А это нелегко. Один луфарь весит полпуда. Штурман Гена принял вызов, тоже увеличил темп. И пошло веселье!
Пар не пар, а горячий ручеек между лопаток побежал. Вот это темп! Пот с ресниц некогда смахнуть! Жмурю глаза, встряхиваю головой, чтобы капли сами скатывались.
Где-то там, в черной глубине, процеживает наш трал тропические воды, вычерпывает рыбу, набивается все плотнее и плотнее, центнер за центнером, тонна за тонной. А нам эти тонны перелопачивать здесь, на палубе.
Ничего, выдюжим! Ребята здоровые. Все как на подбор.
Вон Андрей Ивонтьев — уже четыре года в морях. Относит пойманного краба в сторонку, кладет на тралы в «кармане». Шутливо и молча грозит всем пальцем, мол, не трогать, моя добыча. Он его выделает и отправит в родную школу в Томск, в уголок зоологии. Это его хобби: отсылать пионерам всякие морские экспонаты, то нос от меч-рыбы, то ежа морского, то краба. Высушит, сделает чучело и отошлет ребятам. Переписывается с ними. Мальчишки из далекой Сибири хотят стать моряками. «Кадры для флота готовлю»,— смеется Андрей.
«Катунь» качнуло. Эдик не удержался, загремел на спину. Мы же у стола стоим каменно — бахилы намертво всосало в луфариные отбросы, держат нас, как якоря.
Волна стала круче. И засвежело. Как бы шторм не прихватил!
— Через полчаса подъем трала! — объявляет старпом по трансляции.
— Нажми, ребята! — подает клич Шевчук.
— Нажала бабка на зуб, а он сломался,— отзывается Дворцов.
Но мы нажали. И зубы остались целы.
Рядом с нами работает траулер. Вроде бы под либерийским флагом. Они тоже шкерят. Мы видим, как у них летят за борт луфариные головы. Круглые, тяжелые, будто камни булькают в воду.
— Добро пропадает. Такая бы мука получилась! — горюет штурман Гена.— Чистое золото летит на дно. Что они там, офонарели?
— Освободить палубу! —гремит строгий приказ старпома.
Мы быстренько убираем столы, освобождаем палубу, сгребая за борт рыбьи отбросы после шкерки.
Смотрим, как вытаскивают трал на палубу. Царькова хорошо видно в окне рубки. Он стоит у пульта управления лебедками, внимательный, сосредоточенный. То один рычаг двинет, то другой — выравнивает ваера. А они гудят от напряжения. И трал вползает по слипу на палубу, как огромное толстое чудовище, неповоротливое и длинное. Трал набит рыбой «под завязку».
На палубе молчание. Когда вытаскивается трал, всегда наступает минута молчания, прежде чем раздадутся крики восторга или стон сожаления, в зависимости от того, есть рыба или нет. Вот и сейчас такая минута наступила, и все сосредоточенно глядят на огромный, раздутый добычей трал.
И вдруг эту тишину вспугивает голос Дворцова:
— Почему все же вы не дали мне бутылки сухого вина?
И так нелеп этот вопрос сейчас, что я поначалу даже и не поверил, подумал — ослышался. Какая еще бутылка?
Но нет, не ослышался. Вижу, что Шевчук недовольно и удивленно смотрит на Дворцова.
— У меня ребенок родился! — произносит Дворцов с некоторым даже пафосом, впрочем вполне понятным.— Первенец! А я, отец, не могу его день рождения обмыть,— уже ко всем обращается Дворцов. Он ищет поддержки у моряков.— Ведь этот день для меня самый памятный в жизни. А вы так со мною обошлись.
— Я объяснил почему,— отвечает Шевчук, и лицо его принимает обиженное выражение.
— А вы объясните при всех! — задирается Дворцов.
— Не могу я приказать начпроду выдать тебе бутылку,— вкрадчиво говорит Шевчук.— Завтра у другого матроса родится ребенок или у него самого будет день рождения или у тещи. Тебе дать, а ему — нет, он скажет: «Дворцову дали, а почему мне не даете?» Резонно?
— Резонно,— вставляет слово Мишель де Бре.
Матросы внимательно слушают разговор первого помощника и посудомойки. Вопрос этот, так сказать, наболевший. Нам положено в тропиках сухое вино, по стакану в день. Но его не дают. Нисколько. Надо сказать, этот вопрос интересует и меня. Почему не дают? Ведь положено же! Чужого не просим.
— Если будем все дни рождения справлять,— говорит Шевчук,— то не рейс получится, а сплошная гулянка.
— А сами? — Дворцов повышает голос, чтоб все слышали.— Сами в каюте капитана, перед обедом... И вы, и капитан, и вот он,— показывает пальцем на меня.
На палубе наступает неловкая тишина. Слышно только, как гудят от напряжения стальные ваера — трал полон, тонн двадцать пять, а то и все тридцать заловили. Редко бывают такие тралы.
— Значит, вам можно,— наседает Дворцов на Шевчука,— а нам нельзя? Даже один раз, в день рождения первенца.
Он торжествует. Он знает, что говорит. Действительно, иногда перед обедом капитан приглашает к себе в каюту Шевчука и меня.
— У капитана есть свой капитанский запас,— медленно начинает говорить Шевчук. Он бледен. Чувствуется, как тяжело ему сдержать себя.— И дело капитана — кого приглашать, кого нет к себе в каюту. Это — раз. Во-вторых, дать тебе бутылку вроде бы и по уважительной причине — это дать другому возможность требовать на тещины именины. В-третьих, именно тебе, Дворцов, я вообще бы запретил выдавать вино, даже на берегу в магазинах, даже в самые торжественные дни.
— Это почему же? — с вызовом спрашивает Дворцов, и лицо его зло заостряется.
— Потому что ты не умеешь вести себя как человек,— обрубает Шевчук.
— А вот вопросик,— невинным голосом произносит Мишель де Бре и даже руку поднимает, как в классе.— Позвольте спросить?
— Ну? — настороженно откликается Шевчук, чувствуя подвох.
— По норме в тропиках положено выдавать сухое вино каждый день. Почему мы его не получаем?
— Получаете виноградный сок вместо вина.
— Сок — не вино. А по норме положено вино, я подчеркиваю,— и Мишель де Бре произносит раздельно, по слогам,— по-ло-же-но. Так почему вы его заменили виноградным соком?
— Предусмотрено также сухое вино заменять виноградным соком,— отвечает Шевчук.— И это на усмотрение капитана. Капитан решает что — вино или виноградный сок выдавать.
— Вы уходите от ответа,— ироническая улыбка касается губ Мишеля де Бре.— Капитан капитаном, а как вы — первый помощник — считаете? Правильно это или нет? Такая замена?
— Правильно.
— Тогда позвольте узнать, почему же сами пьете вино, а не сок?
Мишель де Бре жестко узит глаза.
Шевчук молчит. Трудное у него сейчас положение. Дворцов то злорадно смотрит на первого помощника, то восторженно на Мишеля де Бре.
— Та-ак,— с наслаждением потирает он руки.
— Заглохни! — кидает ему сквозь зубы Мишель де Бре.
Дворцов не сразу понимает, что это сказано ему, и продолжает удовлетворенно:
— Та-ак, пятый угол ищем... гы... а то...
— Заглохни, сказал! — поворачивает к нему побледневшее лицо Мишель де Бре, и Дворцов, захлебнувшись на полуслове, ошарашенно пялит глаза на матроса-прачку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Пар не пар, а горячий ручеек между лопаток побежал. Вот это темп! Пот с ресниц некогда смахнуть! Жмурю глаза, встряхиваю головой, чтобы капли сами скатывались.
Где-то там, в черной глубине, процеживает наш трал тропические воды, вычерпывает рыбу, набивается все плотнее и плотнее, центнер за центнером, тонна за тонной. А нам эти тонны перелопачивать здесь, на палубе.
Ничего, выдюжим! Ребята здоровые. Все как на подбор.
Вон Андрей Ивонтьев — уже четыре года в морях. Относит пойманного краба в сторонку, кладет на тралы в «кармане». Шутливо и молча грозит всем пальцем, мол, не трогать, моя добыча. Он его выделает и отправит в родную школу в Томск, в уголок зоологии. Это его хобби: отсылать пионерам всякие морские экспонаты, то нос от меч-рыбы, то ежа морского, то краба. Высушит, сделает чучело и отошлет ребятам. Переписывается с ними. Мальчишки из далекой Сибири хотят стать моряками. «Кадры для флота готовлю»,— смеется Андрей.
«Катунь» качнуло. Эдик не удержался, загремел на спину. Мы же у стола стоим каменно — бахилы намертво всосало в луфариные отбросы, держат нас, как якоря.
Волна стала круче. И засвежело. Как бы шторм не прихватил!
— Через полчаса подъем трала! — объявляет старпом по трансляции.
— Нажми, ребята! — подает клич Шевчук.
— Нажала бабка на зуб, а он сломался,— отзывается Дворцов.
Но мы нажали. И зубы остались целы.
Рядом с нами работает траулер. Вроде бы под либерийским флагом. Они тоже шкерят. Мы видим, как у них летят за борт луфариные головы. Круглые, тяжелые, будто камни булькают в воду.
— Добро пропадает. Такая бы мука получилась! — горюет штурман Гена.— Чистое золото летит на дно. Что они там, офонарели?
— Освободить палубу! —гремит строгий приказ старпома.
Мы быстренько убираем столы, освобождаем палубу, сгребая за борт рыбьи отбросы после шкерки.
Смотрим, как вытаскивают трал на палубу. Царькова хорошо видно в окне рубки. Он стоит у пульта управления лебедками, внимательный, сосредоточенный. То один рычаг двинет, то другой — выравнивает ваера. А они гудят от напряжения. И трал вползает по слипу на палубу, как огромное толстое чудовище, неповоротливое и длинное. Трал набит рыбой «под завязку».
На палубе молчание. Когда вытаскивается трал, всегда наступает минута молчания, прежде чем раздадутся крики восторга или стон сожаления, в зависимости от того, есть рыба или нет. Вот и сейчас такая минута наступила, и все сосредоточенно глядят на огромный, раздутый добычей трал.
И вдруг эту тишину вспугивает голос Дворцова:
— Почему все же вы не дали мне бутылки сухого вина?
И так нелеп этот вопрос сейчас, что я поначалу даже и не поверил, подумал — ослышался. Какая еще бутылка?
Но нет, не ослышался. Вижу, что Шевчук недовольно и удивленно смотрит на Дворцова.
— У меня ребенок родился! — произносит Дворцов с некоторым даже пафосом, впрочем вполне понятным.— Первенец! А я, отец, не могу его день рождения обмыть,— уже ко всем обращается Дворцов. Он ищет поддержки у моряков.— Ведь этот день для меня самый памятный в жизни. А вы так со мною обошлись.
— Я объяснил почему,— отвечает Шевчук, и лицо его принимает обиженное выражение.
— А вы объясните при всех! — задирается Дворцов.
— Не могу я приказать начпроду выдать тебе бутылку,— вкрадчиво говорит Шевчук.— Завтра у другого матроса родится ребенок или у него самого будет день рождения или у тещи. Тебе дать, а ему — нет, он скажет: «Дворцову дали, а почему мне не даете?» Резонно?
— Резонно,— вставляет слово Мишель де Бре.
Матросы внимательно слушают разговор первого помощника и посудомойки. Вопрос этот, так сказать, наболевший. Нам положено в тропиках сухое вино, по стакану в день. Но его не дают. Нисколько. Надо сказать, этот вопрос интересует и меня. Почему не дают? Ведь положено же! Чужого не просим.
— Если будем все дни рождения справлять,— говорит Шевчук,— то не рейс получится, а сплошная гулянка.
— А сами? — Дворцов повышает голос, чтоб все слышали.— Сами в каюте капитана, перед обедом... И вы, и капитан, и вот он,— показывает пальцем на меня.
На палубе наступает неловкая тишина. Слышно только, как гудят от напряжения стальные ваера — трал полон, тонн двадцать пять, а то и все тридцать заловили. Редко бывают такие тралы.
— Значит, вам можно,— наседает Дворцов на Шевчука,— а нам нельзя? Даже один раз, в день рождения первенца.
Он торжествует. Он знает, что говорит. Действительно, иногда перед обедом капитан приглашает к себе в каюту Шевчука и меня.
— У капитана есть свой капитанский запас,— медленно начинает говорить Шевчук. Он бледен. Чувствуется, как тяжело ему сдержать себя.— И дело капитана — кого приглашать, кого нет к себе в каюту. Это — раз. Во-вторых, дать тебе бутылку вроде бы и по уважительной причине — это дать другому возможность требовать на тещины именины. В-третьих, именно тебе, Дворцов, я вообще бы запретил выдавать вино, даже на берегу в магазинах, даже в самые торжественные дни.
— Это почему же? — с вызовом спрашивает Дворцов, и лицо его зло заостряется.
— Потому что ты не умеешь вести себя как человек,— обрубает Шевчук.
— А вот вопросик,— невинным голосом произносит Мишель де Бре и даже руку поднимает, как в классе.— Позвольте спросить?
— Ну? — настороженно откликается Шевчук, чувствуя подвох.
— По норме в тропиках положено выдавать сухое вино каждый день. Почему мы его не получаем?
— Получаете виноградный сок вместо вина.
— Сок — не вино. А по норме положено вино, я подчеркиваю,— и Мишель де Бре произносит раздельно, по слогам,— по-ло-же-но. Так почему вы его заменили виноградным соком?
— Предусмотрено также сухое вино заменять виноградным соком,— отвечает Шевчук.— И это на усмотрение капитана. Капитан решает что — вино или виноградный сок выдавать.
— Вы уходите от ответа,— ироническая улыбка касается губ Мишеля де Бре.— Капитан капитаном, а как вы — первый помощник — считаете? Правильно это или нет? Такая замена?
— Правильно.
— Тогда позвольте узнать, почему же сами пьете вино, а не сок?
Мишель де Бре жестко узит глаза.
Шевчук молчит. Трудное у него сейчас положение. Дворцов то злорадно смотрит на первого помощника, то восторженно на Мишеля де Бре.
— Та-ак,— с наслаждением потирает он руки.
— Заглохни! — кидает ему сквозь зубы Мишель де Бре.
Дворцов не сразу понимает, что это сказано ему, и продолжает удовлетворенно:
— Та-ак, пятый угол ищем... гы... а то...
— Заглохни, сказал! — поворачивает к нему побледневшее лицо Мишель де Бре, и Дворцов, захлебнувшись на полуслове, ошарашенно пялит глаза на матроса-прачку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108