Опять ноют, как в молодости, надавы от тяжелого водолазного скафандра. Эти красные отметины на плечах так и остались на всю жизнь, напоминая о том, сколько лет был я водолазом, сколько перетаскал на себе металла. Одеваюсь. Иду.
— Ну, именинник, хлебнул лиха по ноздри? — встречает меня улыбкой капитан.
Стол в каюте уже накрыт. За столом «дед» — еще молодой стармех — и незнакомый мне капитан.
— Начальник промысла,— представляет его мне Носач.— Иванов Алексей Алексеевич.
Невысокого роста, моложавый, с приветливой улыбкой, с чуть раскосыми черными глазами, капитан подает мне руку, и я чувствую крепкое рукопожатие. Позднее я узнаю, что мы воевали совсем рядом: он командовал батареей на полуострове Рыбачий. И родом он из Мурманска, где я «отломал» свою семилетнюю морскую службу. Он, как и Носач, Герой Соцтруда, и они давнишние друзья, уж четверть века бороздят моря и океаны бок о бок.
— Перенес свою штаб-квартиру к нам,— поясняет Носач.— Мой диван мягче.
— Еще не спал, не знаю,— улыбается Алексей Алексеевич и приглаживает аккуратный пробор в волосах.
— А тебя я от вахты освободил,— говорит мне Носач.— В честь именин и чтоб отдохнул, а то напишешь, что у нас каторжный труд без передыху.
И «дед», и начальник промысла, и Шевчук встречают его слова понимающей улыбкой.
— О нас ведь как пишут,— не унимается Носач.— В море — вкалываем, как на каторге, на берегу — пьем, как бичи. Ни просвету, ни солнышка в нашей жизни.
— Это я уже слышал.
— От кого? — удивленно спрашивает капитан.—Да ты садись, вот твое почетное место.
— От матросов твоих.
— Ну вот,— довольно улыбается Носач.— Грамотный народ, книжки читают. Вы же понапишете...
— Я еще не писал.
— Напишешь,— убежденно говорит Носач.— Такую каторгу покажешь. Разгрузку вот как покажешь? Тяжело? Язык на плече?
— Тяжело,— киваю я.— Так и напишу, что тяжело.
— А ты думал, мы тут мед пьем,— опять довольно усмехается капитан.— Работенка наша не для слабаков.
— Да что ты на него навалился,— вступается за меня начальник промысла.— Он еще не проснулся и опять же именинник, а ты его...
— Верно,— весело соглашается Носач и поднимает стакан с вином.— За именинника! — И тут же добавляет: — И за первую сдачу груза. За досрочную разгрузку. Молодцы ребята!
— Так все же за кого? — хочет уточнить начальник промысла.— За именинника, за первую сдачу или за ударную разгрузку?
— За все оптом,— отвечает Носач.—И за то, что ты перешел ко мне.
— Между прочим, «сборная Бразилии» отстала от носового трюма всего на полторы тонны. Молодцы!
Я удивлен, никак не ожидал такого. Бригада инвалидов— и орлы-матросы из носового трюма! Нам ли с ними тягаться.
Шевчук победно подмигивает:
— Тут главное — руководство.
— Ну, ясно,— понимает его Носач.— Где комиссар, там победа.
— Вот Гордеич проснется,— улыбается Шевчук,— и выпустит «Молнию». Надо поздравить матросов. Ударно трудились.
Я киваю. «Молния» так «Молния».
— А это тебе подарок. Омар,—говорит Носач.— Ко дню рождения поймали.
— Омар?
Я гляжу на чудо морское. Полстола занимает. Уже приготовлен по всем правилам.
— Ешь, ешь,— предлагает капитан.— Короли ели. После омара, знаешь... мужчина себя мужчиной чувствует. Королям это необходимо было, фрейлин много.
— А мне-то зачем, в море?
— На всякий случай. Русалка, может, вынырнет,— смеется Носач.— Да ты ешь, ешь. Мясо, в самом деле, королевское.
Омар действительно — объедение. Все же короли не дураки были, знали, что есть.
— Так о чем писать будешь? — опять задает Носач всех волнующий вопрос.
— Об омаре вот. Или тебя с женщиной куда-нибудь на Куршскую косу закину, чтоб у вас любовь была тайная. Начало такое эффектное сделаю. Женщины будут вздыхать и плакать, рвать книгу из рук.
Капитан смотрит на меня серьезно, хочет понять: шучу я или нет.
— Красивая хоть?
— Кто?
— Да женщина эта?
— Сделаем красивую,— обещаю я.— Все в нашей власти. Тебе какую — блондинку, брюнетку или рыжую?
Усмешливые морщины сбегаются возле глаз капитана.
— Главное — помоложе.
— Сделаем. Тебя не шокирует, что я так вольно буду с тобой обращаться?
— А чего шокировать! Если женщина красивая, я согласен,— смеется Носач.— У меня тут раз была корреспондентка из Москвы. Лезла во все, командовать начала, понимаешь... Она, видишь ли, лучше меня знает, как рыбу ловить. Выгнал я ее. Вежливо, правда. На другое судно отправил.
— Не понравилась? — спрашивает Алексей Алексеевич.
— Да нет. За вмешательство не в свое дело.
— Не простит она тебе,— предупреждает Алексей Алексеевич.
Мы смеемся, еще не зная, что слова начальника промысла окажутся пророческими. Та окажется с волосатой душой. Она напишет о Носаче очерк, где покажет его безграмотным деспотом на судне, от которого стоном стонет команда. И рвач-то он, и пират рыбацкий, и выскочка, и карьерист и... чего только не понапишет. Но главное даже не в этом. Главное, как потом, через некоторое время, на берегу, будут вести себя люди, прочитав очерк. Люди, от которых будет зависеть судьба капитана, сделают вид, что ничего не произошло.
— А все же о чем писать будешь? — возвращается к своему вопросу капитан. Не дает он ему покоя,— Ты нас какими покажешь?
— Какие есть, такими и покажу.
— Да нас, какие мы есть, еще никто не показывал. Или очернят, или пригладят. Что главное-то в нашей жизни, знаешь?
— Работа, думаю.
— Работа — само собою, без нее никуда. А главное в нашей жизни — сама жизнь морская. Мы ее особой не считаем. Мы просто живем. Понимаешь? — допытывается он.
— Понимаю.
Капитан внимательно смотрит на меня, и я чувствую по его взгляду: не верит он мне.
— Для кого — романтика, для кого — подвиг, а для нас наша жизнь — просто жизнь. Ты вот на берегу живешь, для тебя жизнь — твой кабинет, твои книги, издатели. А для нас — судно, план, море. Верно? — смотрит он на своих'коллег.
И начальник промысла, и Шевчук, и «дед» согласно кивают. Ободренный поддержкой, Носач говорит:
— Не делай нас супергероями, не делай и страдальцами, делай нас просто людьми, какие мы есть. Когда мы в море, мы о береге тоскуем, дни считаем до окончания рейса, проклинаем свою профессию, а когда на берегу — по морю скучаем. Даже бежим в море от всяких домашних хлопот. Мы — всякие. Вы на берегу тоже всякие, и мы такие же.
— Вот сам и разделил: на береговых и моряков,— говорю я.— Все же отделяешь моряков от сухопутных?
— А как же! — восклицает Носач и кивает в иллюминатор.— Ведь это океан! Это тебе не асфальтированная дорожка в парке. Мы все-таки моряки, а не пехота,— смеется он.
— А я вас терпеть не мог, когда на других судах работал,— вдруг заявляет «дед» капитану.
— Да-а?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Ну, именинник, хлебнул лиха по ноздри? — встречает меня улыбкой капитан.
Стол в каюте уже накрыт. За столом «дед» — еще молодой стармех — и незнакомый мне капитан.
— Начальник промысла,— представляет его мне Носач.— Иванов Алексей Алексеевич.
Невысокого роста, моложавый, с приветливой улыбкой, с чуть раскосыми черными глазами, капитан подает мне руку, и я чувствую крепкое рукопожатие. Позднее я узнаю, что мы воевали совсем рядом: он командовал батареей на полуострове Рыбачий. И родом он из Мурманска, где я «отломал» свою семилетнюю морскую службу. Он, как и Носач, Герой Соцтруда, и они давнишние друзья, уж четверть века бороздят моря и океаны бок о бок.
— Перенес свою штаб-квартиру к нам,— поясняет Носач.— Мой диван мягче.
— Еще не спал, не знаю,— улыбается Алексей Алексеевич и приглаживает аккуратный пробор в волосах.
— А тебя я от вахты освободил,— говорит мне Носач.— В честь именин и чтоб отдохнул, а то напишешь, что у нас каторжный труд без передыху.
И «дед», и начальник промысла, и Шевчук встречают его слова понимающей улыбкой.
— О нас ведь как пишут,— не унимается Носач.— В море — вкалываем, как на каторге, на берегу — пьем, как бичи. Ни просвету, ни солнышка в нашей жизни.
— Это я уже слышал.
— От кого? — удивленно спрашивает капитан.—Да ты садись, вот твое почетное место.
— От матросов твоих.
— Ну вот,— довольно улыбается Носач.— Грамотный народ, книжки читают. Вы же понапишете...
— Я еще не писал.
— Напишешь,— убежденно говорит Носач.— Такую каторгу покажешь. Разгрузку вот как покажешь? Тяжело? Язык на плече?
— Тяжело,— киваю я.— Так и напишу, что тяжело.
— А ты думал, мы тут мед пьем,— опять довольно усмехается капитан.— Работенка наша не для слабаков.
— Да что ты на него навалился,— вступается за меня начальник промысла.— Он еще не проснулся и опять же именинник, а ты его...
— Верно,— весело соглашается Носач и поднимает стакан с вином.— За именинника! — И тут же добавляет: — И за первую сдачу груза. За досрочную разгрузку. Молодцы ребята!
— Так все же за кого? — хочет уточнить начальник промысла.— За именинника, за первую сдачу или за ударную разгрузку?
— За все оптом,— отвечает Носач.—И за то, что ты перешел ко мне.
— Между прочим, «сборная Бразилии» отстала от носового трюма всего на полторы тонны. Молодцы!
Я удивлен, никак не ожидал такого. Бригада инвалидов— и орлы-матросы из носового трюма! Нам ли с ними тягаться.
Шевчук победно подмигивает:
— Тут главное — руководство.
— Ну, ясно,— понимает его Носач.— Где комиссар, там победа.
— Вот Гордеич проснется,— улыбается Шевчук,— и выпустит «Молнию». Надо поздравить матросов. Ударно трудились.
Я киваю. «Молния» так «Молния».
— А это тебе подарок. Омар,—говорит Носач.— Ко дню рождения поймали.
— Омар?
Я гляжу на чудо морское. Полстола занимает. Уже приготовлен по всем правилам.
— Ешь, ешь,— предлагает капитан.— Короли ели. После омара, знаешь... мужчина себя мужчиной чувствует. Королям это необходимо было, фрейлин много.
— А мне-то зачем, в море?
— На всякий случай. Русалка, может, вынырнет,— смеется Носач.— Да ты ешь, ешь. Мясо, в самом деле, королевское.
Омар действительно — объедение. Все же короли не дураки были, знали, что есть.
— Так о чем писать будешь? — опять задает Носач всех волнующий вопрос.
— Об омаре вот. Или тебя с женщиной куда-нибудь на Куршскую косу закину, чтоб у вас любовь была тайная. Начало такое эффектное сделаю. Женщины будут вздыхать и плакать, рвать книгу из рук.
Капитан смотрит на меня серьезно, хочет понять: шучу я или нет.
— Красивая хоть?
— Кто?
— Да женщина эта?
— Сделаем красивую,— обещаю я.— Все в нашей власти. Тебе какую — блондинку, брюнетку или рыжую?
Усмешливые морщины сбегаются возле глаз капитана.
— Главное — помоложе.
— Сделаем. Тебя не шокирует, что я так вольно буду с тобой обращаться?
— А чего шокировать! Если женщина красивая, я согласен,— смеется Носач.— У меня тут раз была корреспондентка из Москвы. Лезла во все, командовать начала, понимаешь... Она, видишь ли, лучше меня знает, как рыбу ловить. Выгнал я ее. Вежливо, правда. На другое судно отправил.
— Не понравилась? — спрашивает Алексей Алексеевич.
— Да нет. За вмешательство не в свое дело.
— Не простит она тебе,— предупреждает Алексей Алексеевич.
Мы смеемся, еще не зная, что слова начальника промысла окажутся пророческими. Та окажется с волосатой душой. Она напишет о Носаче очерк, где покажет его безграмотным деспотом на судне, от которого стоном стонет команда. И рвач-то он, и пират рыбацкий, и выскочка, и карьерист и... чего только не понапишет. Но главное даже не в этом. Главное, как потом, через некоторое время, на берегу, будут вести себя люди, прочитав очерк. Люди, от которых будет зависеть судьба капитана, сделают вид, что ничего не произошло.
— А все же о чем писать будешь? — возвращается к своему вопросу капитан. Не дает он ему покоя,— Ты нас какими покажешь?
— Какие есть, такими и покажу.
— Да нас, какие мы есть, еще никто не показывал. Или очернят, или пригладят. Что главное-то в нашей жизни, знаешь?
— Работа, думаю.
— Работа — само собою, без нее никуда. А главное в нашей жизни — сама жизнь морская. Мы ее особой не считаем. Мы просто живем. Понимаешь? — допытывается он.
— Понимаю.
Капитан внимательно смотрит на меня, и я чувствую по его взгляду: не верит он мне.
— Для кого — романтика, для кого — подвиг, а для нас наша жизнь — просто жизнь. Ты вот на берегу живешь, для тебя жизнь — твой кабинет, твои книги, издатели. А для нас — судно, план, море. Верно? — смотрит он на своих'коллег.
И начальник промысла, и Шевчук, и «дед» согласно кивают. Ободренный поддержкой, Носач говорит:
— Не делай нас супергероями, не делай и страдальцами, делай нас просто людьми, какие мы есть. Когда мы в море, мы о береге тоскуем, дни считаем до окончания рейса, проклинаем свою профессию, а когда на берегу — по морю скучаем. Даже бежим в море от всяких домашних хлопот. Мы — всякие. Вы на берегу тоже всякие, и мы такие же.
— Вот сам и разделил: на береговых и моряков,— говорю я.— Все же отделяешь моряков от сухопутных?
— А как же! — восклицает Носач и кивает в иллюминатор.— Ведь это океан! Это тебе не асфальтированная дорожка в парке. Мы все-таки моряки, а не пехота,— смеется он.
— А я вас терпеть не мог, когда на других судах работал,— вдруг заявляет «дед» капитану.
— Да-а?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108