Чудовище было многолико: его носы, уши, рты, оскаленные зубы дергались вокруг, словно куклы на невидимых нитях. На квадратные плиты пола падали капли крови. С каждым новым ударом расплескивался в его глазах ослепительный свет лампы над его головой, во все стороны разлетались черные блики. Наконец его тело не выдержало. Способность к сопротивлению иссякла. Он обмяк, растянулся на полу — бесчувственный, слепой, оглохший. До его сознания уже не доходил смысл повторяющихся выкриков:
— Говори! Где Эмад?!
Он уже не чувствовал ударов. Нервные клетки исчезли, и само тело словно распалось. Только где-то на периферии зрения мерцала одинокая звездочка посреди кромешного мрака, пульсировала, как бы наблюдая все со стороны.
В этой далекой светящейся точке сконцентрировалась теперь вся его жизнь. Там нашли убежище иной его разум и иное сердце. Оттуда, поднявшись над собственным телом, над этими людьми, он наблюдал с холодным отвращением то, что творили с распростертым на полу человеком. Кровавые струйки на шероховатых камнях уже не были его кровью. Он видел, как тоненькие алые струйки стекали с шеи, образуя лужицу, быстро густеющую на полу. Тело, на которое обрушивались побои, больше не было его телом — оно принадлежало тому полуобнаженному человеку, который лежал под ударами извивающейся плети и тяжелых башмаков. Оно дергалось, как от ударов гальваническим током, и издавало слабые стоны, но и эти стоны уже не имели к нему никакого отношения.
Он внимательно следил за тем, что делали эти люди, наблюдая за ними сквозь прищуренные веки, чтобы никто не заметил. Он был как маленький зверек, притворившийся мертвым. Каждый раз, когда он слышал тяжелую одышку экзекуторов или видел, как один из них смахивает со лба капельки пота, на его губах появлялась еле заметная торжествующая улыбка.
— Говори!.. Мы убьем тебя... Где Эмад?.. Где Эмад?.. Человек, безжизненно распростершийся на полу, уже не слышал этих вопросов. После каждого взмаха могучей, тяжелой руки плеть со свистом вонзалась в обнаженную плоть, давно уже потерявшую чувствительность. Он был как пьяный, бредущий наугад по лабиринтам своего собственного мира и бессмысленно вглядывающийся в людей сквозь туман. Одна маленькая клеточка в мозгу теперь вмещала всего его целиком. Туда сходились все нити, связывавшие его с жизнью, с прошлым, с Эмадом и другими товарищами, с воспоминаниями о борьбе, с его маленьким сыном, глядящим на него доверчиво бездонными черными глазами, со всеми мечтами, покинувшими его или оставшимися с ним навсегда.
— Врежь ему... врежь ему...
Это уже не имеет значения. Все равно его распростертое тело ничего уже не ощущает. Можете бить сколько влезет. Час или два. День, два или три. Этого человека больше нет перед вами. Он ушел далеко-далеко. Удалился в глубину, в маленькую светлую пульсирующую клеточку собственной воли, благодаря которой он одержал победу над болью, над самим собой.
В темноте он осторожно вытянул ноги. Обжигающая боль пронзила спину. Каждое нервное окончание как острая игла, вонзающаяся в его тело, едва лишь он делал какое-нибудь движение...
Снова навалились воспоминания. Вновь и вновь переживал он ту кошмарную ночь экзекуции, отчетливо вспоминая все детали. В его ушах стоял свист плети, его тело корчилось под ударами могучего кулака. Он даже ощущал солоноватый вкус крови во рту...
В эти минуты он безуспешно пытался представить себе Надаю, приблизить ее к себе, извлечь ее образ из темных глубин тускнеющей памяти. Почему она отвернулась от него, предоставив ему страдать в одиночестве? Чувствуя щемящую жалость к самому себе, он вдруг неодолимо захотел, чтобы ее рука легла на его голову, избавила своим утешительным прикосновением от боли и страха. Здесь, в одиночестве тюремной камеры, он понял, сколько глубины было в ее глазах, как много было в них такого, чего он до конца не смог понять. Это всегда разделяло их невидимой стеной, так же как сейчас эти стены отделяли их физически друг от друга. Она часто говорила ему:
— Ты не любишь меня так, как я тебя. Я отдала тебе всю себя с самого начала. Без колебаний я отдала тебе свое сердце и свои чувства. Именно так. Мой рассудок был моим сердцем, а сердце — моим рассудком. Все в жизни для меня делалось легким и простым, когда ты был рядом, когда я слышала твой голос, чувствовала тепло твоих рук. Но ты не такой, как я. Ты все обдумываешь, взвешиваешь. Рассудок контролирует твое сердце.
Он выслушивал молча» не зная, что ответить. Возможно, она была права. Многое мешало ему раскрыться до конца — такова была сама его жизнь, его борьба, в которую он включился еще в ранние годы. Не раз он безуспешно пытался преодолеть эти преграды, устранить их, чтобы она увидела всю глубину и искренность его чувств.
Прикрыв глаза, он видел, как она идет рядом с ним через мост Замалек. Через несколько минут им предстоит проститься, и она еще долго будет добираться до своего дома в Маниале. Он пытался угадать, о чем она думает. Может быть, ей хочется скорее вернуться домой, в свою маленькую комнату, опуститься в удобное кресло с полинявшей зеленой обивкой? На ее столе, как обычно, беспорядочное нагромождение книг... Он видел, как она ложится на свою деревянную кровать с высокими спинками, замирает, обняв руками подушку, — она всегда так делает, когда обдумывает что-то важное...
Азизу казалось, что он чувствует ее дыхание на своей коже, ее пальцы, легко касающиеся его руки, губ. И вдруг мгновение спустя она ускользнула, исчезла, как исчезает песок сквозь растопыренные пальцы. Газель убежала от охотника. Он мучительно напряг воображение, пытаясь восстановить ее образ, но тщетно — знакомое лицо исчезало за туманным облаком, как сказочная фея. Он протянул руку, пытаясь коснуться ее, но его пальцы повисли в пустоте...
Вот он сидит в старом удобном кресле с полинявшей обивкой. Вся обстановка ее комнаты действует умиротворяюще на его мятежную, встревоженную душу. Здесь он всегда находит желанное спокойствие. Она стоит в другом углу комнаты. Ее неясные очертания становятся все отчетливей. Изгибы ее тела напоминают волны.
Она садится на кровать, сбрасывает с ног туфли с немного стоптанными каблуками. Потом медленно снимает длинные чулки, поднимается, быстрыми движениями сбрасывает одежду. Ежась от холода, торопливо достает из шкафа шерстяной халат. Перед его взором мелькает ее обнаженное тело: тонкая талия, длинные ноги, полная грудь, открывшаяся из-под приподнятой руки... Он весь напрягся, по его телу пробежала дрожь. Но она вдруг исчезла, и он принялся лихорадочно искать ее...
Через мгновение она вернулась. Он снова почувствовал запах ее кожи, нежное прикосновение ее руки. Он видел ее темные глаза на бледном лице, полные губы, волнующую выпуклость груди под халатом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— Говори! Где Эмад?!
Он уже не чувствовал ударов. Нервные клетки исчезли, и само тело словно распалось. Только где-то на периферии зрения мерцала одинокая звездочка посреди кромешного мрака, пульсировала, как бы наблюдая все со стороны.
В этой далекой светящейся точке сконцентрировалась теперь вся его жизнь. Там нашли убежище иной его разум и иное сердце. Оттуда, поднявшись над собственным телом, над этими людьми, он наблюдал с холодным отвращением то, что творили с распростертым на полу человеком. Кровавые струйки на шероховатых камнях уже не были его кровью. Он видел, как тоненькие алые струйки стекали с шеи, образуя лужицу, быстро густеющую на полу. Тело, на которое обрушивались побои, больше не было его телом — оно принадлежало тому полуобнаженному человеку, который лежал под ударами извивающейся плети и тяжелых башмаков. Оно дергалось, как от ударов гальваническим током, и издавало слабые стоны, но и эти стоны уже не имели к нему никакого отношения.
Он внимательно следил за тем, что делали эти люди, наблюдая за ними сквозь прищуренные веки, чтобы никто не заметил. Он был как маленький зверек, притворившийся мертвым. Каждый раз, когда он слышал тяжелую одышку экзекуторов или видел, как один из них смахивает со лба капельки пота, на его губах появлялась еле заметная торжествующая улыбка.
— Говори!.. Мы убьем тебя... Где Эмад?.. Где Эмад?.. Человек, безжизненно распростершийся на полу, уже не слышал этих вопросов. После каждого взмаха могучей, тяжелой руки плеть со свистом вонзалась в обнаженную плоть, давно уже потерявшую чувствительность. Он был как пьяный, бредущий наугад по лабиринтам своего собственного мира и бессмысленно вглядывающийся в людей сквозь туман. Одна маленькая клеточка в мозгу теперь вмещала всего его целиком. Туда сходились все нити, связывавшие его с жизнью, с прошлым, с Эмадом и другими товарищами, с воспоминаниями о борьбе, с его маленьким сыном, глядящим на него доверчиво бездонными черными глазами, со всеми мечтами, покинувшими его или оставшимися с ним навсегда.
— Врежь ему... врежь ему...
Это уже не имеет значения. Все равно его распростертое тело ничего уже не ощущает. Можете бить сколько влезет. Час или два. День, два или три. Этого человека больше нет перед вами. Он ушел далеко-далеко. Удалился в глубину, в маленькую светлую пульсирующую клеточку собственной воли, благодаря которой он одержал победу над болью, над самим собой.
В темноте он осторожно вытянул ноги. Обжигающая боль пронзила спину. Каждое нервное окончание как острая игла, вонзающаяся в его тело, едва лишь он делал какое-нибудь движение...
Снова навалились воспоминания. Вновь и вновь переживал он ту кошмарную ночь экзекуции, отчетливо вспоминая все детали. В его ушах стоял свист плети, его тело корчилось под ударами могучего кулака. Он даже ощущал солоноватый вкус крови во рту...
В эти минуты он безуспешно пытался представить себе Надаю, приблизить ее к себе, извлечь ее образ из темных глубин тускнеющей памяти. Почему она отвернулась от него, предоставив ему страдать в одиночестве? Чувствуя щемящую жалость к самому себе, он вдруг неодолимо захотел, чтобы ее рука легла на его голову, избавила своим утешительным прикосновением от боли и страха. Здесь, в одиночестве тюремной камеры, он понял, сколько глубины было в ее глазах, как много было в них такого, чего он до конца не смог понять. Это всегда разделяло их невидимой стеной, так же как сейчас эти стены отделяли их физически друг от друга. Она часто говорила ему:
— Ты не любишь меня так, как я тебя. Я отдала тебе всю себя с самого начала. Без колебаний я отдала тебе свое сердце и свои чувства. Именно так. Мой рассудок был моим сердцем, а сердце — моим рассудком. Все в жизни для меня делалось легким и простым, когда ты был рядом, когда я слышала твой голос, чувствовала тепло твоих рук. Но ты не такой, как я. Ты все обдумываешь, взвешиваешь. Рассудок контролирует твое сердце.
Он выслушивал молча» не зная, что ответить. Возможно, она была права. Многое мешало ему раскрыться до конца — такова была сама его жизнь, его борьба, в которую он включился еще в ранние годы. Не раз он безуспешно пытался преодолеть эти преграды, устранить их, чтобы она увидела всю глубину и искренность его чувств.
Прикрыв глаза, он видел, как она идет рядом с ним через мост Замалек. Через несколько минут им предстоит проститься, и она еще долго будет добираться до своего дома в Маниале. Он пытался угадать, о чем она думает. Может быть, ей хочется скорее вернуться домой, в свою маленькую комнату, опуститься в удобное кресло с полинявшей зеленой обивкой? На ее столе, как обычно, беспорядочное нагромождение книг... Он видел, как она ложится на свою деревянную кровать с высокими спинками, замирает, обняв руками подушку, — она всегда так делает, когда обдумывает что-то важное...
Азизу казалось, что он чувствует ее дыхание на своей коже, ее пальцы, легко касающиеся его руки, губ. И вдруг мгновение спустя она ускользнула, исчезла, как исчезает песок сквозь растопыренные пальцы. Газель убежала от охотника. Он мучительно напряг воображение, пытаясь восстановить ее образ, но тщетно — знакомое лицо исчезало за туманным облаком, как сказочная фея. Он протянул руку, пытаясь коснуться ее, но его пальцы повисли в пустоте...
Вот он сидит в старом удобном кресле с полинявшей обивкой. Вся обстановка ее комнаты действует умиротворяюще на его мятежную, встревоженную душу. Здесь он всегда находит желанное спокойствие. Она стоит в другом углу комнаты. Ее неясные очертания становятся все отчетливей. Изгибы ее тела напоминают волны.
Она садится на кровать, сбрасывает с ног туфли с немного стоптанными каблуками. Потом медленно снимает длинные чулки, поднимается, быстрыми движениями сбрасывает одежду. Ежась от холода, торопливо достает из шкафа шерстяной халат. Перед его взором мелькает ее обнаженное тело: тонкая талия, длинные ноги, полная грудь, открывшаяся из-под приподнятой руки... Он весь напрягся, по его телу пробежала дрожь. Но она вдруг исчезла, и он принялся лихорадочно искать ее...
Через мгновение она вернулась. Он снова почувствовал запах ее кожи, нежное прикосновение ее руки. Он видел ее темные глаза на бледном лице, полные губы, волнующую выпуклость груди под халатом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107