— На промысел-то прибудем, а вот будет ли там рыба,— ворчит Фомич.
— Не строй мрачные прогнозы,— хмурится Николаич.
— Чего строить — так оно и есть,— поднимает плечи Фомич.— «Амдерма» возвращается — прогорели.
— Откуда идут? — живо интересуется Лагутин.
— Оттуда, куда Макар телят не гонял.
Фомич знает все. Он день-деньской слушает эфир. Все новости на судне — от него.
— Обстановка на промысле тяжелая. Все капитаны жалуются.
И без того вислый нос Фомича совсем уныло опускается. Сейчас весна по календарю, а здесь, в Северном море, еще зимний холод, но у Фомича нос уже облез и покрыт нежной розовой кожицей. Фомич ростом с Петра Великого, но рыхл телом, и в рубке ему тесно. Когда он появляется в рулевой, сразу становится ясно, что она не так уж и вместительна.
По трапу взбегает Автандил, в руках его листок.
— Фомич, атстукай тэлэграмму.
— Не успели отойти, уже две телеграммы послал,— бурчит радист.— Дорого тебе обойдется любовь. Рыбы нет, чем платить будешь?
— Аткуда тэперь рыба,— соглашается Автандил. Он — технолог, помощник капитана по производству, он знает положение с рыбой.— Капиталисты всю выскрэб-ли. Вайме!
— Будет вам панихиду петь,— вмешивается Шевчук.— Гордеич вот послушает-послушает, подумает, что и впрямь рыбы нет-нет.
— Зачэм глаза закрывать! — горячится Автандил, и лысина его краснеет.— Каго абманываем? Сэбя абманы-ваем! Что было — то было, что есть — то есть. Батоно Гардэич и сам это увидит. Каго абманываем!
— Большой рыбой теперь и не пахнет,— вздыхает Се-рега Лагутин и вдруг улыбается.— Я первый раз пошел в море семь лет назад, мне говорят: «На большую рыбу идем». Я думал, что она размерами большая, с дельфина, думал. Селедку брали у Фарер. Замолотили тогда!
— Развэ это умно? — запальчиво спрашивает Автандил.— Караблей больше, чэм рыбы! Я тоже кагда пэр-вый раз в морэ шел, мне сказали: «Возле Нью-Йорка ловить будэм. Ночью пришли на Джорджес-банку, мэня разбудили, гаварят: «Сматри, Нью-Йорк». Пасматрел — все в огнях. Думал, правда Нью-Йорк. Утром разглядел — сотни судов, до гаризонта. Прибежали брать сэледку. Касяк нащупают, кидаются в драку, бортами друг друга атталкивают. Иной прет прямо на тэбя, ему сигналишь, мол, с тралом иду, уступи дарогу, дарагой, а он прет на тэбя, потому что тоже с тралом. Трал вытащат — вэсь бэлый — в молоках, в икре, как пэной мыльной покрыт. Это —рыбалка? Да? —напирает Автандил на Шевчука.— Набегут сотни судов на адну банку — и «раззудись плечо, размахнись рука!» Ваш паэт Кальцов гаварил.
— Чего ты на меня насел,— отбивается первый помощник. Когда Шевчук сердится, лицо его приобретает не хмурое, а обиженное выражение и еще заметнее хохолок на макушке, как у мальчишки.— Я, что ли, командую этими капиталистами, я, что ли, установил их порядки?
— Теперь из-за них в промысловых районах — футбольное поле,— замечает Фомич.— Все содрали на дне тралами, как катками укатали. Так что Жоркину банку скоро прикроют, как Северное море с селедкой.
Он кивает головой в окно, и мы все смотрим на Северное море, по которому идем. Оно холодное даже на вид.
— Еще лет пять-шесть назад была рыба, теперь океан заметно отощал,— задумчиво произносит Николаич.
— Теперь рыбы в нем, как пельменей в котле после гостей,— говорит Фомич.— Два-три пельмешка останется, и гоняется хозяйка за ними с дуршлагом. Так и мы по океану с тралом бегаем.
— Люди как дети неразумные, делают —не знают чего,— вставляет Николаич.— Землю замусорили, океан подчистили.
— Нэ дэти — прэступники! — горячими глазами смотрит Автандил на штурмана.— На суку сыдим, его же рубим. Сэледку угробили?! Угробили! Скоро скумбрию выгрэбэм, ставриду — тоже запрэт наложат. Думать на-да! Понял, кацо? — И, обращаясь ко мне, просит: — Гар-дэич-джан, напиши про это! Напиши, богом прашу тэбя!
— Не от нас это зависит. Мы люди маленькие,— вздыхает Николаич.
— Нэ маленькие, а трусливые! — уточняет Автандил.— Из-под ворот только можэм тявкать.— И опять ко мне: — Прашу тэбя, кацо, напиши про это. Душа балит.
— На наш век хватит,— беспечно отзывается вместо меня Серега Лагутин.
Автандил прямо-таки взвинчивается от такого заявления.
— Вот-вот, кацо! После нас хоть патоп. Бэй ее пад дых, бэй в кровину, матушку-природу! Она бэзатветная. Круши, юшку пускай! Бэй, чтоб нэ паднялась! Ас-са-а! — Автандил уже кричит, с южным темпераментом машет руками, будто рубит кого-то выхваченной из ножен саблей.
Мы ошеломленно смотрим на него. Я даже подумал — не пьян ли он? Может, хлебнул втихаря. Но Автандил вдруг сник, устало опустив плечи, и тихо, очень тихо говорит Лагутину:
— Нэт, дарагой, это вредная мысль, это прэступная мысль: «На наш век хватит».
Он отворачивается от нас, смотрит на веселое сиреневое море. В рубке наступает неловкое молчание: Автандил устыдился своей вспышки, а мы молчим, будто виноватые, вроде мы это придумали — так безжалостно относиться к природе, так безответственно выгребать богатства океана, не думая о будущем, о том, что может произойти с человечеством, если сейчас подорвать основу основ жизни на земле.
Молчание нарушает Фомич:
— В городе ателье есть, платья шьют. Никто эти платья не берет. А ателье передовое — экономия большая, план всегда по валу перевыполняют. На районной Доске почета висят.
— Лишь бы план выполнить! — опять вспыхивает Автандил.— А там хоть трава нэ расты. Голову нада имэть,— он постучал себя по лысине,— а нэ качан капусты. План можно выжимать на платьях, на угле, на нефти — на живой природе нэльзя. Каждый раз спохватываемся, да поздно.
— Потом ищем виноватого, на одного кого-нибудь сваливаем,— поддакивает Фомич и продолжает рассказ: — Директора ателье сняли. Жадность фраера сгубила — хотел, чтоб ателье было признано коллективом коммунистического труда. Низкое качество, по его мнению, ерунда, мелочь; главное — количество, перевыполнение плана.
— Между прочим, мы тоже будем бороться за звание коллектива коммунистического труда,— заявляет Шевчук.
— Всех подряд будешь записывать? — спрашивает Фомич.
— Я не директор ателье,— сердито отрезает Шевчук.
— А за количество спросят —почему мало,— не унимается Фомич.— В этом деле тоже «охват» ценится.
— Будем отвечать качеством.
— Все видят, все говорят — и никто не действует,— возвращается к прежней теме Николаич.— Пока в «Правде» статья не появится. Тогда все начинают шевелиться.
— Начинают крычать, храбрыми, умными становятся,— добавляет Автандил.— Но... после «Правды», а до нэе — малчок.
И я вспоминаю, как давным-давно был у одного номенклатурного областного работника. Сидит тот Некто в сером в большом кабинете, телефонов несколько штук на отдельном столике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108