— Перебор,— заключила дама в парике, видать любительница карт, и разложила на столике бумаги. У меня возникло ощущение, что каюта теперь не моя и мое присутствие здесь возможно только с разрешения этих женщин. Весьма энергичные дамочки.
— Итак, на три тыщи рэ! — безапелляционно заявила дама в парике.— Заполняю.
Я попытался было выяснить и об этих «трех тыщах рэ», и о страховке вообще.
— Вы знаете, что такое море? — с вызовом спросила дама в парике и строго посмотрела на меня. Взгляд у нее пистолетный, не всякий выдержит.— Это шторм (загнула палец), это ураган (загнула другой, с золотым кольцом), это волны (загнула третий, с перстнем). Вышел на палубу — и тебя уже нет (загнула еще один палец, опять с кольцом). Что скажет жена? (Загнула последний, и перед моим носом оказался довольно крупный кулачок и, видимо, крепенький.) Ну?!
Я посмотрел на этот милый кулачок с золотым кастетом из колец и перстней и подумал: «Бьет. Мужа бьет». И сдался.
Они мигом оформили документ, и моя драгоценная жизнь была надежно застрахована. Теперь нам не страшен серый волк и волны, которые только и ждут, когда я появлюсь на палубе.
Обворожительно улыбаясь, дамочка помоложе вручила мне на память листок с годовым календариком на одной стороне и с белоснежным лайнером на другой. Видимо, это тоже входило в заботу о человеке.
Все же дорого я стою. Три тыщи рэ! Шутка ли! Запоздало пытаюсь объяснить, что я, так сказать, не совсем настоящий матрос, я всего на один рейс, и, возможно, стою гораздо дешевле.
— Понимаем, понимаем,— перебила дама в парике.— Из надзора. Все равно страховаться надо.
То за комиссара меня принимают, то за работника рыбнадзора. Почему-то внешний вид мой никак не тянет на матроса. Когда энергичные дамочки удалились, я посмотрелся в зеркало над умывальником, пытаясь понять, отчего все же меня никак не хотят признать за рядового матроса траулера «Катунь»? Наверное, из-за седины. К моим годам рядовыми матросами никто не плавает. Все уже достигают каких-то чинов. А я чего достиг? Эй, парень, ты чего-нибудь достиг в этой жизни? Молчишь.
Зато не молчала судовая радиотрансляция. Второй штурман ругался с портом, с какой-то девицей.
— Когда воду дадите? — спрашивал он.
— После «Карла Линнея»,— отвечала диспетчер.
— Это еще почему? Он сутки брать будет, а нам сегодня отходить.
— Перетягивайтесь на двадцать четвертый причал,— посоветовала диспетчер.
— Да вы что! — отчаянно вскричал второй штурман.— У нас на причал промвооружение отгружено, куда мы от него пойдем!
— Значит, без воды будете. Говорят вам—двадцать четвертый! — повысила голос девица.
Судовая радиотрансляция не отключена, и все разговоры, которые ведутся из рулевой рубки, слышны по всему траулеру.
Начал убирать каюту. Соседа моего еще нет, и кто поселится — неизвестно. В каюте хлама от прежних жильцов — горы. Видать, жили мотористы: в шкафах промасленная ветошь, под койкой тоже, оттуда же вытащил я огромные рыбацкие бахилы — резиновые сапоги по пояс. Поразмыслив и смекнув, что они мне могут пригодиться в море, засунул на прежнее место. Мусору нагреб целый ворох. Задумался — куда его деть? Выглянул в иллюминатор, прямо под ним—причал. Нет, сюда нельзя. Выйдем в море — выброшу. Море, оно все вытерпит.
По трансляции по-прежнему шла перебранка. Теперь слышался грузинский акцент. Это помощник капитана по производству, технолог, разговаривал с отделом кадров и спрашивал, где рыбмастера, кто именно назначен на судно и почему их до сих пор нет.
— Паслушай, дарагая, милая, красавица, зачэм мне Калюшкин, зачэм Иванов? Ты мне дай хароших мастэров. Мне работники нужны, красавица, ра-бот-ни-ки!
— Уговорили,— согласилась женщина с молодым голосом.— Только с вас раковина, самая красивая. Вы на Кубу идете?
— Нэт, в Цэнтральную Васточную Атлантику.
_ А-а,— разочарованно протянула женщина.— Там раковины плохие.
— Будэт, дарагая, тэбе раковина. Будэт самая кра-сывая, пэрламутровая,— заверял грузин.— Считай, уже стоит на тваем пианине. У тебя пианина есть, дарагая?
Почему-то с берега всегда отвечали женщины. Такое впечатление, что отделы кадров и снабжения в руках прекрасной половины человечества.
После грузина по трансляции раздался хриплый и решительный голос капитана, он разговаривал с отделом кадров:
— Вы кого мне дали! Мне старший тралмастер нужен, а не гуляка. Отходить пора, а он где-то на свадьбе гуляет!
— Арсентий Иванович,— отвечал «берег» опять женским голосом, но голос на этот раз был тих, нетороплив. Чувствовалось, что говорит умудренная годами пожилая женщина.— Он тралмастер хороший, работящий. Есть, конечно, за ним слабость.
— Мне эта слабость боком выйдет,— ворчал Носач.—
Мне тралы новые нужны, а он набрал старья. И глаз не кажет. Давайте другого.
— Ваш первый помощник хлопотал за него, Арсентий Иванович. Вот мы и дали Соловьева.
— С этим соловьем запоешь в море.
— Сами же просили.
— Да не просил я его у вас! — взорвался капитан.
— Арсентий Иванович,— умиротворяюще отвечал «берег».— Ну ваш Шевчук просил. Он же судовую роль заполняет. Ну нет у нас никого. Все в отпуске или в море. Берите Соловьева, Арсентий Иванович.
Потом по радиотелефону с картографическим отделом порта говорил штурман и просил карту промыслового района, что ему недодали. Ему тоже отвечала женщина с молодым певучим голосом:
— Найдем карту. Будем рады вас видеть. Сегодня в рейс или нет?
— Может, уйдем, может, нет,— ворковал штурман.— Не хотелось бы с вами вот так, на расстоянии, прощаться.
— Приходите, ждем,— зазывно говорил «берег». «Интересно все же,—думал я,—уйдем мы сегодня или
нет? Еще ни одно судно, как утверждают моряки, не ушло вовремя. И мы уже третий день не можем принять швартовы. Накануне назначали последний срок: в двенадцать часов дня. Не ушли. Потом было объявлено, что уйдем в восемнадцать, дальше переиграли на двадцать. Теперь вот говорят, что, может быть, ночью отойдем. Ночью, кстати, будет уже вторник».
А по радиотелефону шли переговоры: то ругались, то просили, то грозили, то умоляли.
Как бы там ни было, а судно загружалось всем, чем нужно, и матросы из отдела кадров тоже подходили, постепенно заполняя пустоты в судовом списке. Оставалось найти неуловимого Соловьева — и команда была бы в полном составе. Говорят, что только тогда свободно вздыхают на судне и начинается нормальная жизнь, когда отходят от причала.
Прибрал каюту, еще раз внимательно осмотрел ее. Ничего —уютная и красивая. Интересно, что я запою месяцев так через пять, какой тогда она мне покажется?
Открылась дверь. Без стука. Я подумал— опять вернулись энергичные дамочки. Может, ценность моей жизни возросла за это время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108