упала в обморок, не могши отвечать мне ни одного слова. Я мерзил ею в час тот и не мог подать ей помощи; я бежал обратно из пещеры.
Замира между тем пришла в себя; голос ее остановил меня.
— Неблагодарный,— кричала она мне,— разве не оказывала я тебе всей горячности, надлежащей от нежной и верной супруги? Разве не предупреждала всех твоих желаний? Чего недоставало к покою твоему? Какая нужда 426
была знать тебе, чем я питаюсь? Но ты не превозмог пагубного нам любопытства... Увы, мы разлучаемся, может быть, навеки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153