Со стен на них взирала галерея портретов — предки, дяди и кузены королевской семьи. Застывшие взгляды, густые, округло подстриженные бороды. Художники изображали их во весь рост с мечом в ножнах у пояса, на груди ряды медалей. У них была военная выправка, хотя они никогда не воевали. Им принадлежали угодья, конюшни, скот, люди и рабы. Долгими глухими ночами здесь горели огни, золотые кубки с вином касались губ, в легком смехе за портьерами слышалась сдерживаемая ненависть, черные или золотистые пряди волос касались подушек. В сумеречных закоулках больного мозга созревали заговоры, больные тела предавались оргиям, а над всем этим царил старый юнец, человек, чьи настроения колебались между взрывами хохота и рычанием ярости. Он смотрел на мир глазами коварного глупца.
Те, кто был упрятан за дверьми камер шестой секции, все это знали. Потому что их судьбы были связаны с тем, что происходило в стране, и их поведение в тюрьме зависело от сведений о том, что творилось в городе. Один или два раза в неделю они переправляли из тюрьмы пачку писем друзьям, родным, журналистам в разные газеты, членам организации, к которой сами принадлежали, политическим и общественным деятелям, членам парламента. Каждый вечер письма на тонкой папиросной бумаге сворачивались в крошечные трубочки, которые можно было спрятать в швах на одежде, в каблуке, под носок, за щекой и в других тайниках.
Чтобы понять ситуацию, нужна была информация. По утрам они рассеивались по всей тюрьме. Источники информации были разные: газеты, офицеры, надзиратели, которые жили за пределами тюрьмы и являлись сюда на работу по утрам, врачи и санитары в госпитале, арестанты, которых навещали друзья или родные или которые побывали на лечении, на суде, допросе, те, которые только что попали в тюрьму или были переведены из другого места заключения. Но прежде всего это были письма, которые они получали тайно с воли. Все эти сведения нужно было перехватить.
Со временем пришел опыт. Как затеять дискуссию и повернуть ее в интересующее русло. Времени всегда было достаточно, чтобы потолковать с нужным человеком. Они научились обеспечивать себе бесперебойное поступление писем и газет, устанавливать тесную связь с другими блоками тюрьмы, особенно с теми, где могли им помочь и держать их в курсе событий. Организовали эффективные информационные системы, которые поставляли новости комитету представителей, собиравшемуся каждый день в разных камерах то утром, то днем, то под вечер. Там все изучалось, обсуждалось, анализировалось, сопоставлялось. Шел процесс составления целостной картины.
Благодаря этому Азиз многое знал о том, что происходит в столице и в других частях страны. Знал, что британские войска все еще находились в зоне канала и что конфронтация неизбежна.
Он перестал шагать, замер и прислушался. Вроде бы прозвучало его имя на фоне общего шума в здании. Он торопливо вышел и склонился над перилами галереи. У входных ворот стоял тюремщик, рядом с ним арестант с листом бумаги в руках выкрикивал имена.
— Повторяю! Больница Каср аль-Айни! Мухаммед Мухаммед Арафа, Али Мустафа Шорбаги, Азиз Омран...
С площадки ему махал рукой Абдель Гаффар. Сзади на плечо легла рука. Обернулся. Хильми широко улыбался.
— Значит, уходишь?
— Похоже на то.
— Увидишь небо, людей на улицах. -Да.
— Больница Каср аль-Айни. Там встретишь знакомых. Ты уже сколько здесь?
— Три года.
— Не жаль тебе терять профессию?
— Ты знаешь, иногда охота к ней вернуться. Но голова постоянно занята другим.
— А что Нация? Она знает, что ты сегодня выходишь? -Да.
— Значит, придет с сынишкой.
— Надеюсь.
— Счастливый ты.
Азиз не сдержал радостного смеха, и Хильми тоже засмеялся.
— Ты попытаешься задержаться в больнице?
— Да, разумеется.
Хильми обнял Азиза, потом несколько раз тряхнул руку в рукопожатии.
— С другими не надо прощаться. Лучше уйти незаметно^ не привлекая к себе внимания. У них тут везде глаза и уши. А нам ни к чему наводить их на мысль, что ты хочешь укрыться в больнице.
— Хотя бы с Сайедом. Уж с ним-то я попрощаюсь.
Он заметил, как Абдель Гаффар махал ему рукой, торопил. Азиз крикнул:
— Сейчас бегу! Минуточку!
Они быстро прошли к последней камере. Хильми раскрыл дверь ногой. Сайед сидел на полу, прислонившись спиной к стене. На коленях — зеленая записная книжка, в которую он что-то записывал. Оторвался от своего занятия и улыбнулся, увидев Азиза.
— А вот и жених идет. Нич-чего... Красавчик. Конечно, дорогой доктор, сегодня вы встретите вашу даму сердца.
Глаза его излучали тепло. Он поднялся и подошел к ним.
— А я вот попрощаться зашел, — сказал Азиз.
— Будешь добиваться, чтобы тебя приняли в стационар? -Да.
Сайед обнял его и крепко прижал к себе.
— Скучать без тебя будем.
— Даст бог, встретимся на воле.
Азиз направился к двери. Затягивать прощание не хотелось: он не любил разлук. Сайед окликнул его тихо:
— Азиз.
Он обернулся. -Да?
— Будь осторожен.
Они замерли в молчании. Взгляды встретились и разошлись. Азиз решительно вышел.
За массивными средневековыми воротами тюремного комплекса его ждал открытый грузовик. Он ухватился руками, закованными в наручники, за борт, уперся ногой и ловко перемахнул в кузов. Сидений здесь не было* и он прошел к кабине. Двое полицейских уже стояли здесь, и он оказался между ними. Их присутствие действовало угнетающе, но он предпочел молча перетерпеть.
Грузовик быстро ехал по улицам города. Все выглядело странно, неузнаваемо. Купола мечетей под утренними лучами солнца казались умытыми и сверкали чистотой, минареты пронзали ясное небо. По улице Мухаммеда Али двигались старые обшарпанные трамваи; неожиданно в нем пробудились воспоминания давно прошедших дней. Вспомнился почему-то звон медных браслетов, худое бледное лицо дервиша, длинные развевающиеся волосы, бой барабанов. Обряд "зар" — изгнание дьявола из больного человека. Белые ноги женщин, мелькающие из-под длинных одеяний в танце, бьющие ритмично об пол. Молчаливый призыв во взгляде черных подкрашенных глаз. Воспоминания юности, познающей сокровенные тайны мира, который приближался к своему концу.
Грузовик тряхнуло на переезде через трамвайные рельсы, потом он снова покатил по ровной дороге. Азиз бездумно наслаждался дуновением встречного ветра, овевавшего лицо.
Вот маленькая закусочная "фуль", где готовят блюда из фасоли. Высокий мужчина с мускулистыми волосатыми руками
9 77
бросает бобовые котлетки таамия в черный чан с кипящим маслом. Пахнуло знакомым запахом, от которого у него защемило сердце.
Толпы прохожих на улицах, кафетерии, магазины, из окон выглядывают люди — в глазах сонная скука. Им наперед известно, что сулит очередной день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Те, кто был упрятан за дверьми камер шестой секции, все это знали. Потому что их судьбы были связаны с тем, что происходило в стране, и их поведение в тюрьме зависело от сведений о том, что творилось в городе. Один или два раза в неделю они переправляли из тюрьмы пачку писем друзьям, родным, журналистам в разные газеты, членам организации, к которой сами принадлежали, политическим и общественным деятелям, членам парламента. Каждый вечер письма на тонкой папиросной бумаге сворачивались в крошечные трубочки, которые можно было спрятать в швах на одежде, в каблуке, под носок, за щекой и в других тайниках.
Чтобы понять ситуацию, нужна была информация. По утрам они рассеивались по всей тюрьме. Источники информации были разные: газеты, офицеры, надзиратели, которые жили за пределами тюрьмы и являлись сюда на работу по утрам, врачи и санитары в госпитале, арестанты, которых навещали друзья или родные или которые побывали на лечении, на суде, допросе, те, которые только что попали в тюрьму или были переведены из другого места заключения. Но прежде всего это были письма, которые они получали тайно с воли. Все эти сведения нужно было перехватить.
Со временем пришел опыт. Как затеять дискуссию и повернуть ее в интересующее русло. Времени всегда было достаточно, чтобы потолковать с нужным человеком. Они научились обеспечивать себе бесперебойное поступление писем и газет, устанавливать тесную связь с другими блоками тюрьмы, особенно с теми, где могли им помочь и держать их в курсе событий. Организовали эффективные информационные системы, которые поставляли новости комитету представителей, собиравшемуся каждый день в разных камерах то утром, то днем, то под вечер. Там все изучалось, обсуждалось, анализировалось, сопоставлялось. Шел процесс составления целостной картины.
Благодаря этому Азиз многое знал о том, что происходит в столице и в других частях страны. Знал, что британские войска все еще находились в зоне канала и что конфронтация неизбежна.
Он перестал шагать, замер и прислушался. Вроде бы прозвучало его имя на фоне общего шума в здании. Он торопливо вышел и склонился над перилами галереи. У входных ворот стоял тюремщик, рядом с ним арестант с листом бумаги в руках выкрикивал имена.
— Повторяю! Больница Каср аль-Айни! Мухаммед Мухаммед Арафа, Али Мустафа Шорбаги, Азиз Омран...
С площадки ему махал рукой Абдель Гаффар. Сзади на плечо легла рука. Обернулся. Хильми широко улыбался.
— Значит, уходишь?
— Похоже на то.
— Увидишь небо, людей на улицах. -Да.
— Больница Каср аль-Айни. Там встретишь знакомых. Ты уже сколько здесь?
— Три года.
— Не жаль тебе терять профессию?
— Ты знаешь, иногда охота к ней вернуться. Но голова постоянно занята другим.
— А что Нация? Она знает, что ты сегодня выходишь? -Да.
— Значит, придет с сынишкой.
— Надеюсь.
— Счастливый ты.
Азиз не сдержал радостного смеха, и Хильми тоже засмеялся.
— Ты попытаешься задержаться в больнице?
— Да, разумеется.
Хильми обнял Азиза, потом несколько раз тряхнул руку в рукопожатии.
— С другими не надо прощаться. Лучше уйти незаметно^ не привлекая к себе внимания. У них тут везде глаза и уши. А нам ни к чему наводить их на мысль, что ты хочешь укрыться в больнице.
— Хотя бы с Сайедом. Уж с ним-то я попрощаюсь.
Он заметил, как Абдель Гаффар махал ему рукой, торопил. Азиз крикнул:
— Сейчас бегу! Минуточку!
Они быстро прошли к последней камере. Хильми раскрыл дверь ногой. Сайед сидел на полу, прислонившись спиной к стене. На коленях — зеленая записная книжка, в которую он что-то записывал. Оторвался от своего занятия и улыбнулся, увидев Азиза.
— А вот и жених идет. Нич-чего... Красавчик. Конечно, дорогой доктор, сегодня вы встретите вашу даму сердца.
Глаза его излучали тепло. Он поднялся и подошел к ним.
— А я вот попрощаться зашел, — сказал Азиз.
— Будешь добиваться, чтобы тебя приняли в стационар? -Да.
Сайед обнял его и крепко прижал к себе.
— Скучать без тебя будем.
— Даст бог, встретимся на воле.
Азиз направился к двери. Затягивать прощание не хотелось: он не любил разлук. Сайед окликнул его тихо:
— Азиз.
Он обернулся. -Да?
— Будь осторожен.
Они замерли в молчании. Взгляды встретились и разошлись. Азиз решительно вышел.
За массивными средневековыми воротами тюремного комплекса его ждал открытый грузовик. Он ухватился руками, закованными в наручники, за борт, уперся ногой и ловко перемахнул в кузов. Сидений здесь не было* и он прошел к кабине. Двое полицейских уже стояли здесь, и он оказался между ними. Их присутствие действовало угнетающе, но он предпочел молча перетерпеть.
Грузовик быстро ехал по улицам города. Все выглядело странно, неузнаваемо. Купола мечетей под утренними лучами солнца казались умытыми и сверкали чистотой, минареты пронзали ясное небо. По улице Мухаммеда Али двигались старые обшарпанные трамваи; неожиданно в нем пробудились воспоминания давно прошедших дней. Вспомнился почему-то звон медных браслетов, худое бледное лицо дервиша, длинные развевающиеся волосы, бой барабанов. Обряд "зар" — изгнание дьявола из больного человека. Белые ноги женщин, мелькающие из-под длинных одеяний в танце, бьющие ритмично об пол. Молчаливый призыв во взгляде черных подкрашенных глаз. Воспоминания юности, познающей сокровенные тайны мира, который приближался к своему концу.
Грузовик тряхнуло на переезде через трамвайные рельсы, потом он снова покатил по ровной дороге. Азиз бездумно наслаждался дуновением встречного ветра, овевавшего лицо.
Вот маленькая закусочная "фуль", где готовят блюда из фасоли. Высокий мужчина с мускулистыми волосатыми руками
9 77
бросает бобовые котлетки таамия в черный чан с кипящим маслом. Пахнуло знакомым запахом, от которого у него защемило сердце.
Толпы прохожих на улицах, кафетерии, магазины, из окон выглядывают люди — в глазах сонная скука. Им наперед известно, что сулит очередной день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107