— Кончено, кончено. Сам, что ли, не видишь?
— Что не вижу?
— Не надо меня злить. Чего стоит человек без глаз? Азиз растерялся, не зная, что ответить.
— Что молчишь?
— Как это произошло, Сайд?
Немного поколебавшись, Сайд заговорил, с трудом подыскивая слова:
— Я... втер в глаза... графит от химического карандаша. Голос Азиза выражал ужас и протест одновременно: — Ты?.. Ты втер в глаза графит? -Да.
— Но зачем?
— Чтобы меня перевели сюда из аль-Урди. — Он помолчал и медленно произнес: — Я теперь, знаешь, и ада не страшусь.
— Не понимаю.
— После аль-Урди в аду не страшно будет.
Вернувшись в свою камеру, Азиз вспоминал слова Сайда, и его изуродованное лицо стояло перед глазами.
— Нас довезли на поезде до Мамуры. Ты, должно быть, слышал о таком месте. Сплошные пески, белые дюны. Идешь и погружаешься в песок чуть не по колено. Песок вдоль моря от Монтазы до бухты Абу Кира1- Выглядит оно неплохо, в общем-то. Простор, небо над головой, свежий ветерок, морем пахнет. Волны шумят на берегу. Король Фарук решил там фруктовые сады разводить, а начальник тюрем Хейдар-паша додумался использовать в этом деле заключенных. Бесплатная рабочая сила как-никак.
Жили мы в деревянных бараках с жестяными крышами. Зимой там холод собачий. В досках дыры, ветер гуляет, пробирает до костей. А летом жестяная крыша накаляется на солнце — настоящее пекло. Каждому арестанту выдали по одному одеяльцу. Да и то не одеяло, а одно название. Жиденькая тряпица, ею не накроешься. Бывало, ложились, тесно прижавшись друг к другу, чтоб тепло не терять. А внизу — голый пол, доски.
Разбили нас на группы по шестнадцать человек. Всех сковали одной цепью, каждому браслет на левую ногу надели. Если идти, то только всем вместе. Остановиться — то же самое. Ночи зимой длинные. Если кому в сортир приспичит, должен всех будить, поднимать и тащить за собой. Часто, бывало, сплю в темноте, а парень рядом мочится под себя. Зато начальники не опасались, что кто-то сбежит. Только попробуй — сразу всех переполошишь. Но если все же кому и удавалось удрать, наказывали всю оставшуюся группу. Коллективное наказание — так они это называли. В аль-Урди оно было таким, что самые крепкие и стойкие ребята не выдерживали — сразу доносили, если кто хотя бы только подумает драпать.
Будили нас спозаранок, еще до рассвета. Стоим, трясемся в очереди к умывальникам. Я тебе скажу, даже собака столбик поищет, прежде чем задрать лапу, либо в сторонку отбежит по нужде. А там про стыд забываешь начисто.
Вот ты мне, помнится, толковал о том, что, мол, человек создан, чтобы производить. Я, как городской житель, ни черта не смыслил в крестьянском деле. Но слышал, что говорили
1 Абу Кир - место, где адмирал Нельсон разгромил флот Наполеона, люди. Семена, дающие зеленые побеги, вода, орошающая плодородные земли под живительным теплом солнечных лучей. В общем, не картина, а загляденье. Я даже думал: насколько лучше и спокойнее работать где-нибудь в поле, чем выжидать ночами подходящий момент, чтобы грабануть чей-нибудь дом. Конечно, денежки у меня рекой текли, так сквозь пальцы и уходили. И все же деньги деньгами, а к спокойной жизни все тянутся.
А там мы, Азиз, занимались как раз этой самой агрономией. Целину поднимали, что назьюается. Сколько б я тут ни рассказывал, а все равно ты даже и представить не смог бы, что значит слово "работа" в применении к аль-Урди. Проект был такой: выровнять всю территорию, покрыть ее толстым слоем ила от Монтазы до Абу Кира. Какая там площадь, не знаю, но конца и края там не было, по-моему. Все равно что небо измерить. Проложили там две узкоколейки, и ездили по ним такие платформы, вроде громадных корыт, заполненные доверху песком или землей. А платформы эти должны толкать руками арестанты. Четыре толкача на каждую такую громадину. Цепи, правда, снимали, но зато ходить им запрещалось. Только бегом. И вообще вся работа — обязательно бегом. Потому что приказано было весь проект закончить как можно быстрее. Вот нас и подгоняли. Вдоль узкоколейки выстраивались надсмотрщики на одинаковых промежутках. У каждого в руках деревянная палка или сыромятная плетка. Вот заключенные и бегут между ними по колее, толкают платформу, а охранники эти по очереди бьют их то палкой, то плеткой, чтоб скорость не сбавляли. Главное, что от нас требовали, — это скорость. Не терять ни минуты. Ради этого и били всех непрерывно — с восхода солнца до заката.
Бегали мы до тех пор, пока не падали от изнеможения. А уж как упадешь — тут начинаются особые побои, прямо зверство какое-то. Окружат охранники упавшего, как волки добычу, и тут уж не одна палка или плеть, а сразу пяток или десяток вонзаются в тело. Вот и выбирай: либо снова побежишь, либо прощайся с жизнью.
Примерно в полдень устраивали перерыв на обед. Четверо на одну миску чечевицы, каждому по заплесневелой лепешке и немного соли. Еще каждому арестанту выдавали порцию мерзко пахнувшей самогонки — бузы. Клянусь аллахом, давали алкоголь. Это, мол, восстанавливает силы и поднимает дух. А буза, она что бензин— горючее: дает видимость прилива энергии, согревает ненадолго. А им надолго и не надо: все равно сдохнешь скоро. Арестантов хоть отбавляй, через шесть месяцев новых пришлют.
Ночью, бывало, рухнешь замертво на голые доски — вымогай до предела, все болит жутко, кровоточит. Все храпят в цепях, а ты иной раз мыслями улетишь далеко-далеко. Вспоминаешь эту тюрьму как настоящий рай земной. А порой приснится она — так просыпаться не хочется. Ох уж эти мысли... Как начнешь думать да вспоминать — покою от них нет ни ночью, ни днем. Прямо с ума сойти можно от одних мыслей. Даже когда плетью стегают, думаешь все об одном, в песке вязнешь — все равно о том же мечтаешь, вернуться, вернуться, вернуться. Как бы вернуться, да...
Ну а как вернуться — дело известное. В аль-Урди все знают: есть два пути. В деревянном гробу или на носилках. Другой дороги нет. Хочешь вернуться живым — значит, нужно покалечиться, стать непригодным для работ. Способов много, и все арестанты их знают. Видели своими глазами. В общем-то, одно и то же — то, что и до нас делали. Можешь подсунуть под колеса платформы руку, ступню или всю ногу. Втереть в глаза химию и ослепнуть. И скажу тебе — жить калекой или слепым все же лучше, чем те мучения. Днем то и дело слышишь крики избиваемых, упавших от истощения, или крики тех, кто кинулся под колеса. Бежишь, толкаешь платформу и видишь лужи крови на колее...
Он вдруг смолк и задумался, повернув к Азизу бледное лицо, обрамленное шапкой черных волос. Страшно смотрели вылезшие из орбит белые шары, напоминавшие о пережитых муках ада.
— Вот я и выбрал химический графит, — тихо произнес он. — А почему — сам не знаю. Может, просто под рукой оказался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107