– Да, – подхватила вдова, радуясь возможности увести разговор подальше от религии, – у нас даже есть собственный туалет. Нечистоты, да и вообще вся грязная вода из таверны стекают через подвал прямиком в канализацию. Вот только все время приходится напоминать сторожу Чартерхауса, чтобы он не забывал открывать сливные ворота под бывшим монастырем, а то вода скапливается и начинает бурлить, вот как сейчас. Он пьяница и постоянно забывает это делать. Там теперь никто не живет за исключением итальянских музыкантов, а с них какой спрос? Глупые иностранцы, вот и все.
Локли вновь сердито посмотрел на меня.
– Этель уже жила здесь, когда Чартерхаус бросил вызов королю и отказался признать его так называемое верховенство. Приора Хафтона схватили, повесили, выпотрошили и четвертовали на Тайберне, а потом его руку прибили гвоздями к воротам аббатства. Ты ведь помнишь это, Этель?
– Это было так давно, – с неохотой откликнулась миссис Бьюнс.
– И они еще клянутся в любви к Богу!
Толстое лицо Локли исказила гримаса презрения и боли. Он, так же как и Кантрелл, но по-своему, здорово пострадал от религиозных реформ.
Фрэнсис поднялся со стула.
– Что ж, сэр, мне пора снова приниматься за работу. Извините, если не сумел вам помочь.
Поколебавшись, я тоже встал.
– Спасибо, сэр. Если вспомните что-то, пожалуйста, свяжитесь со мной. Меня зовут мастер Шардлейк, а найти меня можно в Линкольнс-Инн.
– Обязательно.
Он явно испытывал облегчение оттого, что наша беседа закончилась.
– Возможно, мы зайдем к вам еще раз, – добавил я.
Лицо Локли вытянулось. Он что-то скрывал, я был в этом уверен.
– Я провожу вас.
Миссис Бьюнс встала и дошла с нами до двери. Там она оглянулась, желая убедиться, что Локли не слышит ее, и, понизив голос, торопливо заговорила:
– Не обращайте внимания на то, что он болтал про религию, сэр. Фрэнсис привык к жизни в аббатстве, а за его пределами ему пришлось ох как несладко. Особенно он натерпелся от того фанатика, хирурга, у которого работал. Тот силком пытался обратить его в свою веру. Фрэнсис начал выпивать. Приходил сюда каждый вечер и напивался до бесчувствия. Вот тогда-то я и приютила его. Я знаю пьяниц и, глядя на Фрэнсиса, поняла, что любовь и забота могут помочь ему.
Она посмотрела на меня. Ее повелительности как не бывало. Передо мной стояла просто до предела уставшая и ранимая женщина.
– Теперь он не пьет, но часто говорит очень печальные вещи.
– Не волнуйтесь, хозяйка, – поспешил я успокоить ее. – Меня не интересуют религиозные взгляды Фрэнсиса Локли.
– Ему горько оттого, что он превратился в посудомойку, повторил судьбу отца.
Женщина подняла на меня глаза, полные боли.
– Как странно все поворачивается в этом мире, правда, сэр?
От таверны мы ехали в глубокой задумчивости. Наконец Барак нарушил молчание.
– Он что-то скрывал, вам не показалось?
– Показалось, и это связано с Годдардом.
– Я мог бы заставить его заговорить.
– Нет, пускай этим займется Харснет. Сегодня вечером я расскажу ему о разговоре с Локли.
– А женщина, по-моему, ничего не знает.
– Нет. Бедняжка. Вряд ли она видит благодарность за свою заботу о нем.
– Харснет может подвергнуть его допросу с пристрастием.
– Возможно.
Мне не хотелось думать о том, что этому маленькому, разочарованному, обиженному жизнью человечку начнут выламывать руки – ив прямом, и в переносном смысле, – но ему известно что-то важное, и нам непременно нужно узнать, что именно.
Мы вернулись домой. Я устал, рука болела при каждом движении, и, конечно, надо было бы отдохнуть, но в пять часов состоятся похороны Роджера. Интересно, подумалось мне, каким стал Сэмюель? Когда я видел его в последний раз, он был совсем крохой.
На диване в гостиной, опершись на подушки, полулежала Тамазин. Ее глаза были уже не такими опухшими, но лицо все еще переливалось синяками самых разных расцветок – от лилового до желтого, и губы были разбиты. Она посмотрела на меня измученным взглядом.
– Ну, как ты, дорогая? – с наигранной бодростью спросил Барак.
– Скверно. Все болит, а особенно рот, – неразборчиво произнесла Тамазин.
Я заметил, что за щеками у нее были пропитавшиеся кровью ватные тампоны.
Меня передернуло, и я непроизвольно пошевелил языком, вспомнив муки, которые пережил два года назад во время пыток в Тауэре. Палач, помимо всего прочего, вырвал тогда у меня зуб.
– Пресвятая Дева, до чего же больно!
Барак подошел к жене и обнял ее.
– Могло бы быть хуже, – сказал он. – Этот несчастный зуб находился позади, так что твоя ослепительная улыбка нисколько не пострадала.
– Ага, ну тогда все в порядке, – язвительно отозвалась она.
– Я вовсе не хотел сказать, что…
Тамазин перевела взгляд на меня.
– Вы представляете, что удумал этот негодяй зубодер? Он заявил мне, что вырвать зуб будет стоить пять шиллингов. Я ответила, что это слишком дорого, и тогда он говорит: я, дескать, вообще не возьму с вас денег и сам заплачу вам десять шиллингов, если вы согласитесь на то, чтобы я вырвал вам все зубы. Зубы, говорит, у вас просто замечательные, и из них выйдет отличная вставная челюсть для какой-нибудь богатой дамочки. Вы представляете? Вытаскивает из кармана какую-то деревянную штуковину и пытается снять мерку с моей челюсти. У вас, мол, рот стандартного, самого подходящего размера. Я сказала, чтобы он и думать об этом забыл, и тогда он взялся за работу. Ну разве не бессердечно предлагать мне такое после того, что со мной сделали! Странно, что доктор Малтон порекомендовал именно его.
– Подонок! – выпалил Барак. – Ему повезло, что меня не было рядом!
– Хотя, надо признать, работу он сделал быстро и почти без боли. – Тамазин передернула плечами. – Фу-у! У него был такой страшный вид! Фартук заляпан кровью, а на его ремесленном знаке изображено ожерелье из зубов.
– Вам нужно лечь в постель, Тамазин, – посоветовал я. – И как следует отдохнуть.
– А вы пойдете на похороны мастера Эллиарда, сэр?
– Да, но сначала мне нужно переодеться. Потом я зайду за Дороти, и мы все вместе, в том числе и слуги, отправимся в церковь. Когда я вернусь, Барак, мы перекусим на скорую руку, после чего я пойду к Харснету.
– Я вот тут подумал… – нерешительно заговорил Барак. – Церковь Святой Агаты – это не та ли, с которой пару лет назад свалился шпиль?
– Та самая, но тебе идти со мной необязательно.
Я взглянул на него и многозначительно покосился на Тамазин.
Барак пожал плечами.
– Харснет в своем письме упоминал нас обоих. Возможно, у него есть какие-то поручения и для меня.
Я открыл рот, собираясь возразить, но тут же закрыл его, подумав, что, если я приструню помощника в присутствии его жены, он только разозлится.
– За меня можешь не волноваться, – выдавила Тамазин, и в словах ее явственно прозвучал зловещий подтекст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166