Я вспоминаю, что в День Победы он рассказывал, как за ним гонялся по голой степи «мессершмитт». Под Феодосией. Мы все знаем, что работает Петр и днем, и ночью. Даже падал от усталости. И везде один, помощи не просил.
— Вот за то, что работает один и не зовет на помощь, предлагаю вынести ему выговор,— жестко говорит Носач.
Я ошарашен: вот так решение! Человек работает как лошадь, а ему — выговор.
— Одному везде не успеть. И в результате такой работы механизмы стоят, работа тормозится, план срывается, организм свой собственный изнашивается,— перечисляет Носач.— За такую работу — выговор!
И опять о дисциплине говорит Шевчук. Поднимается Мишель де Бре.
--Позвольте слово.
— Говори,— разрешает Шевчук.
— Матрос теперь пошел образованный,— начинает Мишель де Бре.— Нас и учили, и плавательный ценз мы имеем, и голову на плечах, и анализировать обстановку можем. Наше послевоенное поколение склонно к анализу поступков, как ни странно это может показаться.— Ироническая улыбка касается его губ.— Да и вообще, развиваемся по законам диалектики, которые гласят, что каждое новое поколение должно быть умнее старого. А вы нас... Позвольте сесть?
— Садись,— разрешает Шевчук.— Все правильно сказал,— кивает Шевчук Мишелю де Бре.— Да, это безобразие.
В столовой молчание. И это молчание нарушает Ав-тандил Сапанадзе.
— Надо вынэсти рэшэние общесудового собрания — прэкратыт мат.
Все высказались за предложение Автандила.
На другой и на третий день на палубе было тихо. И вроде даже чего-то не хватало. Вроде и все так, и все не так. Будто ем борщ, и все в нем есть, что положено, но не хватает соли, и он — пресен. Видно было, как мучается Зайкин. Разинет рот и медленно закроет, лицо потемнеет. Трудно бедному! Аж с лица спал.
— В порт надо заходить,— подает голос Голявкин. Он не забыл свое.— Потому и нервы у всех на пределе, что в порт не заходим.
— Заходить в порт не будем! — режет Носач.— Ловить рыбу надо! План выполнять! А не по портам гулять. И разрешения на заход у нас нет. Тихоокеанские рыбаки вообще в порты не заходят. И ничего — ловят не хуже нас. Разбаловали вас Дакарами да Гаванами. В рейс пошли рыбу ловить, а не в туристическую прогулку.
Интересно все же, в какой порт будем заходить? Хорошо бы в Гавану! Я не знаю еще, да и никто не знает, что зайдем мы в конце рейса в Лас-Пальмас на Канарских островах. Будет прекрасный тропический день. Город ошеломит движением, шумом, пальмами, старинными костелами, белоснежными лайнерами в порту, старинным фортом со старинными пушками над гаванью, роскошными магазинами и нищими мальчишками, выпрашивающими сигареты на всех языках. Мы с Шевчуком будем ходить по экзотическому большому городу, обожженному беспощадным солнцем. Будем пить пиво под пальмой.
А потом, вечером, уже на судне, обнявшись с кем-то, буду ходить из каюты в каюту, петь песни, говорить о береге, клясться в вечной дружбе, рассказывать байки и плакать. Я совсем раскисну, дам выход наполнившим меня за полгода впечатлениям. Кого-то буду убеждать, что жизнь у нас прекрасна, надо только стараться честно выполнять свои обязанности, что мы все равны и счастливы, и сам буду действительно счастлив наступившим раскрепощенаем, что вот я среди матросов, как в молодости, что там наверху, в рубке, начальство, а мне чихать на все!
...Да, совсем другой стал матрос, другой капитан. А вот рубль, рубль торжествует.
Я смотрю на картинку из «Огонька». Вот тот, что в картузе со сломанным козырьком, вопрошающе глядит' оттуда, из того времени, хочет узнать: какие мы тут?
ЖДЕМ БАЗУ
«Катунь» стоит на якоре. Ожидаем рефрижератор. Трюмы у нас забиты «под завязку», и на судне вынужденное безделье. Распластав сильные молодые тела на брезенте, матросы загорают. Заселили всю палубу.
Володя Днепровский зубрит химию, он собирается после рейса держать экзамен в мореходку, хочет выучиться на рыбмастера. Автандил Сапанадзе помогает ему и что-то растолковывает по учебнику. В сторонке от всех лежит Сей Сеич. Он тоже готовится сдавать кандидатский минимум. Сей Сеич — преподаватель мореходки и пошел в рейс акустиком, чтобы проверить на практике теоретические выкладки и собрать дополнительный материал для диссертации. Сейчас будущий кандидат наук уставился в толстый фолиант по философии и познает глубины человеческой мысли.
Здесь же и Андрей Ивонтьев с гитарой. Возле него неизменный Чиф, рядом валяется детективный роман. Но Андрею не читается, и он, лениво перебирая струны, смотрит на синий океан, на синее небо, на сосредоточенного Сей Сеича. Поймав взгляд Ованеса, Андрей кивает на акустика и уважительно цокает языком. Ованес тоже смотрит на Сей Сеича и, обращаясь ко всем, громко говорит:
— Мудрый человек, философию читает! Мудрей Арарата!
— Вах! — охотно принимает игру Автандил.— Кацо, что ты гаварыш: «Мудрэй Арарата!» На такого чаловэ-ка — такие слова!
— А какие надо? — делает наивные глаза Ованес.
— Здэс малчат надо, здэс малитьса нада. Здэс «нэма слов», как гаварыт мая жэна.
Автандил женат на украинке.
— Нема,— соглашается Ованес.
Ованес говорит по-русски совершенно чисто, а Автандил, столько лет прожив в России, так и не избавился от сильного акцента. Меня это удивляло до тех пор, пока не узнал: Ованес вообще не знает армянского языка, что поразило меня еще больше,— он родился в Краснодаре, а Автандил до девятнадцати лет не слыхал русской речи —• жил в горах, и только когда призвали в армию, научился
говорить по-русски.
— Сей Сеич, ты «Философские тетради» Канта читал?
На могиле его был? — вдруг спрашивает Андрей, перестав
перебирать струны.
— Темнота! — откликается акустик, не отрывая глаз от книги.— Во-первых, «Философские тетради» — это Ле
нин. Во-вторых, на могиле Канта я был. Я там живу рядом, вечерами по острову гуляю. В-третьих, читай сказки
про шпионов, не мешай.
— А-а,— пренебрежительно отмахивается Андрей.—• Скучная книжка, шаблон. Пух-пах! Погоня! С Гитлером по ручке. Секретные документы в карман. Адью! Пишите письма. На детей рассчитано.
— Чтиво как раз по тебе,— хмыкает Сей Сеич.
— Ну не скажите, не скажите, философ Спиноза. Я — вещь в себе! — заявляет Андрей.— Кто сказал: Гегель или Гоголь? Я — чудо природы, венец мироздания!
— Баламут ты, а не венец мироздания,— бурчит акустик.
— Фи! Грубиян какой, а еще ученый человек! —Андрей вдруг ударяет по струнам гитары и орет на весь океан:
Червону руту нэ шукай вечерами!..
— Ты что? — испуганно вскакивает придремнувший Мартов и ошалело хлопает глазами.— Чего глотку дерешь?
— Спать на солнце вредно,— наставительно поднимает палец Андрей.
По судовой радиотрансляции вдруг раздается:
— Передаем голоса родных!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Вот за то, что работает один и не зовет на помощь, предлагаю вынести ему выговор,— жестко говорит Носач.
Я ошарашен: вот так решение! Человек работает как лошадь, а ему — выговор.
— Одному везде не успеть. И в результате такой работы механизмы стоят, работа тормозится, план срывается, организм свой собственный изнашивается,— перечисляет Носач.— За такую работу — выговор!
И опять о дисциплине говорит Шевчук. Поднимается Мишель де Бре.
--Позвольте слово.
— Говори,— разрешает Шевчук.
— Матрос теперь пошел образованный,— начинает Мишель де Бре.— Нас и учили, и плавательный ценз мы имеем, и голову на плечах, и анализировать обстановку можем. Наше послевоенное поколение склонно к анализу поступков, как ни странно это может показаться.— Ироническая улыбка касается его губ.— Да и вообще, развиваемся по законам диалектики, которые гласят, что каждое новое поколение должно быть умнее старого. А вы нас... Позвольте сесть?
— Садись,— разрешает Шевчук.— Все правильно сказал,— кивает Шевчук Мишелю де Бре.— Да, это безобразие.
В столовой молчание. И это молчание нарушает Ав-тандил Сапанадзе.
— Надо вынэсти рэшэние общесудового собрания — прэкратыт мат.
Все высказались за предложение Автандила.
На другой и на третий день на палубе было тихо. И вроде даже чего-то не хватало. Вроде и все так, и все не так. Будто ем борщ, и все в нем есть, что положено, но не хватает соли, и он — пресен. Видно было, как мучается Зайкин. Разинет рот и медленно закроет, лицо потемнеет. Трудно бедному! Аж с лица спал.
— В порт надо заходить,— подает голос Голявкин. Он не забыл свое.— Потому и нервы у всех на пределе, что в порт не заходим.
— Заходить в порт не будем! — режет Носач.— Ловить рыбу надо! План выполнять! А не по портам гулять. И разрешения на заход у нас нет. Тихоокеанские рыбаки вообще в порты не заходят. И ничего — ловят не хуже нас. Разбаловали вас Дакарами да Гаванами. В рейс пошли рыбу ловить, а не в туристическую прогулку.
Интересно все же, в какой порт будем заходить? Хорошо бы в Гавану! Я не знаю еще, да и никто не знает, что зайдем мы в конце рейса в Лас-Пальмас на Канарских островах. Будет прекрасный тропический день. Город ошеломит движением, шумом, пальмами, старинными костелами, белоснежными лайнерами в порту, старинным фортом со старинными пушками над гаванью, роскошными магазинами и нищими мальчишками, выпрашивающими сигареты на всех языках. Мы с Шевчуком будем ходить по экзотическому большому городу, обожженному беспощадным солнцем. Будем пить пиво под пальмой.
А потом, вечером, уже на судне, обнявшись с кем-то, буду ходить из каюты в каюту, петь песни, говорить о береге, клясться в вечной дружбе, рассказывать байки и плакать. Я совсем раскисну, дам выход наполнившим меня за полгода впечатлениям. Кого-то буду убеждать, что жизнь у нас прекрасна, надо только стараться честно выполнять свои обязанности, что мы все равны и счастливы, и сам буду действительно счастлив наступившим раскрепощенаем, что вот я среди матросов, как в молодости, что там наверху, в рубке, начальство, а мне чихать на все!
...Да, совсем другой стал матрос, другой капитан. А вот рубль, рубль торжествует.
Я смотрю на картинку из «Огонька». Вот тот, что в картузе со сломанным козырьком, вопрошающе глядит' оттуда, из того времени, хочет узнать: какие мы тут?
ЖДЕМ БАЗУ
«Катунь» стоит на якоре. Ожидаем рефрижератор. Трюмы у нас забиты «под завязку», и на судне вынужденное безделье. Распластав сильные молодые тела на брезенте, матросы загорают. Заселили всю палубу.
Володя Днепровский зубрит химию, он собирается после рейса держать экзамен в мореходку, хочет выучиться на рыбмастера. Автандил Сапанадзе помогает ему и что-то растолковывает по учебнику. В сторонке от всех лежит Сей Сеич. Он тоже готовится сдавать кандидатский минимум. Сей Сеич — преподаватель мореходки и пошел в рейс акустиком, чтобы проверить на практике теоретические выкладки и собрать дополнительный материал для диссертации. Сейчас будущий кандидат наук уставился в толстый фолиант по философии и познает глубины человеческой мысли.
Здесь же и Андрей Ивонтьев с гитарой. Возле него неизменный Чиф, рядом валяется детективный роман. Но Андрею не читается, и он, лениво перебирая струны, смотрит на синий океан, на синее небо, на сосредоточенного Сей Сеича. Поймав взгляд Ованеса, Андрей кивает на акустика и уважительно цокает языком. Ованес тоже смотрит на Сей Сеича и, обращаясь ко всем, громко говорит:
— Мудрый человек, философию читает! Мудрей Арарата!
— Вах! — охотно принимает игру Автандил.— Кацо, что ты гаварыш: «Мудрэй Арарата!» На такого чаловэ-ка — такие слова!
— А какие надо? — делает наивные глаза Ованес.
— Здэс малчат надо, здэс малитьса нада. Здэс «нэма слов», как гаварыт мая жэна.
Автандил женат на украинке.
— Нема,— соглашается Ованес.
Ованес говорит по-русски совершенно чисто, а Автандил, столько лет прожив в России, так и не избавился от сильного акцента. Меня это удивляло до тех пор, пока не узнал: Ованес вообще не знает армянского языка, что поразило меня еще больше,— он родился в Краснодаре, а Автандил до девятнадцати лет не слыхал русской речи —• жил в горах, и только когда призвали в армию, научился
говорить по-русски.
— Сей Сеич, ты «Философские тетради» Канта читал?
На могиле его был? — вдруг спрашивает Андрей, перестав
перебирать струны.
— Темнота! — откликается акустик, не отрывая глаз от книги.— Во-первых, «Философские тетради» — это Ле
нин. Во-вторых, на могиле Канта я был. Я там живу рядом, вечерами по острову гуляю. В-третьих, читай сказки
про шпионов, не мешай.
— А-а,— пренебрежительно отмахивается Андрей.—• Скучная книжка, шаблон. Пух-пах! Погоня! С Гитлером по ручке. Секретные документы в карман. Адью! Пишите письма. На детей рассчитано.
— Чтиво как раз по тебе,— хмыкает Сей Сеич.
— Ну не скажите, не скажите, философ Спиноза. Я — вещь в себе! — заявляет Андрей.— Кто сказал: Гегель или Гоголь? Я — чудо природы, венец мироздания!
— Баламут ты, а не венец мироздания,— бурчит акустик.
— Фи! Грубиян какой, а еще ученый человек! —Андрей вдруг ударяет по струнам гитары и орет на весь океан:
Червону руту нэ шукай вечерами!..
— Ты что? — испуганно вскакивает придремнувший Мартов и ошалело хлопает глазами.— Чего глотку дерешь?
— Спать на солнце вредно,— наставительно поднимает палец Андрей.
По судовой радиотрансляции вдруг раздается:
— Передаем голоса родных!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108