Тот идет в штурманскую, ворчитз Поисковое судно мы им, что ли! Спят тут, а мы им должны «точки» давать.
— «Катунь» — «Мамину-Сибиряку», какой трал, Ар-сентий Иванович? — раздается в рубке голос по радиотелефону.
— Донный,— отвечает Носач.
— А груза? — спрашивает «Мамин-Сибиряк».
— Грузов поменьше: косяк оторвался от грунта.
— Везет же Носачу,— говорит кто-то.— Только пришел — и сразу четырнадцать тонн.
— В рубашке родился,— подает голос другой.— Ему всегда везет.
— Плохо же вы обо мне думаете,— хмурится Носач.— «Везет»! Уметь надо!
— Ладно, не дуйся,— говорит какой-то капитан.— Давай точку отдачи.
— Сейчас штурман даст,— обещает Носач.
Тем временем рыбу «вылили» в чаны и палубу окатывают водой из шланга, очищают от слизи, водорослей, давленой рыбы. Соловьев и бригада добытчиков хлопочут возле трала, готовят его к новой отдаче. Чиф облаивает диковинную рыбу, раздутую, как шар, и испуганно отскакивает, когда этот шар подпрыгивает. Здесь же крадется к маленькой рыбешке Симка, молодая судовая кошечка. Симка у нас — иностранка. Ее подобрали матросы в Штральзунде, когда стояли там на ремонте.
Капитан опять у фишлупы. Внимательно следит за показаниями самописца. Мы забегаем в точку отдачи трала. Вместе с нами забегают «Мамин-Сибиряк» и «Сапфир».
— Пристроились,— ворчит штурман Гена и недовольно косит глазом на траулеры, идущие параллельно нам.
— Не жадничай,— говорит Носач, не отрывая взгляда от самописца.
— Да я что... я так,— кисло откликается штурман Гена.— Обидно. Жену отдай дяде, а сам иди.
Носач вдруг весело усмехается, поднимает глаза от фишлупы и добродушно говорит:
— Скажи, как тебя заело! Жену вспомнил. Похаживаешь от жены-то, нет?
— Я?!—оторопело спрашивает штурман Гена.
— Ты, конечно. Я, что ль. Мне уж поздно.
Штурман Гена, ошарашенный таким оборотом, не
знает что отвечать, а капитан смеется и утвердительно говорит:
— Похаживаешь, по глазам вижу. Да и парень ты красивый. Женщины таких любят.
— Живой же я, не мертвый,— не то подтверждает догадку капитана штурман Гена, не то хочет оправдаться.
— А раз живой — не жадничай,— опять поворачивает разговор капитан.— Объявляй точку отдачи.
И штурман Гена недовольным голосом объявляет по радиотелефону, где надо отдавать трал.
Вахта моя окончена. Я передаю руль начпроду Егоры-чу. Теперь, когда начался промысел, на руле стоим втроем: Егорыч, боцман и я. По шесть часов, сменяя друг друга. Остальные матросы заняты в рыбцехе и на палубе.
Сижу в каюте, рассматриваю свои ноги. Опухли за вахту, налились кровью, горят. Показать врачу или нет? Не показать — как бы хуже не стало, показать — как бы за неженку не приняли. Всего четверо суток в море — и вот на тебе!
Ложусь на диванчик, задираю ноги, упираясь ими в переборку. Умостившись в такой позе, думаю: нет, к врачу не пойду. Что скажет команда, только вышли в море — и уже жалуюсь на здоровье. И так дармоедом считают, а тут еще и дохлый! Сразу найдутся недовольные, да еще будут обвинять капитана, что посадил им на шею иждивенца. Делить-то заработок будут по паям, то есть поровну. Это главное. И матросы бдительно следят, кто как работает. Тут не сачканешь! Каждый у всех на виду. А работы теперь, когда началась рыбалка, конечно, хватает. Двадцатый век, научно-техническая революция, судно забито всякими механизмами, но поговорка «бери больше, тащи дальше» не изжила себя, особенно на палубе, с тралом, с тросами.
Вспоминаю, как на вахте разговаривал с лебедчиком: глядя на рулевой автомат, я сказал, что скоро все на кнопках будет — вот уже и знаменитый штурвал, много веков служивший верой и правдой моряку, заменили маленьким штурвальчиком — мизинцем можно повернуть. «Ага,— согласился Володя.—Нажал кнопку — и спина мокрая». И кивнул на палубу, где матросы-добытчики тащили толстенный и тяжеленный трос — ваер, Тащили, как бурлаки, наклонившись вперед чуть не до палубы.
Лебедчик Володя крепкий, плотный, русоволосый, усы светлые, глаза серые и всегда улыбается. Он десять лет уже в море, обошел вокруг света (раньше перегонял суда). Ходит с финкой на боку, осталась привычка с тех пор, как добытчиком работал на палубе с тралом, где всякое может случиться и нож необходим матросу, чтобы освободить себя, если запутается в дели. Теперь он лебедчик. Мне нравятся его открытый характер и веселость. Он мне уже порассказал всяких морских историй.
В судовой библиотеке я взял «Госпожу Бовари». Читал давно, ничего уже не помню. Помню — жена изменила мужу, да еще слова Флобера: «Эмма — это я». И вот сейчас, задрав ноги, листаю роман. Посмотрим, что это за Эмма. И вдруг ловлю себя на мысли: какая странная ситуация — за бортом океан, тралим рыбу, лежу, задрав ноги, и вдруг эта госпожа Бовари. Почему я здесь, с этой госпожой? Вот уж действительно нарочно не придумаешь!
А ногам все же легче. Опухоль спадает.
Через три часа пошел смотреть второй трал. Попалась какая-то красная и почти круглая, как небольшой диск, рыба. Названия ее никто не знает, но прозвище прилепили сразу же — «доллары». Вылили эти «доллары» на палубу, возле чанов. Носач ругается на добытчиков: «Как навоз в колхозе навалили! Старпом куда смотрит?» Тин Тиныч смущенно улыбается, молчит, ничего не объясняет, не оправдывается. Вытащили всего тонн пять. Оказывается, это мало, это — не улов, это — смех. А я-то думал, вот это поймали — пять тонн! Шутка ли!
— На этих «долларах» мы ничего не заработаем,— скучно обронил штурман Гена.— Скумбрию надо ловить. Рыба дорогая. И вал будет, и заработок. А потом бы на луфаря!
И лицо его приобрело восторженное выражение. Опять этот луфарь!
— Замолотили бы, как в старые добрые времена! — продолжает Гена.— Раньше рыбаки заколачивали — деньги в карман не влазили. Боцман один был: когда пароход приходил к причалу, этого боцмана все таксисты встречали. Тогда всего шесть такси было в городе. Боцман получал деньги — бухгалтер и кассир прямо на пароход являлись, не то что сейчас — не дождешься, когда с тобой рассчитаются. Шел боцман по улице, а за ним три такси. В одном — шляпа, в другом — плащ, в третьем — пачка сигарет. И ночевал он в такси. И платил, не считая.
Штурман Гена рассказывает, видимо, байку, каких много насочинено вокруг моряков, но лицо его восторженно светится, и чувствуется, что он восхищен боцманским заработком. Я не раз слыхал в городе такие байки о бичах, о «старых добрых временах». Но теперь как-то странно слышать такое.
— Теперь не то,— вздохнул Гена.
Да теперь даже и представить себе невозможно, чтоб вот так шел рыбак, а за ним тянулся бы почетный эскорт из такси.
Время до вахты проскочило быстро, туда-сюда — и вот я уже за штурвалом. В рубке Носач играет с Симкой, молодой кошечкой, красивой, в тигровую масть, с белыми носочками на лапках, с белым воротничком и брюш-„ ком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108