.. Но...
Здесь были бродяги, и земля, и морской пейзаж.
Вместо того, чтобы следовать своему решению, я про-
был там около двух недель. Здесь не было ни любовных
историй, ни культурных аттракционов, пляж скорее был
каменистый, в отличие от восхитительного пляжа в Хайле,
но... я встретил обаятельных бродяг, в основном амери-
канцев. Сегодня мы называем их хиппи и встречаем их
тысячами. Уверен, что среди нашей богемной толпы в
Берлине были отдельные личности, которые решили сде-
лать своей профессией ничегонеделание, но большинство
усиленно трудились, чтобы стать достойными людьми и
что-то сделать в жизни, и очень многие, действительно,
делали.
Еще я встретил битников, которые пытались и усту-
пали: гневные люди, разбивающие свои головы о желез-
ные правила общества.
Я встретил последователей <дзен>, которые за не-
сколько месяцев до этого отказались от гнева и были
заняты поисками спасения.
Найти здесь бродяг было для меня событием.
Найти людей, которые были счастливы тем, что они
просто есть вне зависимости от целей и достижений.
Найти их из всех стран в Израиле, где каждый и все
напряглись, чтобы создать постоянное жилище.
Найти людей, которые не занимались отдыхом - вы
знаете это, занятие своим загаром, уходом за кожей,
ношением темных очков, посещением вечеринок с кок-
тейлем, болтовня о фигурах на пляже, разговор о диете,
о ценах и попытках бросить курить.
В то время и позднее, я использовал одного из бродяг
в качестве модели для рисования. Рисование стало моим
увлечением в Израиле. До Илата я никогда не рисовал
с таким увлечением и энтузиазмом, с которым, наверное,
110
такие художники, как Ван Гог, вынуждены были искать
пейзажи. Оставленные старые девы в поисках <сюжетов>.
Здесь был живой цвет, здесь дышало Красное море,
прикрытое с флангов горами Иордана и Египта, здесь,
где солнце перемешивало оттенок за оттенком, начиная
с вершин гор, проникая в подводную жизнь кораллов и
ярко раскрашенных рыб, здесь глаза любили наслаждаться
цветами и формами, изменяющимися ежечасно.
В глубине моря жило угреподобное существо около
4-5 футов длиной и, по меньшей мере, 1 фут шириной,
живая скульптура в оранжевом и карминовом. Волна?
Магический ковер? Актуализированная безмятежность,
исполненная радости... Я видел его всего лишь раз, хотя
и выходил на лодке с прозрачным дном в море, чтобы
увидеть вновь.
Я не осмеливался рисовать те горы, но в конце концов
возымел достаточно мужества, чтобы предаваться порт-
ретам. Портье из нашего мотеля позировал мне. У меня
до сих пор сохранились два его портрета. Я сделал также
несколько акварельных рисунков.
Масляными красками я всегда мог жульничать или
перерисовывать, но акварельными красками я должен
был связать себя утонченными мазками.
Мое самое раннее упоминание о живописи - это
посещение Берлинской Национальной галереи. Кажется,
мне было около восьми лет, когда мать взяла меня туда.
Я был очарован изображением обнаженных женщин, а
мать была смущена этим и краснела. Я понял, для чего
бьиэи написаны религиозные картины: пропаганда Иисуса
Христа. Некоторые картины привлекали меня своей кра-
сотой: большая рафаэлевская голубая мадонна с милыми
ангелочками и <Мужчина в золотом шлеме> Рембрандта.
В школе рисование было одним из моих самых любимых
предметов. Даже тогда, когда я продолжал углубляться
в другие предметы, мне нравились уроки рисования. Нет,
было еще одно исключение - математика, которая оча-
ровала меня настолько, что я не мог остаться к ней
безучастным.
Обычно, я не готовился к школе, уж слишком увлекся
своим желанием стать актером. Меня вызвали к доске
решить сложную задачу. Я взглянул на нее и решил,
после чего профессор заметил: <Это не тот способ,
который я показал вчера- Я ставлю тебе "отлично" за
находчивость и "плохо" за прилежание>. Я был поражен.
Рисование было для меня всегда копированием пред-
метов, наложением теней, перспективой. Это продолжа-
лось долгое время. Мое понимание искусства было сла-
бым, и в основном определялось славой художника. Ушло
много времени на то, чтобы я смог увидеть в Пикассо
палача, каким он является, в Гогене - поставщика пла-
катов, в Руссо - <предметофикатора>. Я стал больше
ценить других художников - Клее, Ван Гога, Микель-
анджело и Рембрандта. К Клее я чувствовал растущее
влечение. Дикость Ван Гога заворожила меня и лишала
опоры. Потолок Сикстинской Капеллы Микельанджело
подобен возлюбленному рядом с родственником, которого
я лелею с непоколебимой верностью. Но Рембрандт для
меня подобен Гете - единое <Я>,- выходящий за пред-
елы центр бьющей через край жизненности. Когда-то я
просидел больше часа перед его <Ночным дозором> в
Рейнс-музее в Амстердаме.
Иногда у меня появляется страстная жажда к картинам,
и тогда я должен купить их. Конечно, это не всегда
возможно. Художник может быть знаменитым, а не бо-
гачом. Конечно, если бы я был жадный и ловкий, я смог
бы купить картины за те 500 долларов, которые я зара-
ботал в Бременхевене, но тогда я бы не захотел покинуть
их и мог бы кончить жизнь в концентрационном лагере,
или картины были бы сожжены как дегенеративное ис-
кусство.
Итак, мы двигаемся в обратном направлении: <Если
бы у моей тетки были бы колеса, она была бы автомо-
билем>.
Я начал более серьезно заниматься живописью после
переезда в Штаты. Жизнь на открытом воздухе и занятие
спортом, когда я жил в Южной Африке, казались чем-то
далеким в Нью-Йорке, городе камня, спешки и культуры!
Лора немного писала, сочиняла стихи и короткие рас-
сказы. У нее было пианино, она была хорошей пианисткой
в молодости. И тогда перед ней стоял трудный выбор -
изучать право - и позднее - психологию, или - стать
концертирующей пианисткой.
Я же стал профессиональным невольником на час,
исключая долгие летние каникулы в Провинстауне. Мы
приезжали туда каждое лето, а Лора до сих пор там
бывает. Для меня это место было отравлено после того,
как <они> лишили его природной невинности, вернув в
качестве платы уродство. Может, я чрезмерно преувели-
чиваю.
Летом там, в основном, жили рыбаки, артисты и пси-
хоаналитики. Я вскоре занялся плаванием и рисованием,
Как и в своих полетах, я предпочитал отправляться пла-
вать в одиночестве. Как и в полетах, я любил великое
молчание, когда выключен мотор, и я медленно парю
вниз к земле.
Я никогда не рыбачил по-настоящему. Я поймал лишь
несколько мелких рыбешек и одну камбалу.
Рисование стало сильным увлечением, смутно напо-
минающим одержимость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Здесь были бродяги, и земля, и морской пейзаж.
Вместо того, чтобы следовать своему решению, я про-
был там около двух недель. Здесь не было ни любовных
историй, ни культурных аттракционов, пляж скорее был
каменистый, в отличие от восхитительного пляжа в Хайле,
но... я встретил обаятельных бродяг, в основном амери-
канцев. Сегодня мы называем их хиппи и встречаем их
тысячами. Уверен, что среди нашей богемной толпы в
Берлине были отдельные личности, которые решили сде-
лать своей профессией ничегонеделание, но большинство
усиленно трудились, чтобы стать достойными людьми и
что-то сделать в жизни, и очень многие, действительно,
делали.
Еще я встретил битников, которые пытались и усту-
пали: гневные люди, разбивающие свои головы о желез-
ные правила общества.
Я встретил последователей <дзен>, которые за не-
сколько месяцев до этого отказались от гнева и были
заняты поисками спасения.
Найти здесь бродяг было для меня событием.
Найти людей, которые были счастливы тем, что они
просто есть вне зависимости от целей и достижений.
Найти их из всех стран в Израиле, где каждый и все
напряглись, чтобы создать постоянное жилище.
Найти людей, которые не занимались отдыхом - вы
знаете это, занятие своим загаром, уходом за кожей,
ношением темных очков, посещением вечеринок с кок-
тейлем, болтовня о фигурах на пляже, разговор о диете,
о ценах и попытках бросить курить.
В то время и позднее, я использовал одного из бродяг
в качестве модели для рисования. Рисование стало моим
увлечением в Израиле. До Илата я никогда не рисовал
с таким увлечением и энтузиазмом, с которым, наверное,
110
такие художники, как Ван Гог, вынуждены были искать
пейзажи. Оставленные старые девы в поисках <сюжетов>.
Здесь был живой цвет, здесь дышало Красное море,
прикрытое с флангов горами Иордана и Египта, здесь,
где солнце перемешивало оттенок за оттенком, начиная
с вершин гор, проникая в подводную жизнь кораллов и
ярко раскрашенных рыб, здесь глаза любили наслаждаться
цветами и формами, изменяющимися ежечасно.
В глубине моря жило угреподобное существо около
4-5 футов длиной и, по меньшей мере, 1 фут шириной,
живая скульптура в оранжевом и карминовом. Волна?
Магический ковер? Актуализированная безмятежность,
исполненная радости... Я видел его всего лишь раз, хотя
и выходил на лодке с прозрачным дном в море, чтобы
увидеть вновь.
Я не осмеливался рисовать те горы, но в конце концов
возымел достаточно мужества, чтобы предаваться порт-
ретам. Портье из нашего мотеля позировал мне. У меня
до сих пор сохранились два его портрета. Я сделал также
несколько акварельных рисунков.
Масляными красками я всегда мог жульничать или
перерисовывать, но акварельными красками я должен
был связать себя утонченными мазками.
Мое самое раннее упоминание о живописи - это
посещение Берлинской Национальной галереи. Кажется,
мне было около восьми лет, когда мать взяла меня туда.
Я был очарован изображением обнаженных женщин, а
мать была смущена этим и краснела. Я понял, для чего
бьиэи написаны религиозные картины: пропаганда Иисуса
Христа. Некоторые картины привлекали меня своей кра-
сотой: большая рафаэлевская голубая мадонна с милыми
ангелочками и <Мужчина в золотом шлеме> Рембрандта.
В школе рисование было одним из моих самых любимых
предметов. Даже тогда, когда я продолжал углубляться
в другие предметы, мне нравились уроки рисования. Нет,
было еще одно исключение - математика, которая оча-
ровала меня настолько, что я не мог остаться к ней
безучастным.
Обычно, я не готовился к школе, уж слишком увлекся
своим желанием стать актером. Меня вызвали к доске
решить сложную задачу. Я взглянул на нее и решил,
после чего профессор заметил: <Это не тот способ,
который я показал вчера- Я ставлю тебе "отлично" за
находчивость и "плохо" за прилежание>. Я был поражен.
Рисование было для меня всегда копированием пред-
метов, наложением теней, перспективой. Это продолжа-
лось долгое время. Мое понимание искусства было сла-
бым, и в основном определялось славой художника. Ушло
много времени на то, чтобы я смог увидеть в Пикассо
палача, каким он является, в Гогене - поставщика пла-
катов, в Руссо - <предметофикатора>. Я стал больше
ценить других художников - Клее, Ван Гога, Микель-
анджело и Рембрандта. К Клее я чувствовал растущее
влечение. Дикость Ван Гога заворожила меня и лишала
опоры. Потолок Сикстинской Капеллы Микельанджело
подобен возлюбленному рядом с родственником, которого
я лелею с непоколебимой верностью. Но Рембрандт для
меня подобен Гете - единое <Я>,- выходящий за пред-
елы центр бьющей через край жизненности. Когда-то я
просидел больше часа перед его <Ночным дозором> в
Рейнс-музее в Амстердаме.
Иногда у меня появляется страстная жажда к картинам,
и тогда я должен купить их. Конечно, это не всегда
возможно. Художник может быть знаменитым, а не бо-
гачом. Конечно, если бы я был жадный и ловкий, я смог
бы купить картины за те 500 долларов, которые я зара-
ботал в Бременхевене, но тогда я бы не захотел покинуть
их и мог бы кончить жизнь в концентрационном лагере,
или картины были бы сожжены как дегенеративное ис-
кусство.
Итак, мы двигаемся в обратном направлении: <Если
бы у моей тетки были бы колеса, она была бы автомо-
билем>.
Я начал более серьезно заниматься живописью после
переезда в Штаты. Жизнь на открытом воздухе и занятие
спортом, когда я жил в Южной Африке, казались чем-то
далеким в Нью-Йорке, городе камня, спешки и культуры!
Лора немного писала, сочиняла стихи и короткие рас-
сказы. У нее было пианино, она была хорошей пианисткой
в молодости. И тогда перед ней стоял трудный выбор -
изучать право - и позднее - психологию, или - стать
концертирующей пианисткой.
Я же стал профессиональным невольником на час,
исключая долгие летние каникулы в Провинстауне. Мы
приезжали туда каждое лето, а Лора до сих пор там
бывает. Для меня это место было отравлено после того,
как <они> лишили его природной невинности, вернув в
качестве платы уродство. Может, я чрезмерно преувели-
чиваю.
Летом там, в основном, жили рыбаки, артисты и пси-
хоаналитики. Я вскоре занялся плаванием и рисованием,
Как и в своих полетах, я предпочитал отправляться пла-
вать в одиночестве. Как и в полетах, я любил великое
молчание, когда выключен мотор, и я медленно парю
вниз к земле.
Я никогда не рыбачил по-настоящему. Я поймал лишь
несколько мелких рыбешек и одну камбалу.
Рисование стало сильным увлечением, смутно напо-
минающим одержимость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140