Пахло нефтью. Не очень СЛЫШНО, но пахло, будто где-то неподалеку была нефтебаза.
— Нефть? — переспросил я, а сам подумал: вот от чего бежали дельфины.
— Да,— кивнул штурман Гена и, снова подняв бинокль, раздумывал вслух: — Какой-то гад продул топливные танки. Или с танкером что случилось. Больно много нефти. Надо у Фомича спросить — не было ли тут кораблекрушения?
Я уже не раз слышал, что во избежание загрязнения окружающей среды продувать топливные танки судов в море категорически запрещено. И все же по ночам, воровски или в пустынных районах океана суда продолжают промывать топливные резервуары. Слышал об этом и от Носача, и от «деда», да и сам не раз видел нефтяные разводы на воде. Но то были радужные разводы — топливо уже успело расплыться по океану, и лишь фиолетово-оранжевые блики говорили о том, что какой-то капитан нарушил международный запрет.
Встречались и широкие полосы черных комков, плывущих по волнам. Мне объяснили, что это тоже нефть, но уже свернувшаяся в рыхлые мазутные сгустки под воздействием волн и нефтеокислительных бактерий в воде.
Океан сумел защитить себя, свернул нефтяную плейку в комочки величиной от зерна до куриного яйца, придет время, и эти мазутные шарики опустятся на дно и поверхность воды станет чистой. Защитная система океана сработала. Пока еще сработала.
Мне не раз приходилось слышать тревожные разговоры моряков, не единожды читал и в прессе, что океан уже с трудом справляется с загрязнением и вот-вот ему станет не под силу эта работа. Все больше и больше нефти выливается в океан: и топливные танки продувают, а флот растет, и происходит утечка нефти из скважин при добыче на шельфах, и аварии танкеров, когда сотни тонн сразу выливаются в океан, а танкеров тоже становится все больше, и сами они все огромнее.
Не раз встречались нефтяные разводы посреди океана, но такое я увидел впервые. С горизонта шел черный зловещий прибой. Он двигался на нас, вернее, мы шли к нему.
Штурман Гена завернул в радиорубку и вышел оттуда с Фомичом. Радист долго рассматривал черную полосу в бинокль.
— Тут неделю назад английский супертанкер столкнулся с греческим контейнеровозом,— удрученно произнес Фомич.— В тумане налетели друг на друга. По Навипу передавали.
— Погибли? — спросил штурман.
— Супер погиб, а грек удрал.
— Надо капитану сказать.
— Надо,— согласился радист.
Капитан, будто услышав их разговор, сам поднялся в рубку. Хмуро окинув нас взглядом невыспавшихся глаз — всю ночь простоял над показаниями самописца, искал косяк,— он подошел к фишлупе и включил ее.
— Арсентий Иванович — пятно!—доложил штурман Гена.
— Какое пятно? Где? — Носач поднял голову от фиш-лупы.
— Прямо по курсу. Нефтяное.—Штурман подал капитану бинокль.
Носач долго не отрывался от бинокля, потом коротко взглянул на радиста, и тот сказал, что здесь неделю назад грек пропорол англичанину борт.
— Почему молчал? — В голосе капитана послышалось раздражение.
Фомич пожал плечами: -- Далеко мы были от этого квадрата.
-- «Далеко»! — недовольно повторил Носач и опять поднял бинокль к глазам.
— По Навипу много чего передают,— оправдывался
Фомич,—-обо всем не расскажешь.
Навип — навигационное предупреждение. Оно передается для советских судов на всех морях и океанах. В нем сообщается, где льды, где туман, где шторм и что где произошло — столкновение судов, пожар или гибель в шторм, где какая опасность для мореплавания, будь то в Тихом океане, в Атлантике или еще где. Все радисты обязаны слушать эти сообщения.
А неделю назад мы действительно были за тысячу миль от этого места, спокойно ловили рыбу.
— Докладывать надо! — В голосе Носача послышался звон металла.— Знал, что на юг бежим.
— Не придал значения, Арсентий Иванович. Думал, когда это еще будет!
Капитан хмуро смотрел на черную полосу, что надвигалась на нас как грозовая туча, все беспощаднее расползаясь по горизонту.
От этой чужеродной полосы становилось не по себе, в сердце закрадывалась тревога, и было ощущение как перед солнечным затмением, когда напряженно-ожидающе замирает вся природа.
Океан затих, будто вслушиваясь, как расползается по нему страшное пятно. В воздухе уже крепко пахло нефтью, и этот запах, в общем-то привычный на берегу, здесь, среди океана, в свежее летнее утро был недобрым, тревожным предупреждением о надвигающейся непоправимой беде.
— Может, изменим курс? — подал голос штурман
Гена.
Капитан даже не удостоил его взглядом. Сжав губы, он смотрел на нефтяное пятно.
-— Скажи, чтоб не готовили трал к отдаче.
Штурман Гена кинулся к спикеру, и над палубой раздался его усиленный микрофоном приказ:
— Отставить трал! Отдачи не будет!
Матросы-добытчики на корме удивленно уставились
на нашу «голубятню».
— Проскочим,— с ноткой вины произнес Фомич.
Хотя в чем его вина? Все равно бы мы шли этим курсом, даже если б он и сообщил капитану неделю назад о столкновении супертанкера и контейнеровоза.
Капитан передвинул рукоять управления машиной на «Самый полный вперед». Больше нам ничего не оставалось делать — нефтяное поле уже заходило во фланги. И кто знает, на сколько миль эта нефть по бокам! Побежишь в обход — пол-океана обогнешь.
На воде уже появились первые разводы: фиолетовые, оранжевые, синие — всех цветов радуги. Черного цвета еще не было, он маячил впереди. Вместе с веселыми разводами появилось множество серебристых пятен. Сначала я принял их за солнечную зыбь на поверхности океана, потом разглядел — рыба. Дохлая рыба!
Ее было так много, что она широким, длинным белым прибоем резко выделялась перед черным полем, не имеющим уже границ. Куда ни кинь глаз — простирался траурный полог, страшный не только своею чернотою, но и мертвым зловещим покоем. Будто кто-то всесильный и беспощадный медленно и неотвратимо затягивал губительным саваном океан, чтобы задушить его в смраде и грязи.
Резко пахло нефтью.
Мы уже шли по толстому слою еще не рассосавшейся и не разбитой волнами нефти и молча смотрели на это жуткое поле. Тяжелое, темно-коричневое, маслянисто-густое, оно придавило океан — не колыхнет, не всплеснет нигде. Солнечные блики то сверкали на неподвижной поверхности, как на металле, то пропадали, и тогда чернота становилась еще глубже, еще чернее, еще зловещее. Казалось, «Катунь» с трудом пробивает себе путь, и мы идем не «самым полным», а еле-еле тащимся, будто бы затягивает нас в мертвую трясину и нам уже не выбраться на чистую воду.
А над нами сияло безмятежное солнце, и родниковая синева неба напоминала, что есть чистота, есть жизнь. Внизу же была густая нефть, как олицетворение смерти. Посмотришь вверх — жизнь, вниз — смерть. И это противоестественное сочетание голубого — живого и черного — мертвого было как в кошмарном сне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Нефть? — переспросил я, а сам подумал: вот от чего бежали дельфины.
— Да,— кивнул штурман Гена и, снова подняв бинокль, раздумывал вслух: — Какой-то гад продул топливные танки. Или с танкером что случилось. Больно много нефти. Надо у Фомича спросить — не было ли тут кораблекрушения?
Я уже не раз слышал, что во избежание загрязнения окружающей среды продувать топливные танки судов в море категорически запрещено. И все же по ночам, воровски или в пустынных районах океана суда продолжают промывать топливные резервуары. Слышал об этом и от Носача, и от «деда», да и сам не раз видел нефтяные разводы на воде. Но то были радужные разводы — топливо уже успело расплыться по океану, и лишь фиолетово-оранжевые блики говорили о том, что какой-то капитан нарушил международный запрет.
Встречались и широкие полосы черных комков, плывущих по волнам. Мне объяснили, что это тоже нефть, но уже свернувшаяся в рыхлые мазутные сгустки под воздействием волн и нефтеокислительных бактерий в воде.
Океан сумел защитить себя, свернул нефтяную плейку в комочки величиной от зерна до куриного яйца, придет время, и эти мазутные шарики опустятся на дно и поверхность воды станет чистой. Защитная система океана сработала. Пока еще сработала.
Мне не раз приходилось слышать тревожные разговоры моряков, не единожды читал и в прессе, что океан уже с трудом справляется с загрязнением и вот-вот ему станет не под силу эта работа. Все больше и больше нефти выливается в океан: и топливные танки продувают, а флот растет, и происходит утечка нефти из скважин при добыче на шельфах, и аварии танкеров, когда сотни тонн сразу выливаются в океан, а танкеров тоже становится все больше, и сами они все огромнее.
Не раз встречались нефтяные разводы посреди океана, но такое я увидел впервые. С горизонта шел черный зловещий прибой. Он двигался на нас, вернее, мы шли к нему.
Штурман Гена завернул в радиорубку и вышел оттуда с Фомичом. Радист долго рассматривал черную полосу в бинокль.
— Тут неделю назад английский супертанкер столкнулся с греческим контейнеровозом,— удрученно произнес Фомич.— В тумане налетели друг на друга. По Навипу передавали.
— Погибли? — спросил штурман.
— Супер погиб, а грек удрал.
— Надо капитану сказать.
— Надо,— согласился радист.
Капитан, будто услышав их разговор, сам поднялся в рубку. Хмуро окинув нас взглядом невыспавшихся глаз — всю ночь простоял над показаниями самописца, искал косяк,— он подошел к фишлупе и включил ее.
— Арсентий Иванович — пятно!—доложил штурман Гена.
— Какое пятно? Где? — Носач поднял голову от фиш-лупы.
— Прямо по курсу. Нефтяное.—Штурман подал капитану бинокль.
Носач долго не отрывался от бинокля, потом коротко взглянул на радиста, и тот сказал, что здесь неделю назад грек пропорол англичанину борт.
— Почему молчал? — В голосе капитана послышалось раздражение.
Фомич пожал плечами: -- Далеко мы были от этого квадрата.
-- «Далеко»! — недовольно повторил Носач и опять поднял бинокль к глазам.
— По Навипу много чего передают,— оправдывался
Фомич,—-обо всем не расскажешь.
Навип — навигационное предупреждение. Оно передается для советских судов на всех морях и океанах. В нем сообщается, где льды, где туман, где шторм и что где произошло — столкновение судов, пожар или гибель в шторм, где какая опасность для мореплавания, будь то в Тихом океане, в Атлантике или еще где. Все радисты обязаны слушать эти сообщения.
А неделю назад мы действительно были за тысячу миль от этого места, спокойно ловили рыбу.
— Докладывать надо! — В голосе Носача послышался звон металла.— Знал, что на юг бежим.
— Не придал значения, Арсентий Иванович. Думал, когда это еще будет!
Капитан хмуро смотрел на черную полосу, что надвигалась на нас как грозовая туча, все беспощаднее расползаясь по горизонту.
От этой чужеродной полосы становилось не по себе, в сердце закрадывалась тревога, и было ощущение как перед солнечным затмением, когда напряженно-ожидающе замирает вся природа.
Океан затих, будто вслушиваясь, как расползается по нему страшное пятно. В воздухе уже крепко пахло нефтью, и этот запах, в общем-то привычный на берегу, здесь, среди океана, в свежее летнее утро был недобрым, тревожным предупреждением о надвигающейся непоправимой беде.
— Может, изменим курс? — подал голос штурман
Гена.
Капитан даже не удостоил его взглядом. Сжав губы, он смотрел на нефтяное пятно.
-— Скажи, чтоб не готовили трал к отдаче.
Штурман Гена кинулся к спикеру, и над палубой раздался его усиленный микрофоном приказ:
— Отставить трал! Отдачи не будет!
Матросы-добытчики на корме удивленно уставились
на нашу «голубятню».
— Проскочим,— с ноткой вины произнес Фомич.
Хотя в чем его вина? Все равно бы мы шли этим курсом, даже если б он и сообщил капитану неделю назад о столкновении супертанкера и контейнеровоза.
Капитан передвинул рукоять управления машиной на «Самый полный вперед». Больше нам ничего не оставалось делать — нефтяное поле уже заходило во фланги. И кто знает, на сколько миль эта нефть по бокам! Побежишь в обход — пол-океана обогнешь.
На воде уже появились первые разводы: фиолетовые, оранжевые, синие — всех цветов радуги. Черного цвета еще не было, он маячил впереди. Вместе с веселыми разводами появилось множество серебристых пятен. Сначала я принял их за солнечную зыбь на поверхности океана, потом разглядел — рыба. Дохлая рыба!
Ее было так много, что она широким, длинным белым прибоем резко выделялась перед черным полем, не имеющим уже границ. Куда ни кинь глаз — простирался траурный полог, страшный не только своею чернотою, но и мертвым зловещим покоем. Будто кто-то всесильный и беспощадный медленно и неотвратимо затягивал губительным саваном океан, чтобы задушить его в смраде и грязи.
Резко пахло нефтью.
Мы уже шли по толстому слою еще не рассосавшейся и не разбитой волнами нефти и молча смотрели на это жуткое поле. Тяжелое, темно-коричневое, маслянисто-густое, оно придавило океан — не колыхнет, не всплеснет нигде. Солнечные блики то сверкали на неподвижной поверхности, как на металле, то пропадали, и тогда чернота становилась еще глубже, еще чернее, еще зловещее. Казалось, «Катунь» с трудом пробивает себе путь, и мы идем не «самым полным», а еле-еле тащимся, будто бы затягивает нас в мертвую трясину и нам уже не выбраться на чистую воду.
А над нами сияло безмятежное солнце, и родниковая синева неба напоминала, что есть чистота, есть жизнь. Внизу же была густая нефть, как олицетворение смерти. Посмотришь вверх — жизнь, вниз — смерть. И это противоестественное сочетание голубого — живого и черного — мертвого было как в кошмарном сне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108