— А я тебе говорю — мы ошибались. И все равно они хотят помочь нам, дать нам еще один шанс.
— Когда же ты успел прийти к такому выводу, Хусейн?
— В последние несколько дней... Я о многом передумал.
— Что же заставило тебя многое пересмотреть, если не секрет?
— Они... они помогли мне, как братья... понимаешь?
— За какие-то сорок восемь часов, Хусейн?
Удивление в глазах. Голос зазвучал хрипло и с дрожью:
— Кто сказал тебе?
— Так. Слышал. Ну а все-таки, что с тобой произошло, Хусейн, за двое суток, что ты провел здесь?
— Ничего. Ничего, говорю тебе. Оставь меня, ради бога. Я все обдумал и решил, что был не прав, вот и все.
— Так вот, вдруг? А отчего же ты раньше все это не обдумал? Или просто понял, что цена расплаты слишком высока? Выигрыш и проигрыш, Хусейн. Ты, бывало, любил все определять такими словами. Просто неточно все рассчитал. Оказалось, овчинка выделки не стоит. Так? А ты взвесил, какую цену придется платить, когда окажешься на свободе? Ты понимаешь, в какую пропасть ты катишься? Как ты сможешь смотреть людям в глаза? Как встретишься с друзьями, коллегами, со всеми, кого знаешь? В конце концов, как ты с собственной совестью уживешься?
Хусейн тяжело поднялся с кресла. В глазах — мольба и отчаяние. Рука нерешительно потянулась к Азизу. Голос перешел на шепот:
— Пожалуйста, Азиз... прошу тебя. Оставь меня. Со мной все кончено...
Остались лишь отчаяние, боль и тоска, которых не выразить словами. Полная капитуляция. Весь камуфляж, все маски слетели.
Азиз молчал, потрясенно наблюдая трансформацию знакомого лица. Преодолевая внутреннее сопротивление, попытался ободрить бывшего друга: — Все кончено? Кто сказал, что с тобой все кончено? Нет, Хусейн, у тебя и сейчас еще есть шанс. Чего ты боишься? Тюрьмы? И тюремное заключение не вечно. Все имеет свой конец, кроме мучений нечистой совести.
— Нет, нет... ты меня не убедишь. Я уже не способен стать прежним.
Он на мгновение смолк. Потом устало, почти шепотом повторил, как заученный урок:
— Мы ошибались... и теперь должны смотреть правде в глаза.
Волна гнева поднялась в душе Азиза. Он не мог скрыть своего презрения к предателю.
— Не разглагольствуй о правде, Хусейн. Лучше признайся, какую грязную сделку ты заключил в эти дни.
Хусейн съежился в кресле, будто к нему прикоснулись раскаленным железом. Когда он поднял глаза на Азиза, лицо его было белым, как гипсовая маска.
— Ты говоришь о грязных сделках? Так... А сам-то ведь не знаешь, кто по-настоящему заключил такую сделку.
Взгляды скрестились, в глазах полыхала откровенная ненависть, дыхание участилось.
— Что, хочешь знать, кто тебя заложил?
— Кто меня заложил? — автоматически повторил Азиз.
— Да. Заложил. Предал. Вернее, предала... женщина...
— Кто?
Слова, как удары бича, рассекали воздух.
— Твоя жена. Она сообщила им, где тебя найти, а сама смылась. Уехала с ребенком.
Голова пошла кругом. Потемнело в глазах. В сознании замелькали бессвязные картины. Окно с металлической решеткой. Черная назойливая муха. Толпы бегущих студентов. Мертвое тело в луже крови на мостовой. Детское безмолвное лицо с текущими по щекам слезами. Лепешка хлеба с ползущим по ней тараканом.
Кажется, наступил предел всему, большего ему уже не вынести. В душе был полный хаос, чувства не подчинялись рассудку. Хотелось сделать что-то безумное, чтобы избавиться от железных клещей отчаяния, сжимавших его мозг и сердце. Сопротивление бесполезно... Мир рушился вокруг него. Гниль, разложение — повсюду. Они отравляли тело и душу. Их источали люди и вещи.
Азиз посмотрел на Хусейна и вместо него увидел что-то черное, змееподобное, уставившееся на него маленькими невидящими глазками. Черная змея, медленно приближавшаяся к нему. То замрет на месте, то подползет ближе к облюбованной цели. Преследует с молчаливой целеустремленностью, чтобы настичь его, обвиться вокруг тела и затащить в мутную трясину, в которой мерцали человеческие глаза — печальные, жалкие, потерянные. Змея подползла вплотную, обвилась вокруг щиколоток, потащила вниз. Азиз вцепился пальцами в подлокотники кресла, чтобы не рухнуть туда, откуда нет возврата.
Глаза Хусейна следили за ним с мстительной злобой. Даже цвет глаз изменился, стал мутным, грязным, как болото, в которое пытались его завлечь.
Азиз, сжав зубы, упорно держался за кресло. В эти мгновения он потерял ощущение времени и пространства, сосредоточившись на борьбе, которая шла внутри его самого. Она сконцентрировалась в какой-то точке, которую он ощущал, как язычок пламени, которое то угасало, то разгоралось, постепенно охватывая его тело и душу и вдыхая в них жизнь. И вдруг отчаяние захлестнуло его, как океанская волна в ночи, которая бесшумно накрыла его, загасив огонек жизни. Он проигрывал этот неравный бой. Круг сужался, рушилась крепость за крепостью. Но глубоко внутри его существа еще жила искра жизненной силы, осажденная, почти погребенная, почти угасшая, как сполохи далекого костра в штормовой ночи, безнадежно слабые, жила, чтобы разгореться с новой силой.
И все-таки огонек не угас. Он сражался за жизнь, вновь отвоевывал позиции, наполняя новой энергией душу и тело.
Странные видения исчезли. Исчезли глаза Хусейна, которые смотрели из болота, черная змея уползла прочь. Азиз откинул голову на спинку кресла и перевел дух. Внутренняя борьба не прошла бесследно: он был как выжатый лимон. Из сумрака на него смотрели другие глаза: прекрасные, сияющие добротой и нежностью.
И на душе у него вдруг стало спокойно от сознания своей неуязвимости. Лодка, скользящая по голубым водам жизни под парусом. Ребенок держит руль своими детскими ручками и звонко кричит: "Смотри, папа! Смотри, как я управляю лодкой!"
— Почему ты молчишь?
Усилием воли Азиз заставил себя вернуться к реальности. Повернулся и без всякого интереса посмотрел на Хусейна. Разве что с любопытством, с каким разглядывают неизвестное насекомое.
— Что ты сказал?
— Ты что, не слышал? Я сказал, что твоя жена выдала тебя, а потом уехала из Египта.
— Я понял. Еще один трюк?
Хусейн не выдержал, в голосе появились истеричные нотки:
— Ты ничего не знаешь! А я уверен в том, что говорю. У меня есть доказательства, и ты сам когда-нибудь во всем убедишься! Вот увидишь! Предатели — на каждом шагу. Да, да! Преда— Ну хорошо... я оставлю тебя здесь, а сам буду жить на свободе. Я задыхаюсь в этих стенах.
— Уходи. Уходи в одиночестве...
— Подожди, Азиз. Ну не будь же ты упрямым глупцом, прояви благоразумие.
— Нет. И запомни: тебе не удастся вытащить меня с собой. Азизу стало тошно. Он повернулся к окну и посмотрел на
палисадник, на листья, трепетавшие на ветру, перевел взгляд на лицо сидевшего рядом человека. Оно теперь больше напоминало звериную морду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107